«Записки» Героя Советского Союза Федота Никитича Орлова — это воспоминания очевидца и участника грозных битв, рассказ о трудных, жестоких испытаниях, выпавших на долю его современников и сверстников в годы Великой Отечественной войны. Написанная много лет спустя после войны книга с документальной достоверностью доносит до читателя атмосферу суровых будней, героических дел советских военных летчиков. Со страниц «Записок» встает целая галерея героев — павших в бою и оставшихся в живых, — боевых друзей автора. И первый среди них — командир эскадрильи тяжелых бомбардировщиков капитан Гастелло, с которым автор книги летал в одном экипаже, жил в одном доме, который был его учителем и командиром.

По жанру книга близка к автобиографической повести. В ней читатель найдет не только описание боевых вылетов — многие ее страницы посвящены делам сугубо «земным». Это и картины довоенных мирных будней летчиков и их семей, и описание того пути, который прошел автор «Записок» от пастушонка-подростка до офицера Советской Армии, и тепло, душевно рассказанные некоторые «интимные» истории молодых авиаторов и многое другое.

Но не правда житейских подробностей, а правда характеров, верность наблюдений автора над духовным, нравственным обликом советских воинов-летчиков составляет главное достоинство этой книги. В каждой ее главе читатель встретится с людьми такой закалки, таких высоких идей, которые ежедневно, ежеминутно готовы на подвиг и смерть ради спасения истекающей кровью Родины. Через образы боевых товарищей, друзей-однополчан Ф. Орлов показывает типичные черты своих современников.

Протяжно загудел паровоз, и поезд медленно тронулся. Опоздавшие пассажиры на ходу вскакивали на подножки вагонов, провожающие, махая платками, шли по перрону рядом с поездом, что-то говорили, кричали. Стоя в тамбуре, я смотрел, как проплывают мимо станционные постройки, перрон, заполненный людьми. Вот уже пропало и здание вокзала с надписью на фасаде «Ейск».

Мне было немного грустно. К этому маленькому южному городку, к летной школе, которую мы только что окончили и откуда теперь вот едем в строевую часть, я уже успел привязаться. Особенно жалко было расставаться с летчиками-инструкторами, техниками, мотористами — они вложили в каждого из нас свои знания, частицу своей души, научили летать. Когда поезд шел мимо Александровки, я не мог оторвать взгляда от нашего школьного аэродрома и мысленно прощался с учебными классами, мастерскими, ангарами, тирами, спортивными площадками, где нам был знаком каждый уголок… В это время кто-то положил мне руку на плечо.

— Что, Федот, замечтался? Пойдём-ка лучше в купе, поужинаем.

Это оказался Митя Кондаков, такой же, как и я, курсант-выпускник, родом из Козьмодемьянска. Мы с ним были почти земляки и в школе быстро подружились. Парень был Митя неплохой, но любил при случае прихвастнуть, особенно перед девчатами. Однажды, получив после вылета на самолете У-2 отпуск, Митя к обоим рукавам шинели пришил по летному трафарету (хотя полагалось носить его только на одном левом рукаве): пусть каждый видит, что идет не кто-нибудь, а именно летчик…

Быстро организовали ужин, выложив из чемоданов у кого что есть. Кто-то выставил на стол бутылку портвейна, предусмотрительно купленную в станционном буфете, В этой новой для вчерашних курсантов обстановке все мы чувствовали непринужденно, радовались, что нет ни дежурного, ни «отбоя». Выпили за свою родную школу, за боевую дружбу летчиков. Спать никому не хотелось, и мы разговаривали, шутили, пели песни и играли в домино почти всю эту декабрьскую ночь 1935 года. Вова Мироненко развлекал нас анекдотами. Миша Петров рассказывал о своей любимой девушке — москвичке Эльзе, Вова Ключников и Николай Котов все подшучивали над Сергеем Дрешиным. Поводом, как и всегда, служил высокий рост Сергея. Действительно, Дрешин даже среди самых рослых курсантов возвышался еще на целую голову. Когда он шел по улицам Ейска, люди удивленно оглядывались: вот это летчик! В школьной баскетбольной команде Сергей был незаменимым игроком. «Сережа, а Сережа, скажи, какая там наверху температура», — подтрунивали над ним курсанты. Но он не обижался и на такие шутки отвечал обычно только улыбкой. И вообще трудно было вывести его из равновесия. Но если изредка такое случалось, то уж обидчику доставалось крепко: спокойствие Дрешина вмиг улетучивалось, он становился похожим на задиристого петуха, слова сыпались из него словно пули из скорострельного пулемета. Да еще при этом он сверлил тебя глазами сверху вниз, будто с каланчи, а ты говорил с ним, задрав голову, и уже от одного этого начинал чувствовать себя не в своей тарелке.

Утром приехали в Ростов. Погода была пасмурная, над городом повисла туманная пелена. Попрощались с товарищами, которым предстоял путь дальше, в сторону Воронежа и Харькова, а мы, будущие ростовчане, сели в трамвай и поехали в сторону Рабочего городка.

Дежурный по бригаде, как он сам отрекомендовался, командир корабля Костя Иванов, встретил нас приветливо. Проверил наши документы и, собрав их в папку, положил в сейф. Потом отвел нас в общежитие при Доме офицеров и, уходя, предупредил, что утром нас вызывает к себе для знакомства командир бригады Тарновский.

На следующий день нас распределили по группам и прикрепили к инструкторам — лучшим летчикам бригады. До зачисления в состав боевых экипажей мы должны были пройти программу переучивания.

Меня, Аркадия Разина и Николая Котова прикрепили к командиру отряда Жоре Тупикову — краснощекому, довольно плотному летчику. Но комплекция не мешала ему быть подвижным и всегда подтянутым. Разговаривал Тупиков мало, и казалось, что при этом он всегда улыбался. В полете самолет он доверял нам смело, очень редко вмешивался в управление и подсказывал только в необходимых случаях. Он как-то быстро умел располагать к себе молодых летчиков. Да и не только летчиков. Тупиков вызывал восторг и бурю аплодисментов на концертах художественной самодеятельности: у него был хороший голос.

Митю Кондакова, Сашу Трутнева и Жору Плешакова обучал инструктор Сеня Набоков — физически очень сильный, решительный и требовательный командир.

Педантично строгим считали своего инструктора Бориса Кузьмича Токарева его ученики Толя Соломко, Вася Сомов и Борис Полевов. Действительно, он требовал точных, глубоких знаний. Все фигуры и элементы полета Токарев сначала требовал усвоить теоретически, понять их смысл, заранее предусмотреть, какие ошибки могут быть в каждом случае и как их исправить. Сам он летал грамотно, мастерски, все его движения в воздухе были пластичны, поражали точностью и своевременностью. Редко кому удавалось получить у него отличную оценку по технике пилотирования. Он записывал в блокноте и оценивал каждый элемент полета, а потом уже выводил средний балл. Недаром он считался летчиком-инспектором по технике пилотирования и теории многомоторных самолетов. Все зачеты, связанные с испытанием материальной части и составлением графика расхода горючего, поручались только ему.

Жили мы в общежитии при Доме офицеров. Утром ходили на построение, потом расходились по классам, изучали материальную часть, район полета. Вскоре сдали зачеты. Впрочем, забегая вперед, отмечу, в нашей летной жизни зачетов все время было так много, что мы даже любили шутя повторять: «Скажи, что завтра зачет, хоть по китайскому языку, все равно будем сдавать».

В школе мы научились летать на самолете Р-1, и потому освоить Р-5 не представляло для нас особой трудности. После шести провозных полетов с инструктором я первым из молодых летчиков бригады вылетел самостоятельно. Летали каждый день, спешили скорее закончить программу. Только при явно нелетной погоде, когда шел снег или кружила метель, не выкатывали самолеты из ангара. В такие дни занимались теоретической подготовкой.