— Дойти-то дошло, — справившись с первым впечатлением, в раздумье сказал я, — только вот к чему все это?..
— Как к чему? — даже опешил Алексей. — Я тебя что-то не понимаю…
— К чему тебе тайнички эти?
— Вот те раз! Мастерство!.. Не мастер так не сделает.
— Да… Тем более для самоучки это действительно большое искусство…
— Ага! То-то и есть, что искусство!..
— Да… Ну… а в чем здесь смысл?
— Смысл? Какой смысл?
— Ну, в тайничках твоих? Сам буфет — хранить, допустим, посуду, резьба на нем — для украшения, а тайнички для чего?
— Для чего? Ну… просто так…
— Без всякого смысла? Выходит, что искусство может и не иметь смысла? Кому и для чего в нашей жизни понадобятся твои тайнички?
— Так ведь делали же раньше всякие такие штучки, — смущенный, пробормотал Алексей.
Ему стало жарко. Он рывком распахнул ворот рубашки.
— А для кого их делали? — возразил я ему. — Для тех, кому нужно было в секрете свои богатства или, хуже, какие-нибудь постыдные бумаги, документы хранить. А ты теперь член партии и должен бы сам…
Алексей побагровел так, что слезы выступили у него на глазах. Я сразу осекся, понял, что нечаянно задел самое больное место. И удар был тем более несправедлив, что всего лишь несколько часов тому назад Алексей первый хотел мне открыться, рассказать, что его томит, чем он недоволен, спросить у меня совета. А этот разговор тогда скомкался, и я вовсе забыл о нем.
— Ты бьешь, так обязательно наотмашь, — хрипло сказал Алексей, опускаясь и локтем ложась на верстак. — Зачем ты меня этим коришь? Член партии!.. Ну да, коммунисту все надо знать…
— Алеша, я беру свои слова назад…
— Да ты меня не щади, не щади, — с досадой проговорил Алексей, — я сам ответственность свою понимаю. Больше мне надо учиться.
— Так за чем же тогда дело стало? — осторожно спросил а его.
— За тем, что на все, чего я хочу достигнуть, времени не хватает.
— Ты несправедлив к себе, — остановил я его. — Ты далеко уже не тот, каким был. Ты и профессию новую сейчас приобрел, и жизнь ты хорошо знаешь.
Алексей отвернулся, всей грудью навалился на верстак.
— Утешаешь? А мне этого вовсе не нужно, — сказал он, вглядываясь в исцарапанный инструментом настил. — Я ведь понимаю, главное дело в том, что я, коммунист, на нехватку времени жалуюсь, а сам дошел, выходит, до того, что в хорошей вещи тайнички бесполезные делаю!
Он с презрением посмотрел на свои руки, на буфет, сделанный все-таки добротно.
— Это еще не такая большая беда, Алеша. Всякую ошибку можно исправить, если ты хорошо понял, в чем именно заключается ошибка.
— То-то и есть, — повертываясь ко мне лицом, невесело вздохнул Алексей, — что исправлять надо, опять, значит, время терять. А лучше бы вовсе не делать ошибок…
— Учиться настойчивее тебе придется, Алеша, — тихо сказал я ему.
— Учиться — это не штука, мне захотеть — так я черта сверну, — трудно дыша, произнес Алексей. — Насчет учебы моей в партийной организации вопрос обсуждался, обо всем договорились, когда и как. А мне теперь перед партией стыдно: затаился, хотел мастерством, умом своим блеснуть, а выходит, блеснул одной глупостью. Во всяком деле Алеха Худоногов всегда сохранял честь фамилии, я здесь получилось, что дал осечку.
Алексей пошел к выходу, на пороге остановился, холодным, критическим оком еще раз оглядел свою работу.
— А эту вещь я изрублю все-таки, — сказал он совершенно спокойно.
— И напрасно.
— Нет. Уж если я понял, что сделал не то, так я лучше с самого начала переделаю, а на гнилушку здоровое приживлять не стану.
И он решительным движением захлопнул дверь.
Катюшу дома мы не застали, она ушла на собрание.
Василек подскочил к отцу, стал теребить его сумку и, не найдя в ней дичи, нахохлился. Алексей только сейчас сообразил, что не сумел доставить сыну удовольствие, и, чтобы исправить оплошность, пообещал в следующий раз взять его на охоту.
Устинья Григорьевна схватилась ставить самовар. Но какие тут чаи, когда собрание, наверное, уже началось! Только-только умыться да привести себя в порядок.
Тогда Устинья Григорьевна полезла в подполье, достала кринку холодного молока и не отступилась, пока Алексей демонстративно не перевернул кринку вверх донышком, в знак того, что молоко выпито до последней капли. Дед Федор, босой, стоял у окна, уговаривал не спешить.
— Если собрание назначено в шесть, — твердил он, — то начнется, дай бог, в семь. И всегда так бывает, а сегодня — тем более: день воскресный.
— Это не пример, — вставая из-за стола, возразил Алексей. — Сегодня собрание особенное. Не шутка — на первое место по всему Союзу Советскому выйти. Это чего-нибудь да стоит. По-моему, так: в шесть назначили — к пяти все придут.
Я заикнулся было, что мне следовало бы забежать домой и переодеться. Алексей на мгновение задумался.
— Нет, — сказал он решительно, — ничего. Выглядим мы с тобою вполне прилично. Я тоже переодеваться не стану. С сапог щеткой пыль смахнем, ну, а рубашки, если хочешь, свежие наденем. И для тебя найдется.
Ворот Алексеевой рубашки немного давил мне шею, и я,как гусь, вертел головой. Алексей удивлялся:
— Вот не думал! Может, у тебя и на руках мускулы покрепче моих? — И лукаво подмигивал. Он знал мои мускулы: как-то раз мы боролись, и на первой же минуте я оказался тогда на полу. — Нет, говоришь? Вся сила, значит, в шею ударилась.
Собрание, как и предполагал Алексей, уже началось. В пустом, пахнущем свежей краской фойе клуба строителей гулко отдавались наши шаги. Мы было сунулись в ближайшую дверь, оттуда кто-то прошипел:
— Куда? Здесь в президиум…
Мы покорно проследовали к соседней двери.
В зале все места были заняты, люди стояли в проходах у стен. Мы приткнулись у двери к косяку и там остались.
С трибуны выступал начальник строительства, уже немолодой, с запавшими щеками, наголо обритый мужчина. Чуть дальше, в глубине сцены, накрытый красным шелком и весь заставленный букетами подснежников, находился стол президиума. Я узнал Ксению — она сидела рядом с председателем собрания, что-то торопливо шептала ему и показывала пальцем в нашу сторону.
«Чего ей нужно от нас?» — с неудовольствием подумал я и начал медленно, ряд за рядом, обследовать глаза и зрительный зал, отыскивая в нем Катюшу. Алексей незаметно проделывал то же самое.
Кончив шептаться, Ксения отодвинулась и села прямо, торжественная и строгая, а председатель поманил паренька с ближайшего ряда, черкнул и передал ему записку. Начальник строительства говорил красиво, я слушал его с интересом. Но это нисколько не мешало мне с таким же интересом следить за путешествием записки и продолжать глазами разыскивать Катюшу.
А листок бумаги, мелькая то там, то здесь, все приближался.
— Не нам ли? — шепнул я Алексею.
И действительно, через минуту записка очутилась у него в руке. Он прочитал ее, пожал плечами, передал мне:
— Ничего не понимаю. В записке стояло:
«Товарищ Худоногов! Где ваша жена? Ее выбирали в президиум. Как закончит речь начальник строительства, ей первой выступать. Она об этом знала. В чем дело?»
Алексей встревоженно посмотрел на меня: где же Катя?
Председатель собрания внимательно наблюдал за нами. Сигналя ему, Алексей развел руками, отрицательно покачал головой, закрыл глаза. Все это означало: «Ничего я не знаю…» Председатель нахмурился, повернулся в сторону Ксении, сказал ей несколько слов. Она встала и начала пробираться к выходу, в ту боковую дверь, откуда нам прошипели: «Здесь в президиум».
Алексей потянул меня за рукав:
— Пойдем. Дело неладно…
Но в этот момент начальник строительства кончил речь. Мы рукоплескали вместе со всеми, а сердце тревожно выстукивало одно: «Где же Катя? Где Катя?..»
И вдруг она появилась за столом президиума, выросла точно из-под земли. Даже отсюда, издали, было видно, как тяжело она дышит, словно запыхавшись от быстрого бега. Катя взялась за спинку стула, но сесть ей не пришлось, — приветливо кивнув ей головой, председатель огласил:
