Все было как прошлой весной, только нынче враг загородил все подходы к укромным местам. Артем скомандовал:

— Бегите в открытое поле! Кони не пройдут — вспахано!

Лошади вязли в рыхлой и влажной земле, храпели. Казаки спешились и открыли стрельбу по черным силуэтам, тающим в ночной тьме.

Подхватив раненых, большевики спустились в Глубокий яр за паровозостроительным заводом и к утру вышли на Основу.

Еще одну сходку провели днем в мастерской на Нетеченской улице, почти в центре города. Но и на этом собрании затаился предатель. Когда Федор и Дима Бассалыго вышли на улицу, им на первом же перекрестке преградили дорогу шпик и городовой:

— Кто такие? Паспорта!

Федор рванулся, но полицейский держал его крепко. Тогда Дима дал «фараону» подножку, а Сергеев пихнул его в грудь, и тот кубарем покатился по мостовой. Шпику тоже досталось. Парни бросились в переулок, но там их ждали еще трое городовых.

Отвлекая врагов, Дима ринулся в одни ворота, а Федор — в калитку на противоположной стороне.

Раздались выстрелы, и в ответ более гулкие. Дима прикрывает его... Федор взлетел по приставленной к чердаку лестнице и ногой отбросил ее. Через слуховое окно вылез на крышу и огляделся. Топот, свистки, но городовых не видно. Надо удирать, а то на съезде одного делегата недосчитаются!

Лавируя меж труб, скользя по железу, цепляясь за коньки и обламывая ногти, Федор уходил от преследователей. На одном доме его обнаружили и обстреляли. Что-то ожгло бок... Сбросил пальто, чтобы не мешало, шапку давно потерял. Плохо, что гонят к центру города, а не в сторону окраин! Одноэтажные и двухэтажные домики кончились, перед беглецом выросла громада высокого здания. Куда теперь?

Во дворе полно солдат, но это не казармы, а, кажется, госпиталь. И он крикнул вниз:

— Хлопцы! Меня ловит полиция. Но я не какой-нибудь уголовник, а большевик. Может, спрячете?

— Коли большак, сигай сюда смело, — сказал солдат на костылях.

— Не робей, паря! Ты по трубе, по трубе.

— Скореича, а то пымают! — поторапливал Федора солдатик с завязанным глазом.

Федор спрыгнул во двор и сразу оказался в гуще раненых солдат. Кто дал шапку, кто шинель, а кто сунул в руки палку. Его ввели в здание и возле одной двери сказали:

— Заходи смело. Там душевный дохтур! Тринклером зовут... Он тебя в участок не сдаст. Не сумлевайся.

Пожилой врач с полуслова понял Федора. Усадил и забинтовал лицо.

А в коридоре уже топали сапогами полицейские. Кто-то взялся за ручку двери и приоткрыл ее. Не будь у Федора забинтованы глаза, он увидел бы премерзкую рожу полицейского унтера.

— Сбежал преступник, ваше благородие. Случаем...

— Вон! — вспылил Тринклер. — Тут госпиталь для увечных защитников отечества. Убирайтесь!

Изрытая оспой усатая морда сконфуженно притворила дверь.

Поздно вечером Федора вывели через парадный ход на улицу, и сестра милосердия, сев с «раненым» на извозчика, отвезла его по указанному адресу.

Повезло в тот день и Диме: с трудом, но оторвался от преследователей.

Из Харькова в Петербург Федор вернулся в начале апреля. На явке его и делегата из Донбасса Ворошилова принял член ЦК — меньшевик. Глянув на парней в рабочей одежке, он спросил: «Б-б-большевики, к-конечно?» — «А как же!» —ответил Клим. «Т-т-тогда к-катитесь к своим в техноложку!» Приятели все же поинтересовались: «Нет ли тут на явке товарища Ленина?» Взъерошенный заика только выпучил на них глаза. Уже на улице, сообразив, в чем дело, Федор сказал: «Видно, Ильич тут сильно допек меков!» Ворошилов согласился: «Да уж наверное спуску им не дает».

В одной из лабораторий Технологического института их приветливо встретила Надежда Константиновна Крупская. Регистрируя делегатов, она сказала:

С вами хочет побеседовать Владимир Ильич. Приезжайте завтра днем на станцию Куоккала. С Финляндского... Спросите дачу «Ваза».

