Однако именно здесь и возникает основное препятствие. Лондонская «Financial Times» пишет: «... жестокая правда состоит в том, что однажды разваленный Советский Союз очень трудно собрать снова без помощи коммунистической партии, Госплана и КГБ»[757]. И это верно. Однако в перечне, приведенном английской газетой, отсутствует нечто важное. Союз трудно восстановить без наднациональной и многонациональной идеи, способной вдохнуть в него жизнь, обосновать его необходимость, привести в действие. Советский Союз со всеми своими недостатками как раз и был такой идеей. И КПСС по ходу истории была своего рода воплощением этой идеи, хотя и деформированным. Ныне, когда вместо преобразования того и другого предпочли их перечеркнуть, замены им нет. Или, лучше сказать, осталась только российская имперская идея. Но ее недостаточно. Более того, именно в ней и заключается подлинное препятствие обновлению Союза. Как заметила западная «LeMonde», именно имперское поведение России вызывает раздражение других республик, стимулирует сопротивление даже такого убежденного сторонника Союза, как президент Казахстана Назарбаев[758]. То, что многие были бы готовы принять от обновленного международного сообщества, которому Россия была бы подчинена наравне с другими, немногие готовы принять от имперской России. Поэтому первый и единственно возможный вариант — это как раз тот, что был отброшен в 1991 году, когда Союз еще можно было оставить в живых. Воскрешать — Божье дело. Для смертных эта задача невыполнимая, им легче сохранять жизнь и, может быть, лечить, если необходимо.

Так проявляется историческая трагедия русского национализма но всех своих оттенках, от Ельцина до Солженицына и Жириновского. Вчера, во время бури, вызванной перестройкой, это политическое течение смогло победить, пообещав, что, как только Россия избавится от Союза, ей будет суждено возрождение, процветание и могущество. Ныне же оказалось, что русские чувствуют себя обнищавшими, униженными, мучаются от тоски по утраченному Союзу, а миллионы их соплеменников вынуждены жить в «зарубежье», пусть и в «ближнем», но остающемся для них потерянной родиной. Неудивительно, что перед лицом таких результатов русский национализм ныне раскололся на глубоко враждебные друг другу группировки, умеренные или экстремистские, поддерживающие правительство или оппозицию, но в любом случае не способные предложить программу национального обновления.

Однако кризис переживает не только русский национализм. Это кризис России в целом, кризис российской нации как исторической общности, как итога тысячелетнего развития, из которого не может быть выброшено и последнее столетие. В обобщении еженедельника «Тime» есть много тенденциозного, но и содержится доля правды: «Не прошло и трех лет, как Россия, сбросившая с себя коммунистическое иго, увязла в самом тяжелом за свою тысячелетнюю историю финансовом, политическом и духовном кризисе. Экономика шатается, как боксер в нокдауне. Преступность и коррупция корнями уходят вверх. Граждане, некогда гордые мировым статусом своей страны, ощущают себя на задворках мировой сцены, вынуждены смириться с унизительным низведением их страны с уровня сверхдержавы на уровень попрошайки»[759]. Как ни тягостно это определение, в нем не хватает еще одного важного пункта. В течение короткого времени — нескольких месяцев, максимум двух-трех лет — все ценности, в которые верило большинство советского населения и которые в любом случае влияли на его поведение, были объявлены ошибочными, лишними, даже вредными и достойными осуждения. Вся та система, которая каждому обеспечивала уверенность в завтрашнем дне, была разрушена. Страны, где люди родились, выросли и прожили жизнь, больше не существует. Обещание «правового государства» как никогда далеко от выполнения. Оно вылилось в карикатурное государство, полупредпринимательское и полукриминальное, где большинство граждан чувствуют себя чужими куда больше, чем во времена Брежнева. Царит всеобщая и глубокая растерянность.

Но проблема касается не только граждан России. Дмитрий Сайме, один из ведущих американских советологов, пишет: «На Западе преобладает тенденция рассматривать Россию как потерпевшую поражение сверхдержаву, которая должна пройти долгий путь размышлений и искупления, похожий на тот, что проходили Германия и Япония после окончания войны. Многие же русские видят ситуацию совершенно иначе»[760]. Другой специалист идет еще дальше: «После падения Горбачева началась новая фаза в отношениях [России] с Западом. Она касалась не только внутренних реформ, в которых Запад теперь, когда рухнул СССР и российская экономика находится в свободном падении, преследовал свои интересы более агрессивно. Ибо его уже не сдерживала прежняя потребность достичь равновесия между советскими и западными интересами в выработке стратегии экономической реформы в России»[761]. Мы не будем давать советы кому бы то ни было, тем более западным руководителям. И без того много тех, кто этим занимается. Мы можем только попытаться высветить аспекты проблемы в том виде, в каком они предстали в извилистой колее недавней истории.

Не стоит скрывать, что многие русские видят среди главных причин своей трагедии политику Запада. В этом заключается одно из далеко идущих объяснений непопулярности не только Ельцина и его окружения, но и Горбачева, которого считают в первую очередь виноватым в чрезмерной уступчивости в отношении своих западных партнеров. Так думают не только приверженцы Брежнева и Громыко. В ходе одного международного семинара близкий к правительству источник отметил, что опросы показывают серьезные изменения в настроениях как элиты, так и общественного мнения. Если прежде «Запад рассматривался ими как Эльдорадо, как модель, центр цивилизации», то теперь «большинство считает, что иностранцы оказывают слишком большое влияние на российскую политику, и рыночной экономике предпочитает экономику плановую»[762]. Английский ученый Питер Реддвей, сделавший, может быть, больше других для того, чтобы познакомить Запад с деятельностью диссидентов и их преследованием в России, подчеркивает, что поддержка Ельцина со стороны Соединенных Штатов приводит «к еще большей уверенности русских в ошибке американцев, рекомендующих России шоковую терапию и в ответственности Запада за последовавшее снижение их уровня жизни»[763]. Наконец, другой исследователь из Принстона полагает, что голосование значительного большинства против Ельцина на декабрьских выборах в России было «в значительной части... антиамериканской реакцией, связанной с чрезмерным вмешательством Соединенных Штатов»[764].

Есть много иррационального в этой реакции людей, чувствующих себя обманутыми и оскорбленными. Но известно, сколь много могут значить коллектиные настроения, даже если они неблагоразумны. Действительно, Запад несет немалую долю исторической ответственности за нынешнее положение дел в России. Но верно и то, что после развала СССР, которого, к слову сказать, не хотели, по крайней мере, наиболее ответственные западные руководители, основные державы мира стремились к утверждению в России стабильности, даже если она строилась на неоавторитарных тенденциях в ущерб демократическим идеалам. Уже возникал вопрос, насколько такая политика способна преуспеть. Но если и способна, то последствия могут быть весьма горькими. Даже некоторый прогресс в отношении стабильности, отмеченный в последние месяцы, не мог не выдвинуть на первый план известные интересы российского государства. Эти интересы касаются в первую очередь территорий и населения бывшего Советского Союза. Во-вторых, они распространяются на те обширные, особенно европейские, пространства, которые прежде были сферой влияния СССР. Вряд ли эти интересы, признаться, объективные и заслуживающие внимания, в новых условиях найдут лучшее воплощение, нежели в советской политике. Доказательством может служить наблюдаемая склонность скорее к неоимперским, чем к наднациональным устремлениям.