А наш соотечественник Виктор Тафани-Бедини погиб от гнойного аппендицита, ибо в том же парижском цирке он, больной, был вынужден выступать.

Когда говорят о Франции, я вспоминаю красивый Париж, его шумных, жизнерадостных жителей, легкость, с которой завязываются знакомства. После выступления к нам в уборную приходили поклонники циркового искусства, пожимали руки, выражали восхищение, а юноши-художники предлагали писать наши портреты.

Запомнилась мне и другая особенность парижан — желание заработать побольше денег. В магазинах с нас брали дороже, как только узнавали, что мы иностранцы; шоферы возили нас через весь город, пока на счетчике не появлялась изрядная сумма франков. И, только разговорившись с Розетти, жившими в то время в Париже, мы поняли, что нас обманывали.

Жаль, что мы мало познакомились с Парижем — свободного времени у нас почти не было: днем — репетиции и отдых, вечером — представление. И так каждый день в течение месяца.

Но я увидела и испытала в Париже и другое, от чего отвыкла в нашей стране: жесточайшую эксплуатацию и неуважение к человеку труда. Конечно, парижский цирк нельзя было даже сравнивать с убогим цирком, почти балаганом, Зуева в Челябинске, в котором я начинала свой трудовой путь; насколько у Зуева все было жалко, настолько здесь все было роскошно, ведь в Париже выступали самые знаменитые артисты. И все же между Зимним цирком в Париже и балаганом Зуева оказывалось много общего. И там и здесь директора думали только о наживе, не заботясь о подлинном творчестве. И там и здесь с артистом считались только до тех пор, пока он работал и привлекал публику. Не дай бог артисту во время исполнения опасного трюка сломать или вывихнуть себе ногу — он сразу лишался жалованья. Свой номер артист целиком делал сам, и никому даже в голову не приходило хоть в чем-нибудь ему помочь.

Отвыкнув от жестоких нравов частных цирков, я за границей снова столкнулась с ними и теперь, и относясь к ним уже сознательно, все более ужасалась этим нравам.

Зимой 1930 года мы гастролировали в Риге. Неприглядным и маленьким показалось нам здание Рижского цирка после Парижа. Там нас поражали чистота и уют, на манеже вместо опилок лежал толстый фильц — войлочный ковер, поверх которого клали яркие ковры, менявшиеся в каждом отделении; здесь же все напоминало провинцию, цирк был неуютный, плохо отапливаемый.

Но программа в Рижском цирке оказалась хорошей. Мы встретили знакомых по работе в госцирках: дрессировщика лошадей Э. Преде, клоунов Роллана и Коко — единственных латышей, выступавших в этой программе.

Вскоре после нашего приезда появились афиши: «Аттракцион. Загадочный факир Блекман». В один из вечеров на манеж вышел довольно тучный человек и на глазах у зрителей лег на стол, стоявший на колесиках. Из-за кулис вынесли большую стеклянную крышку и накрыли ею лежавшего. Этот «гроб» отвезли за кулисы цирка, где «факир» должен был лежать пятнадцать суток; в течение этого времени любопытные зрители могли в любое время дня и ночи прийти и посмотреть на «факира». Рассказывали, что дирекция и «факир» за это время заработали немало денег. Через пятнадцать дней на билеты была сделана наценка. Цирк был переполнен.

Пробуждение происходило на глазах у публики. Черный маг (как называли Блекмана) встал, мутным взглядом обвел публику и, поддерживаемый ассистентом, удалился за кулисы.

Мне это напомнило раннее детство, когда в частных цирках России устраивали такой же обман. А что этот аттракцион был обманом, никто из артистов не сомневался, хотя уследить за Блекманом нам не удалось. Впрочем, мы к этому не очень стремились.

Тоска по родной стране была столь велика, что отец отказался от контрактов в Англии и Америке, и в июле 1930 года наша семья вернулась в Советский Союз.

Мы возвращались из-за границы повзрослевшими, и не только потому, что нам просто прибавились годы. Дело было и в другом. В Берлин мы приехали как провинциалы, и нас многое, я бы даже сказала, излишне многое в нем поражало. Но проходили месяцы нашей жизни в Германии, Франции, Испании и Латвии, и чем дальше, тем больше мы убеждались в мишурном блеске того, что поначалу принимали за чистое золото. Мы вращались главным образом в сфере цирков и театров-варьете, но и здесь видели тот же произвол, неуважение к артистам, эксплуатацию артистического труда, готовность идти на все, на любую подлость, только бы добыть деньги, — то есть все, от чего мы стали уже отвыкать у себя в стране.