Сегодня счастливцев было восемь — кроме Федора и Клима, делегаты от рабочих Иваново-Вознесенска, Урала и Тулы. У калитки бревенчатой дачки, стоявшей в негустом лесу, на отшибе, гостей встретила какая-то девушка.

— Нам бы Отца... — сказал Федор.

И вот они в солнечной опрятной комнате, рядом с Лениным и Крупской. Обстановка скромная — табуретки, садовая скамейка, две аккуратно застланные кровати. В простенке столик, заваленный книгами.

Началась живая и непринужденная беседа. Ильич спросил у Ворошилова, под какой фамилией его знают в подполье.

— Антимеков! — представился тот и поспешно пояснил: То есть против меньшевиков.

Выдумка луганца понравилась Ленину, он захохотал.

— Нет, это просто здорово! Правда, Надя? — И, вдруг посуровев, спросил: — А нет ли среди вас и Ни-бе-ни-меков? Так сказать, неопределенных, готовых скатиться в болото соглашателей?

— Что вы, Владимир Ильич! Мы крепкие беки!

Быстро свечерело. За деревьями у станции шумели поезда. Делегаты не заметили, как за беседой минуло часа три. Вскипятив на керосинке чай, Надежда Константиновна поставила на стол свежие баранки. Все было здесь по-хорошему просто и сердечно. Провожая гостей, Владимир Ильич сказал полушутя:

— Дайте-ка я вас освидетельствую перед заграничным путешествием! Вот вы, например... К чему эта цепочка от часов поперек живота? И картузик долой! Шнурочки с шариками вместо галстука и чесучовые манишки «фантази» тоже бы не советовал... Примите облик рядовых европейских пролетариев. Вышитая сорочка — это уж вовсе зря! — И он добродушно рассмеялся. — В Стокгольме эти чисто отечественные детали привлекут внимание царских сыщиков. Они, голубчики, и там нас не оставят!

Возвращаясь со съезда на родину, делегаты из Иваново-Вознесенска всячески уговаривали Федора переехать из Харькова в их текстильный край. Тянули к себе на Урал пермяки и екатеринбуржцы, а Клим Ворошилов звал в Донбасс. Сергеев колебался. И тут вмешался Владимир Ильич:

— Пробирайтесь-ка, Артем, в Пермь: замените арестованного Свердлова! Будем завоевывать Урал — там оживились эсеры и анархисты. Зовите надежных харьковчан, на которых сможете опереться. Урал меня крайне тревожит!

И вот Федор Сергеев уже в Перми. Август 1906 года.

Недоверчиво разглядывали уральцы-подпольщики широкоплечего парня в кепке и темно-голубой косоворотке. Удержит ли он после Свердлова в своих руках все нити руководства, сможет ли стать авторитетом?

Колесил по таежному седому Уралу — широко раскинулась Пермская губерния! Екатеринбург, Уфа, Лысьва, Нижний Тагил, Кунгур, Алапаевские заводы... Где только не побывал, чего только не повидал! Будничная работа солдата партии. Полуголодный, плохо одетый, спал на чердаках, в охотничьих избушках и просто у лесного костра. Ночуя в семье рабочего, нянчил детей, пока хозяйка налаживала ужин. Везде собирал разметанных полицией дружинников, сколачивал новое подполье.

На Бисерском заводе чуть не попал в беду. День толкался по цехам, вечером в избушке рудокопа Ермакова беседовал с горняками, а заночевал на сеновале. Еще затемно хозяин еле растолкал приезжего:

— Слышь, друг... Да продери глаза! Тута еще притаскались трое. Вчерась никак не могли. Просят кой-чего разъяснить. Али не выспался? Тогда пусть идут восвояси.

— Нет, что ты? Зови, зови товарищей! — вскочил Федор. Голова его была еще одурманена коротким сном.

Светало. Горняки, видно, прямо с ночной смены. Лица красны от рудной пыли, покрыты налетом динамитного дыма. Представление о революционерах у них довольно туманное. Им больше по душе эсеры, стреляющие в губернаторов и жандармов, анархисты-бомбисты, а не изнурительные стачки и кропотливая революционная борьба. Часа два Федор терпеливо разъяснял им смысл деятельности большевиков, ошибочность позиции меньшевиков.

— Ловко ты все вывел, паря! — одобрительно крякнул старый рудокоп и затянулся крепким табаком. — А эсеры-то, эсеры? Мы думали, они к чему путному нас зовут, а им надоть тот же лапоть!