Та последняя военная зима на юге была малоснежной и гнилой. Нелегко саперу в такую ненастную погоду ставить мины, которые даже присыпать бывает нечем. Уже не раз немецкие танкисты, заметив утром мину, точно на грех вылупившуюся из-под снега, стороной огибали равнинные места, предпочитая им глинистые овраги. Помогали туманы, если к утру не дул южный адриатический ветер.
Хутор Вереб как раз и находился на гребне глубокой балки, что ветвилась пологими ложбинами. Горский решил заминировать все выходы из нее, чтобы надежно защитить Вереб от лобовой танковой атаки. Здесь оборонялся жиденький стрелковый полк, поддержанный легким пушечным дивизионом, и саперам никто не мешал работать. Когда очередная машина, освободившись от взрывчатого груза, поспешно выбиралась на торную дорогу, Платон взглядывал на светящийся циферблат своих часов. Успеет ли? Надо успеть, надо.
Он стоял на дороге вместе с Ульяной, которой каждую ночь все чудилось, будто и они сами угодили в немецкое кольцо. Именно сегодня иллюзия окружения была полной: на северо-востоке зябко подрагивало темно-оранжевое зарево над Будапештом; на северо-западе, где-то там, за Бичке, метались сухие артиллерийские зарницы, с юга, от Веленце, наплывал багровый, высвеченный сиянием битвы, ночной туман; и на востоке, где шуршал январской шугой полноводный Дунай, бухало и грохотало посильней, чем днем.
— Не бойся, Уля, выкрутимся! — наигранно бодро сказал Платон.
— С чего ты взял, что я боюсь? — она сердито повела плечами.
Ульяна не любила его покровительственного тона, хотя рядом с ним чувствовала себя покойнее. В какие бы переделки ни попадал их батальон, начиная с Северного Донца, Платону всегда везло, в том числе и на Днепре, где остались лучшие минеры…
Ульяне Порошиной едва исполнилось семнадцать лет, когда ранней весной сорок третьего была освобождена ее родная станица на Кубани. Она разыскала полевой военкомат и заявила о своем желании вступить в ряды действующей армии. Пожилой лейтенант, годившийся ей в отцы, сказал: «Что тебе, дочка, не сидится дома? Ступай, ступай домой, а то еще попадет от матушки». И тогда она сквозь слезы пожаловалась ему, что мама ее погибла недавно под бомбежкой, а отец убит под Москвой и что у нее никого из близких нет теперь в живых. «Сколько тебе лет, дочка?» — поинтересовался лейтенант. «Скоро девятнадцать будет», — ответила она, прибавив себе для вещей убедительности почти два года. Рослая и ладная, она действительно выглядела старше своих лет. «Метрика есть?» — «Мои документы сгорели вместе с хатой, уцелела одна похоронка папы». — «Не знаю, дочка, что мне с тобой и делать», — на минуту задумался этот добрый лейтенант. «А вы направьте девушку к нам в батальон», — сказал из полутемного угла молодой капитан, наблюдавший эту сцену. То и был Платон Горский, начальник штаба инженерного батальона, который задержался в станице, чтобы разминировать окрестные рисовые поля… С тех пор они не расставались. Капитан научил ее работать на маленькой походной рации, кроме того, она вела в батальоне делопроизводство. Солдаты боготворили юную кубанскую казачку. Ну, а сам начальник штаба, принявший вскоре батальон из рук тяжело раненного комбата, полюбил ее не на шутку. Когда в сорок четвертом вышли на государственную границу, они вполне официально стали мужем и женой. Как это ни странно, их благословила сама война…
Монолитный гул боя на юго-востоке нарастал. Неужели немцы прорвались к хутору Пазманд, через который вечером прошел батальон? Тогда дело плохо.
— Как там у вас? — крикнул Горский подбегавшему замкомбата Зуеву.
— Кончаем, товарищ майор.
— Что в первой роте?
— Я был в третьей.
— Немедленно идите в первую и поторопите их. В случае чего отходите самостоятельно.
— Есть, товарищ майор…
Грохот ночного сражения приблизился настолько, что можно было различить дробные пушечные залпы наших батарей и гулкие, сплошные перекаты неистовой танковой пальбы. Молнии артиллерийских выстрелов метались по горизонту — на востоке от Вереба. Иной раз они сшибались над землей и двойным росчерком огня нещадно кромсали низкое наволочное небо. Гроза шла узким коридором, и так ходко, что дальние зарева совсем поблекли.