После заграничных гастролей нас отправили на работу в Нижний Новгород. Было очень приятно встретиться с нашими коллегами — артистами Океанос, Красовским, неграми-жокеями Кук и другими. И, несмотря на многие трудности и неудобства работы в деревянном цирке, мы были в отличном настроении, радовались тому, что дома. Все казалось нам прекрасным.

Не прошло и года после нашего возвращения из-за границы, как моя старшая сестра, Марта, вышла замуж за артиста Ивана Константиновича Папазова. Папазов ушел из труппы Океанос, и папа подготовил в течение двух недель со мной, Мартой и Иваном акробатический номер. Целый год мы выступали в цирках и мюзик-холлах с двумя номерами: эквилибристикой на двойной проволоке и партерной акробатикой. Кроме того, под руководством Болеслава Юзефовича Иван начал готовить с нашей младшей, девятилетней сестрой, Кларой, номер, соединяющий эквилибристику и музыку. Правда, выпуск его был отложен в связи с тем, что Папазову пришлось на несколько месяцев заменить заболевшую Марту. И вот тут-то сказалась хорошая цирковая школа — без особой затраты времени и сил я подготовила номер с Папазовым.

Своему новому партнеру я обязана тем, что начала брать уроки музыки; это мечта моего детства, но учиться все как-то не удавалось. Папазов научил нас с Кларой играть на концертино. Кроме того, я брала уроки у замечательного музыканта А. С. Маслюкова, настоящего виртуоза на этом инструменте. В течение четырех лет я училась играть на фортепьяно. Позже увлеклась саксофоном, модным в то время инструментом. Вместе со мной училась играть на этих же инструментах и Клара. Учение ей давалось легче, и не удивительно — она была еще совсем девочкой.

В 1932 году Клара с Иваном Папазовым под псевдонимом Кухарж вышли на манеж с музыкальным номером. Арена превращалась в сад с двумя клумбами и оградой, увитой гирляндами цветов. Из-под купола спускалась трапеция с двумя громкоговорителями. Номер исполнялся в сопровождении музыки, передаваемой при помощи этих двух репродукторов. Двое расшалившихся ребятишек — Клара и Иван — затевали забавы, но, по существу, это были довольно сложные трюки. Клара на полуносках проходила по тонким колышкам ограды и делала пируэты. Папазов раскачивался на трапеции, стоя на голове и не держась руками за веревки. Затем, сохраняя это же положение, он брал в руки еще одну трапецию, а на ней, лежа на спине, балансировала Клара, и обоих артистов подтягивали под купол цирка.

Когда Клара и Иван шли по ограде, они нажимали на специальные кнопки, спрятанные в колышках, и ограда звучала. При выполнении других акробатических трюков артисты играли на концертино, флексатонах и других музыкальных инструментах.

Я тоже принимала участие в репетициях этого номера, и, когда Папазов в течение недели проходил военную отборочную комиссию, я заменяла его.

Этот дебют был для меня очень волнующим событием. Я впервые взяла всю основную трюковую нагрузку на себя, выполняя все то, что делал Папазов. Меня хвалили, особенно за стойку на голове на качающейся трапеции — трюк, не исполняющийся женщинами даже теперь. Но Папазов, безусловно, работал лучше меня, и, когда он смог вернуться в цирк, я с радостью уступила ему место.

Три месяца спустя Марта снова приступила к работе на двойной проволоке, а еще через некоторое время отец решил включить в номер нашу мать, Татьяну Павловну. Начались репетиции, появились новые трудности. Мама боялась высоты, нелегко ей было исполнять трюки на проволоке; каждая репетиция заканчивалась спорами. Маме были не по душе эти репетиции, но отец, всегда упрямый и редко менявший свои решения, был настойчив. Он хотел, чтобы мама работала с нами. Такая настойчивость необходима в цирке. Твердая воля отца очень помогала нам в работе, благодаря ей мы делали часто то, что вначале казалось неосуществимым. И на этот раз упорство отца победило — мама поборола чувство страха и начала выступать вместе с нами.