Постепенно все выяснилось. Оказывается, работоспособные жители деревни, боясь, что гитлеровцы угонят их в Германию или заставят работать на строительстве оборонительных сооружений, скрывались в лесу.

— А в деревне вашей много фрицев?

— Есть, но немного. Вот в Васильевщине, — показал мальчик куда-то на запад, — их полным-полно.

— Ты не можешь нам найти что-нибудь поесть?

— Я не знаю, Дома у нас никого нет. Вон там, на околице, работает в огороде одна тетя. Она, наверно, даст вам покушать.

Расспросив, как найти скрывающихся в лесу людей и предупредив мальчика, чтобы он никому не рассказывал о встрече с нами, мы отпустили его.

Лес почти вплотную подходил к деревне, и мы действительно увидели в огороде у крайней хаты женщину. Но она была не одна. Рядом стоял немецкий офицер и что-то говорил ей.

Когда офицер удалился, я и Вашуркин, оставив пятерых в кустах, направились к ней. Мы откровенно рассказали ей о себе, о том, что нас ночью сбили немцы, попросили дать нам поесть и, если сможет, связаться с партизанами. Женщина, осмотрев нас оценивающим взглядом, пообещала помочь, пригласила войти в дом и немного подождать, пока она соберет для нас что-нибудь из продуктов. Мы согласились и пошли за ней. Когда поднялись на крыльцо, я посмотрел вдоль улицы и с ужасом заметил, как из одной хаты, на той стороне улицы, выходят немецкие солдаты. Толкнув штурмана локтем, я без слов повернулся назад и неспеша направился обратно. Вашуркин сразу понял меня: до кустов близко, надо пройти до них так, чтобы фрицы не сразу обратили на нас внимание. Но вот лесная опушка совсем уже близка — и мы не выдержали, побежали. Возможно, тем самым и насторожили солдат, сзади послышались угрожающие крики, топот ног, раздались автоматные очереди, вокруг засвистели пули. Но мы уже были в лесу и бежали что было сил, спотыкаясь и падая, проваливаясь в ямы с водой, в воронки от снарядов и бомб. Долго еще слышался на опушке треск автоматных очередей, а сами немцы, вероятно, не решились в сумерках войти в лес и преследовать нас. Вскоре мы встретились с остальными пятью членами экипажа. Оставаться тут дальше было опасно, утром нас легко обнаружили бы немцы. По рассказу мальчика мы примерно представляли, как найти лагерь скрывающихся жителей деревни, и решили идти к ним.

К полуночи нашли тех, кого искали. Там нас встретили приветливо, накормили и уложили спать в шалаше. Весь следующий день мы пробыли в лагере, с помощью карты и рассказов колхозников изучили подробнее район, уточнили расположение населенных пунктов, проселочных дорог и вражеских передовых позиций. Вечером, распрощавшись с приютившими нас людьми, поблагодарив их за заботу, тронулись в северном направлении, чтобы ночью попытаться перейти фронт.

Шли медленно и долго, с частыми остановками, прислушиваясь к каждому звуку. Затем пришлось двигаться на четвереньках и ползком. Впереди полз я. Почувствовал запах отхожего места и подумал: где-то близко, значит, фашистские окопы. Наскочил на какую-то воронку, под руки попалась немецкая каска, вытряхнул из нее землю и надел на голову (все-таки броня, да и фрицы, если заметят, не сразу догадаются, кто я). Пополз дальше и неожиданно провалился в другую яму. Только потом, когда увидел совсем рядом ход сообщения и блиндаж, понял, что я в окопе.

В блиндаже горел тусклый свет, и было полно немцев. Мысли в голове бились лихорадочно: авось да примут за своего, не обратят внимания; а пальцы в кармане судорожно сжимали лимонку. Фу, пронесло, никто не окликнул меня, не заговорил со мной. Никому, вероятно, и в голову не пришло, что в двух шагах от них может очутиться советский летчик, а сзади него — целый экипаж. Успокаивая и заставляя себя идти как бы небрежно, я повернул от блиндажа в другую сторону. Я понимал, что в любую секунду могу снова нарваться на солдат, что надо быстрее покинуть этот окоп. Но опять оказался в какой-то яме, вырытой в виде большого продолговатого прямоугольника. В противоположном конце ямы сидели двое и курили. Они выжидательно, молча смотрели на меня и, ничего не сказав, исчезли куда-то в темноту. Я услышал, как за ними тихо скрипнула дверь — значит, с ямы был вход в блиндаж. Внимательно оглядевшись, вблизи двери я заметил ступеньки, ведущие вверх.