Наконец Платону доложили об окончании всех работ южнее хутора, за исключением той юго-восточной полосы, в которой была первая рота. Что они там возятся? Платон отправил туда же вестового Витю и подал команду: «По машинам!»
В это время и ударил слева легкий дивизион, вступив в неравный бой с тяжелыми танками. Платон немного успокоился: теперь его хлопцы сумеют отойти в порядке (и так уж в батальоне осталось не больше одной полной роты).
«Виллис» тронулся последним, замыкая колонну из полдюжины грузовиков. Платон обычно сидел рядом с шофером, а тут вскочил на заднее сиденье, где устроилась его Ульяна. Он молча пожал ее озябшие тугие пальцы и сказал водителю, чтобы тот смотрел в оба. Двинулись с потушенными фарами, без них частые сполохи ближнего боя поигрывали на глянце укатанной дороги. «Неужели не проскочим?» — тревожилась Ульяна, жалея не себя, жалея ту — новую, другую, загадочную жизнь, которая едва затеплилась в ней на исходе минувшего года.
Справа — да, теперь уже справа, а не слева, потому что фронт оставался у них за плечами, — вдруг очень близко разгорелась ожесточенная артиллерийская стрельба. Платон подумал, что это, наверное, танки вырвались к огневым позициям артдивизиона. И не ошибся. На окраине Вереба незнакомый полковник в солдатской ушанке, вместо полковничьей папахи, остановил машину. «Виллис» с ходу вырулил на самую бровку кювета.
— Вы командир батальона? — негромко и невластно спросил полковник.
— Так точно, майор Горский.
— Вот что, друг мой. «Тигры» могут с минуты на минуту войти в хутор, а штаб корпуса еще не эвакуирован. Надо задержать противника на полчаса. Мины есть?
— Остались, товарищ полковник.
— Вы сами знаете, как и что нужно делать. Поспешите туда, к артиллеристам.
— Будет выполнено, — так же негромко и устало, даже не козырнув, ответил комбат.
Если бы этот незнакомый старший офицер заговорил в ином тоне — кричал, приказывал, — то, может быть, он не произвел бы такого впечатления на комбата и его бойцов, которые еле держались на ногах. Но он просил, а это в критические минуты боя трогает людей.
Артиллеристы отбивались из последних сил, когда саперы начали ставить мины вблизи огневых позиций. Платон встретил тут и своих солдат из первой роты. Они, эти храбрецы, сделали все, что могли: два «тигра» уже пылали на минном поле, другие втянулись в орудийный поединок с пушкарями. Однако силы были слишком неравные, тем более что дивизион атаковали сверхтяжелые танки, которые трудно остановить легкими, трехдюймовыми пушчонками — вся надежда на редкие, счастливые попадания в гусеницы.
Платон понимал, каково приходится расчетам этих орудий, и послал туда всех, кто оказался под рукой, чтобы погуще ставить мины в полосе прорыва. Сейчас уже не саперы надежно прикрывали артиллеристов, а те в свою очередь пытались как-нибудь прикрыть саперов, занятых поспешным минированием.
На гребне вспаханной ложбины показалась новая волна немецких машин, не меньше полудесятка.
— Надо отходить, товарищ майор, — оказал Платону его заместитель капитан Зуев, вообще-то очень храбрый парень, родом из Донбасса.
— Пожалуй, — согласился он, бегло глянув на часы. Тридцать минут, обещанные полковнику, истекали.
Но тут из северного оврага, что темнел буквально в сотне метров от дороги, выползли еще два «тигра» и, кажется, «пантера». Немцы шли в атаку с фланга.
Зуев первым схватил мину, бросился по кювету навстречу танкам.
— Ульяна, быстро в машину! — крикнул Платон. — Василий, — круто повернулся он к шоферу, — давай во весь опор через Вереб, строго на запад. Мы их тут задержим…
И он кинулся за капитаном Зуевым, увлекая за собой водителей грузовиков.
Шахтер Зуев был наповал сражен пулеметной очередью в упор, но е г о «тигр» подорвался на мине, густо зачадил. Другой взял правее, ловко перескочил кювет, намереваясь по дороге выйти в тыл артиллеристам, и немедленно открыл огонь. Платон с размаху упал навзничь, оглянулся на гулкий разрыв снаряда: там, где только что стоял «виллис», полыхнуло жаркое бензиновое пламя. Тяжко охнув, Платон, не раздумывая, продолжал ползти наперехват «пантере». Магниевая вспышка ослепила его — он потерял сознание…