Вручая Н. А. Ванину новую высокую награду — орден Красной Звезды, командир 184-й стрелковой дивизии гвардии генерал-майор Городовиков перед строем 696-го артполка сказал:

— Ратный труд артиллеристов здесь, в самом центре германского фашизма, был особенно тяжелым и изнурительным, требовал напряжения всех физических и духовных сил, проявления большого мастерства, исключительного мужества и подлинного героизма. И примером служили такие, как коммунист Николай Андреевич Ванин.

Войну с фашистской Германией старший сержант Ванин закончил в Кенигсберге. Но впереди еще были бои с японскими милитаристами. Только в ноябре 1945 года вернулся Н. А. Ванин в родную Кусу. Но здоровье, подорванное войной, подвело: он умер через пять месяцев.

76-миллиметровая противотанковая пушка Н. А. Ванина за номером 12 120 с девятью звездами на щите стоит в музее боевой славы одной из воинских частей. Именем Н. А. Ванина названа в Кусе школа, где он учился, и улица, на которой он жил. В сквере у кинотеатра «X лет Октября» высится памятник, отлитый в честь Н. А. Ванина его товарищами с машзавода. Здесь, вступая в пионеры и получая комсомольские билеты, юность Кусы дает клятву быть такими же верными Советской Родине, каким был их земляк Герой Советского Союза Николай Андреевич Ванин.

Однажды на курорте ранним утром я пришел к морю. Сразу обратил внимание, как стройная, миловидная женщина помогала раздеваться слепому мужчине, он был без руки, на теле — зарубцевавшиеся раны. Потом он осторожно пошел на шум прибоя и долго плескался на отмели. Она смотрела на него, и в голубых глазах светилась тихая радость.

«Не Сотников ли это? — мелькнула у меня догадка. — Такой же покатый, широкий лоб и русые волосы. Такая же манера все делать неторопливо».

В один из дней они пришли на пляж с юношей и девушкой. Тонкий овал лица и глаза девушки, чуть припухшие губы и нос поразили. В памяти вспыхнуло точно такое же лицо — лицо парня в серой шинели.

Чтобы не искушать себя, я ушел в город. Долго бродил по шумной набережной, наконец решился и заспешил обратно. Женщина сидела с книгой у кромки берега. Ее ответ окончательно рассеял сомнения, и я крикнул: «Сотников! Александр!»

Он застыл, прислушиваясь.

— Саша! Это же я, помнишь…

Он двинулся к берегу. Выходил, как сказочный богатырь из морской волны. Я кинулся по мелководью навстречу…

На берегу нас встретила толпа отдыхающих. А мы никак не могли прийти в себя. Ощупывая меня, он повторил:

— Значит, взяли тогда высотку! А Павел Петрович… Не может быть?

— Да сам-то ты как же? Ведь мы считали?..

Декабрьской ночью 1941 года курсантская рота, поднятая по тревоге, спешно погрузилась в промерзшие вагоны сборного состава. Не успели мы еще растопить круглую чугунную печку, как лязгнули буфера, и мимо приоткрытой двери теплушки поплыли припудренные изморозью платформы со станками и оборудованием эвакуированных заводов, замелькали сонные дома Свердловска.

…До самых мартовских ростепелей нас держали в армейском резерве. С утра до вечера с криками «ура!» роты штурмовали «вражеские» позиции, мерзли на стрельбах, отрабатывали приемы рукопашного боя. Вечерами в тесных и душных землянках политрук читал сводки Советского информбюро: в большинстве случаев сообщалось, что «существенных изменений на фронтах не произошло, шли бои местного значения».

На участке фронта весь февраль и март с переменными успехами шли бои. Передний край нашей армии, изогнутый подковой, подпирал Варшавское шоссе — важнейшую транспортную магистраль.

В конце марта 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования поставила войскам Западного фронта задачу — силами трех армий соединиться с частями, действовавшими в тылу врага, и во взаимодействии с войсками Калининского фронта ликвидировать Вяземский узел немецкой обороны. Это вело к неизбежной катастрофе всей группы армий «Центр», снимало постоянную угрозу Москве.

Наступил и для нас долгожданный час. В ротных колоннах с вещевыми мешками за плечами мы шагаем к переднему краю. Колышется частокол винтовок с примкнутыми штыками, под ногами хрустит оледеневший снег. Впереди где-то громыхает, кромка горизонта отсвечивает пожарищем.

Еще днем, когда проходили мимо позиций артиллеристов, состоялось наше боевое крещение. Стая «юнкерсов» налетела из-за лесочка.

— Ложись! — закричали вокруг.

Роту с дороги будто ветром сдуло. Мы с Сашей Сотниковым нырнули в воронку. Заухали взрывы. Вздрогнула и заколебалась земля. В стороне надрывались зенитки. Дробно били пулеметы, нарастал треск винтовочных выстрелов.

Первым увидели мы Павла Петровича Иванова, всеми уважаемого в роте бойца. Он стоял на колене у вывороченной ели. Винтовка его, пристроенная на неровном срезе дерева, выцеливала пикирующий бомбардировщик. Лицо солдата было сосредоточенным, и весь он был как сжатая пружина. Пронзительный вой снова прижал нас к земле. Бомбы легли совсем рядом.

Потом мы двинулись дальше, мимо раскиданных взрывами повозок, саней, орудий. И среди этого хаоса — люди торопливо подбирали убитых и раненых товарищей, наводили порядок в порушенном хозяйстве. У дороги два рослых артиллериста суетились около сникшего товарища. Он лежал на грязном затоптанном снегу. На груди его, вокруг рваной дыры на шинели, выступило красновато-бурое пятно. Вот они осторожно подняли его и тихонько понесли к пушке, на лафете которой сидел сержант и обматывал бинтом ногу ниже колена.

В сумерках рота остановилась у опушки искромсанного взрывами леса. Это и был тот самый передний край, тот рубеж, на котором сошлись два мира, две силы лицом к лицу.

С немецкой стороны неслись торопливые пулеметные и автоматные очереди, взлетали осветительные ракеты. Наши молчали.

Не успели мы еще осмотреться, как Павел Петрович завел знакомство с солдатами отводимой на отдых части. Низкорослый, с ввалившимися глазами боец рассказывал:

— Днем от самолетов никакого спасу, а ночью жить можно. А постреливают фашисты сейчас от страха. Не сообразят: для разведчиков лучшего ориентира и не придумаешь. Прошлый раз наши такого стрелка взяли тепленьким.

— А с жильем как? — выпытывал Павел Петрович.

— До просухи, ребята, придется вам, как зайцам, на кочках да в шалашах спасаться. В блиндажи и траншеи уже подошла вода. Место тут гиблое — болотина.

— Привыкнем, — вставил Саша.

— Так оно. Я вот от Тулы пехом сюды. Почитай, всю зиму тут. Сдюжил, — солдат отвернул обожженную полу шинели и, пошарив в кармане, протянул Павлу Петровичу кисет и круглую жестяную баночку из-под сапожного крема: — Курево заберите — с табачком веселее. — Солдат обвел нас взглядом и, задержав его на Павле Петровиче, сказал: — Ребят, старина, береги — зеленые. Таких тут косит, как по росе траву.

Павел Петрович Иванов — бывший боец Чапаевской дивизии, коммунист Ленинского призыва, рабочий одного из уральских заводов. Авторитет его непререкаем. Человек добродушный и сметливый, он знал тропинки к сердцам людей, в любой обстановке мог подать дельный совет, развеселить шуткой.

Первая фронтовая ночь. Выставив сторожевые дозоры и оставив в окопах от взвода по отделению, мы отошли в лес. По совету Иванова под разлапистым деревом быстро соорудили из веток шалаш. Посреди него, в небольшой ямке, из сушняка развели маленький костер, и в двух котелках собирались варить пшенную кашу, а в третьем — чай. Только успели свалить в нагретую воду пакеты пшенного концентрата, как послышался гул самолета.

— Заливай, ребята, костер. Да сушняк не мочите — сгодится, — сказал Павел Петрович.

Я сглотнул клубок слюны и потихоньку накренил котелок с чаем. Пар и чад метнулись в лицо.

Все смолкли. Сверху несся гул самолета да слышался треск выстрелов. Где-то в стороне ухали пушки.

— Давайте, ребята, ужинать, — предложил Саша. — Не переждешь.