Наступил решающий момент. Членам экипажа, следовавшим сзади меня, яму было никак не обойти. Я махнул им рукой, чтобы все спустились осторожно. Потом один за другим, пройдя совсем рядом с дверью блиндажа, откуда доносилась немецкая речь, мы полезли по ступенькам наверх и поползли по-пластунски. Я был уже в метрах пятидесяти, когда вдруг взвились в небо ракеты, освещая все вокруг как на ладони. Я прижался всем телом к земле и замер в неподвижности. Немцы, видимо, почуяли что-то неладное, сзади раздались автоматные очереди, взрывы гранат. Но гранаты рвались немного правее. Так прошло несколько минут, которые казались вечностью, я не решался даже пошевельнуть пальцами. Когда стрельба и взрывы стихли, погасли ракеты, оглянулся и увидел рядом с собой стрелка Жилкина.

— А где остальные? — шепотом спросил я его.

Жилкин этого тоже не знал. Звать их, искать в этой обстановке, в десятках метрах от фашистских окопов, было нелепо, только обнаружили бы себя. Следовало идти только вперед, пробираться к своим. Теперь мы ползли вдвоем, ползли остервенело, не давая себе отдыха, останавливаясь лишь на несколько секунд в ложбинах, чтобы перевести дыхание. Наткнулись на проволочное заграждение. Но взяться за провода голыми руками побоялись: вдруг по ним пущен электрический ток, или загремят звуковые сигналы? Встать и перелезть через заграждение также было рискованно. Ножами подкопали под проводами землю. Первым полез я. Подкоп был слишком мал, стальные колючки цеплялись за одежду, рвали ее, царапали руки. Упираясь локтями о землю, я рывками подтягивал свое тело и с трудом выбрался на ту сторону. Теперь, дожидаясь, когда преодолеет это трудное препятствие Жилкин, подумал, что ведь в таком положении любой фашистский солдат мог бы взять нас голыми руками, как рыбу в сетях.

Но вот прополз из-под проводов и Жилкин. Немного полежали в воронке. Кругом стояла настораживающая тишина, в небе мерцали звезды. Пролетели самолеты. По звуку определили, что это наши «кукурузники». Мы все еще не были уверены, что благополучно дойдем до своих. Гул моторов напомнил нам об эскадрилье, о боевых друзьях, которые, конечно, ждут нас, надеются на возвращение. Но еще трудно сказать, удастся ли нам это. Радиста Смирнова никогда уж не будет, не известна и судьба еще пятерых членов экипажа.

Где-то раздались артиллерийские залпы. Надо было двигаться вперед, скоро уж начнет светать. На фоне сереющего горизонта мы увидели впереди силуэт танка. Подползли к нему поближе. Танк был немецкий, подбитый. На месте, развороченном снарядом, пощупали даже толщину брони. И невдалеке услышали треск автоматной очереди. Решили, что это стреляют, наверно, наши. Заметили даже стреляющего, он стоял в кустах и, как нам показалось, палил просто так, никого не видя. Приблизившись волоком к нему, я подал голос. Стрельба прекратилась. Человек прислушивался. В темноте было не разобрать, наш он или немец. Тогда я позвал его:

— Эй!

Он молчит, а сам смотрит на меня.

— Друг! — крикнул я еще раз.

В ответ раздалась длинная очередь, и человек исчез. Тогда мы опять двинулись вперед. В одном месте долго пришлось ползти между трупами. Очень устали, но лежать среди мертвецов было неприятно. Стиснув зубы, закрыв глаза, упорно тащили свои изнуренные тела вперед! И вдруг услышали русскую речь. Двое о чем-то спорили не очень-то стесняясь в выражениях. Тогда мы с Жилкиным, поднявшись, побежали к ним.

— Не стреляйте! Свои!

И силы окончательно покинули нас, мы свалились почти у самых ног двух наших солдат. Когда они стащили нас в траншею, мы рассказали им, как очутились в таком положении. Солдаты напоили нас водой из своих фляг, дали закурить махорки. Когда отдышались, один из бойцов, глядя на меня, обронил: