Однако довольно скоро стало понятным, что по обоим направлениям реалии не соответствовали намеченным планам. С самого начала отсутствовали предпосылки для успеха. В тот момент, когда планировалось обеспечить изобилие продуктов широкого потребления, большая часть внутреннего продукта страны уходила на военные расходы. Еще и сегодня мы не располагаем точными данными об этих расходах, но, судя по сделанным тогда расчетам, на 70-е годы приходилось увеличение таковых приблизительно на 50%, и цифры эти, по-видимому, недалеки от истины[168]. Стремление советских руководителей иметь, как говорили когда-то, одновременно и масло, и пушки вскоре оказалось несостоятельным. Уже в середине десятилетия с официальной трибуны было заявлено публично, хотя и невнятно (и это стало характерно для брежневского правления), что запрограммированный рост производства легкой промышленности и сферы обслуживания не достигнут. Такой же провал наблюдался и в традиционно считавшейся самой слабой отраслью советской экономики — сельском хозяйстве. С того времени дела пошли все хуже и хуже.

Однако правительство Москвы имело в эти годы в своем распоряжении ресурсы, которые, по крайней мере теоретически, могли облегчить решение стоящей задачи: оно могло получать драгоценную валюту за счет экспорта сырья. Препятствовать этому было не в интересах Запада. Наибольшую прибыль тогда получали от повышения мировых цен на нефть вследствие арабо-израильской войны 1973 года. Увеличение добычи топливно-энергетических продуктов, в основном благодаря использованию новых крупных месторождений в Заволжье и Западной Сибири, оказалось одним из наиболее крупных плюсов советской экономики, поскольку позволило СССР увеличить продажу сырья и газа за границу. Повышение цен на нефтепродукты, жестоко ударившее по богатым странам Запада, обернулось настоящей манной небесной для стран — производителей сырья, к которым относился и СССР. Москва могла пользоваться этим преимуществом лишь отчасти, ибо вынуждена была поставлять странам-союзницам энергетические ресурсы по ценам, ниже мировых. И все же экспорт в другие страны всегда приносил значительные доходы[169]. Еще одним значительным источником доходов была добыча алмазов. Месторождения алмазов, открытые в Якутии в середине 50-х годов, стали разрабатываться на полную мощность только в 60-х годах из-за труднодоступности рудных залежей. Теперь СССР почти половину добываемых алмазов мог реализовывать на мировом рынке[170].

Относительное финансовое благосостояние было использовано для импорта тех продуктов потребления, которые не производились в достаточной мере внутри страны, в частности для закупки сельскохозяйственных продуктов. Первым, кто прибегнул к такому решению, был Хрущев, старавшийся преодолеть последствия катастрофического неурожая 1963 года. Пришедшие ему на смену руководители надеялись обойтись без подобных мер. Однако в начале 70-х годов и они были вынуждены использовать тот же маневр, который когда-то ставили в упрек Хрущеву. В 1972 году, воспользовавшись недостаточной согласованностью между различными американскими структурами, СССР удалось закупить в Америке зерно по довольно приемлемой цене. Но в Вашингтоне быстро спохватились и в ходе переговоров о разрядке добились, что впредь советские закупки будут планироваться на несколько лет вперед и по ценам, назначенным американцами[171]. Импорт зерна, нередко значительный, стал с этого времени постоянной составляющей советской экономики.

Так между СССР и остальным миром, включая и страны-союзницы, установились экономические отношения, которыми Москва никак не могла гордиться, ибо они были типичными для экономики колониальных или малоразвитых стран, то есть Советский Союз становится для других государств источником сырья, нередко исключительной ценности, и рынком сбыта товаров широкого потребления для этих же самых стран. Об этой аномалии много говорилось в «диссидентских» публикациях, в то время как официальная пропаганда предпочитала ее замалчивать. Психологическое воздействие сложившейся аномальной ситуации было очень серьезным. В течение десятилетий непрекращающиеся лишения, тем не менее, не мешали амбициозно надеяться на создание экономики, способной идти в авангарде всего мира. Отрицательные результаты развития экономики породили чувство разочарования и ущемленной гордости. Импорта было недостаточно, чтобы создать в стране настоящее изобилие, его хватало лишь на то, чтобы восполнить наиболее серьезные дефициты внутреннего производства. С другой стороны, еще меньшими оказались ресурсы, которые могли быть использованы для импорта высококачественного оборудования, необходимого не только для «научно-технической революции», но и для простого структурного обновления и усовершенствования промышленного аппарата[172]. Занимаясь импортом, приходилось, помимо прочего, считаться с серьезными ограничениями, установленными странами противостоящего Североатлантического блока. Не секрет, что приобретаемая новейшая технология шла в первую очередь на приоритетные военные нужды.

Таким образом, и вторая задача, декларированная при составлении пятилетних планов, а именно обеспечение научно-технического прогресса, также осталась только на бумаге. Едва наметившееся в начале 70-х годов замедление темпов развития постепенно, в ходе десятилетия, становится все более ощутимым. Словом, советское правительство проиграло там, где само бросило вызов, когда устами высших руководителей заявило, что решение проблем СССР будет обеспечено за счет сочетания научного прогресса и «основных преимуществ» социалистической системы[173]. На деле Советскому Союзу грозила перспектива опоздать с тем реальным переворотом в производстве и образе жизни, который как раз в эти годы намечался в мире, — опоздать с революцией в области информатики.

Как мы увидим далее, причины неуспеха заключались не только в организации экономики, но и в более специфических аспектах, присущих методам сталинского правления, поначалу просто унаследованных, а потом и усвоенных руководителями СССР. Одновременно обнаруживалось снижение эффективности этих методов. Прежде государственные планы развития экономики выполнялись хотя бы по основным направлениям. Теперь же не было и этого, в связи с чем начал изменяться подход к самим планам. На съездах партии представлялись и утверждались экономические планы, предусматривающие изменение ранее преобладавших направлений развития страны, когда было важным гарантировать основные приоритеты, быструю индустриализацию и оборонную мощь. Но как только наступала стадия реализации, экономика продолжала развиваться по-старому, будто ведомая неумолимой, неуправляемой инерцией. Позднее советская экономика совершенно справедливо получит название «командной». Но на данном этапе приходила в негодность именно эта ее структурная особенность: «команды» по-прежнему отдавались, а их исполнение не наблюдалось.

Такая ситуация была характерна не только для макроэкономики. Многие решения, принятые высшим руководством с формальным почтением, оставались невыполненными: многочисленные указания центральных органов, включая занимавшийся планированием всесильный Госплан, не выполнялись[174]. В течение 15 лет 25-30% предприятий страны не получали запланированных доходов[175]. Могущество Политбюро в смысле принятия решений было гораздо большим, нежели в деле их выполнения; причем расхождение это увеличивалось в течение всего периода брежневского правления. Так что сами представители этого высшего органа власти заведомо знали, что значительная часть их решений не будет выполнена, а будут претворены в жизнь только те, над которыми возможен контроль со стороны какого-либо высокого чина[176]. Даже указания насчет организации промышленности, призванные сгладить отрицательные стороны возврата к системе отраслевых министерств, исполнялись вяло, хотя их отдавал сам Брежнев[177].