— Удивляюсь, как это я не попал в тебя. Обычно стреляю без промаха, а тут, скажи, промазал. Каска-то немецкая была на тебе.

Потом солдаты рассказали, что они видели, как тогда ночью загорелся и взорвался самолет, слышали, как восторженно кричали немцы и стреляли из ракетниц, автоматов, приветствуя своих зенитчиков. Узнав, что с нами вместе переходили фронт еще пятеро членов экипажа и где-то пропали, солдаты заметили:

— Живы будут — вернутся. Но не все вот только остаются в живых. Такие бои тут бывают, что людей перемалывает как в мясорубке.

Вскоре повели нас на командный пункт полка. Снова расспросы, уточнения, телефонные звонки и приказ: ехать в свою часть!

Благополучно вернулись и остальные пятеро. С ними произошло примерно то же, что и с нами. Только они перешли фронт на другом участке, потому что после взрывов гранат взяли иное направление. Как потом рассказывал штурман Вашуркин, они, выйдя на нашу передовую, наткнулись на рассвете на солдата, который старательно косил на лужайке траву для лошадей. Наставили на него пистолеты и потребовали указать расположение командного пункта. Растерявшись, тот все и рассказал, но потом, опомнившись, поднял шум, полез на Вашуркина с косой. Услышав его крики, переполошились находящиеся где-то вблизи бойцы, подняли стрельбу. Пятерым не оставалось ничего другого, как «сдаться в плен» солдату с косой.

…Почта часто доставляла мне письма из родной Чувашии. Земляки поздравляли с присвоением звания Героя, сообщали о том, как самоотверженно трудятся они для фронта. Получил я поздравительную телеграмму от Президиума Верховного Совета Чувашской АССР и обкома партии. Было приятно узнавать, что и в колхозах и на заводах — хотя остались там в основном одни женщины и подростки, работали без сна и отдыха, живя трудно, впроголодь, — дела идут успешно. Земляки писали, что их мысли и заботы только об одном — как лучше помочь нам, кто с оружием в руках сражается с фашистами, что весь свой труд, все свои денежные сбережения, хлеб и другие продукты, теплые вещи — все без остатка отдают они фронту, что на внесенные ими личные средства уже построены два бронепоезда, звено самолетов, в подшефные части, формировавшиеся в республике, отправлены десятки вагонов с посылками, что миллионы рублей сданы на постройку танковых колонн «Колхозник Чувашии» и «Тракторист Чувашии».

С большой радостью прочитал я вскоре в одном из номеров «Правды» письмо колхозника сельхозартели «Красный луч» Алатырского района Андрея Михайловича Сарскова. «Я, 58-летний отец двух сыновей, сражающихся на фронте, — писал он, — вношу из личных сбережений на покупку самолета сто тысяч рублей и прошу разрешить вручить его одному из Героев Советского Союза, нашему земляку летчику товарищу Орлову Федоту Никитичу».

По письмам, по нескольким командировкам в тыл я хорошо представлял себе, как там нелегко живется людям. Порой казалось, что мы здесь, на фронте, находимся в более привилегированном положении, получаем все — и оружие, и технику, и боеприпасы, и одежду, и питание. Там женщины, старики, подростки и дети каждый день недоедали, а нам отправляли сюда все, что собирали с полей, и в холод и в любую непогоду люди ходили там в чем попало, а для нас шили и вязали теплую, добротную одежду. От всего этого щемило в сердце и в то же время поднималась в душе горячая волна благодарности, еще острее, сильнее становилась ненависть к врагу.

«Дорогой Андрей Михайлович, — написал я в — „Красный луч“, — обещаю вам как родному отцу: буду летать на самолете, построенном на ваши личные сбережения и бить гитлеровских разбойников, пока мои глаза видя землю, пока руки мои способны держать штурвал».

Мы по-прежнему каждую ночь летаем на объекты и коммуникации врага, стараемся своими бомбовыми ударами здесь, на Северо-Западном фронте, помочь защитникам города-героя на Волге. По сообщениям газет, сводкам информбюро нетрудно было догадаться, что именно там сейчас решается судьба великого сражения, судьба нашей горячо любимой Родины. Слушая в полете по радио голос Москвы, рассказ о беспримерном героизме защитников Сталинграда, мы чувствовали, что вся наша страна сжимается, как могучая стальная пружина, чтобы вскоре развернуться с огромной силой и обрушить смертельный удар на гитлеровские орды.

Много суровых и бессонных ночей, опасных для жизни часов и минут выпало на долю нашего экипажа «Голубой двойки» в октябре и ноябре. То, что было пережито вчера, к другому вечеру уже забывалось, словно это произошло давным-давно. Все мысли, все стремления вновь сосредотачивались на том, как бы удачнее выполнить новое, сегодняшнее задание. К назначенному часу взвивалась в небо сигнальная ракета, и корабли, натужно гудя моторами, уходили в ночную тьму. Курс был один и тот же — на запад. Склонившись над компасом, Иван Милостивенко уточнял время прохода над линией фронта, скорость и высоту полета, готовил данные для бомбометания, пристально вглядывался вниз, где земля, дышала огненными вспышками и пожарами. Но вот яркие взрывы и зарева пожарищ остаются позади, под нами опять все утопает в черном мраке.

— До цели осталось десять минут, — предупреждает в наушниках голос штурмана.

Впереди на земле несколько раз мигнул красный свет. Тут же по облакам начали шарить прожекторы, небо озарили залпы зенитных батарей, сбоку и спереди корабля пролегли огненно-красные пунктиры трассирующих пуль. Но противнику за тонким слоем облаков трудно обнаружить «Голубую двойку», его прожекторы сегодня нас не очень-то страшат.

— Под нами аэродром, товарищ капитан. Так держать! — командует штурман.

Я вспоминаю слова приказа — вывести из строя аэродром, с которого немцы совершают налеты на наши передовые позиции, — и кричу Милостивенко во весь голос:

— Угости их как следует, чтобы надолго запомнили!

В ответ чувствую несколько легких вздрагивании корабля, значит, бомбы оторвались и стремительно пошли вниз. Кабина освещается отблеском взрывов, на земле появляются светло-голубые очаги пожаров. Развернувшись в обратном направлении, мы их заметили в шести местах. Эти горели вражеские самолеты.

Мы, довольные и радостные, спешим на свой аэродром. Вновь подвешиваются бомбы, заправляются баки бензином. Под нами опять скрытая облаками и ночью земля. Задание в этот раз — ударить по скоплению войск в районе узловой железнодорожной станции. Туманная пелена облаков неожиданно обрывается, и корабль повисает над сверкающим тысячами звезд куполом. Видим землю в сказочном освещении голубоватой луны. Настроение у меня сразу поднимается: цель теперь найдем быстро, я подзываю штурмана и говорю ему:

— Смотри, друже, какое чудо, какая красота!

— Вижу, вижу, Федя, — отвечает штурман. — Это нам на руку. На цель зайдем с севера, отбомбимся с ходу и с разворотом уйдем на восток. Осталось до нее совсем немного.

Разворот на девяносто градусов — и под нами железнодорожный узел. Снова знакомое вздрагивание корабля, снова взрываются внизу наши бомбы. Более десятка прожекторных лучей лихорадочно ищут нас в небе, преследует плотный огонь зениток, но мы уже вышли из зоны обстрела, легли на обратный курс, чтобы через час-другой вновь заполнить бомболюки «гостинцами» и опять доставить их точно по адресу…

Так одна за другой проходили наши осенние ночи сорок второго года — и дождливо-туманные, и звездно-ясные, а потом и метельно-вьюжные. В начале декабря вдруг ударил сильный мороз. В полете термометр показывал минус сорок пять — пятьдесят. Но война неумолима, ей нет дела до законов природы. Летчикам нашей отдельной эскадрильи тяжелых ночных бомбардировщиков и в эти морозные дни приходилось по несколько часов проводить в воздухе. От долгого сиденья на месте мороз казался особенно жестоким, проникал легко даже сквозь теплую меховую одежду. Немели от холода руки, ноги не чувствовали педалей.

Нередко под вечер на нашем аэродроме Выползово приземлялись корабли дальней авиации, дозаправлялись горючим, подвешивали бомбы и улетали наносить удары по стратегическим пунктам, расположенным в глубоком тылу врага. Не раз приходилось нам, сидя вместе за ужином в столовой или ожидая время вылета на аэродроме, беседовать, делиться опытом с мастерами дальних полетов и точного бомбометания Молодчим, Куликовым, Ноздрачевым, Подпоркиным и другими. Глядя, как допивает стакан чая курносый, с обветренным лицом капитан Молодчий, трудно было даже представить себе, что через пять-шесть часов он со своим экипажем появится где-то над Берлином. Однажды его корабль ИЛ-4, находясь над крышами фашистской столицы, четырнадцать минут оставался в лучах прожекторов. Искусно маневрируя, он летал среди разрывов до тех пор, пока не обнаружил нужные объекты и не сбросил на них бомбы. В другой раз после удачного удара Александра Молодчего целые сутки горел железнодорожный узел. Пятьсот цистерн и вагонов с боеприпасами, несколько паровозов и два склада взлетели в воздух. Когда экипаж вернулся на свою базу, в самолете обнаружили шестьдесят три пробоины. Бомбил Молодчий со своими друзьями и Кенигсберг, и Данциг, и Будапешт, и Бухарест.