Шофер ожидал около машины, опершись ногою в щегольском хромовом сапоге на подножку и засунув руки в карманы короткой меховой куртки. Подовинников поднялся, поправил шапку и послал Аспанова к шоферу узнать, кто приехал.

— Хозяин... Не знаешь разве? — после долгой паузы снисходительным тоном ответил Аспанову шофер и равнодушно сплюнул в снег.

— А-а-а, — протянул Аспанов, обескураженный ответом, не зная, что еще спросить.

Вдруг генерал повернулся и пошел прямо на костер, прихрамывая и тяжело опираясь на палку. Солдаты вскочили и замерли, напряженно вытянувшись. Подовинников на секунду растерялся: «Командиру полка докладывать или генералу? Ну, конечно же, генералу!» — тут же решил он и выбежал на дорогу.

Подовинников отрапортовал, глядя в глаза генералу. Он так волновался, что не видел его лица, а только одни глаза — серые, узкие, в рамке глубоких старческих морщин, они спокойно, понимающе, неожиданно ласково глядели на Подовинникова из-под седых клочковатых бровей.

Генерал подошел к солдатам и ткнул палкой в костер:

— А костры все-таки жжете — ведь не полагается, а?

Только сейчас узнал Подовинников генерала — это был командующий армией, он видел его в прошлом году под Москвой.

«Ну, пропал, сейчас разнесет...» — подумал он и вслед за тем услышал спокойный голос Береснёва.

— Мы, товарищ генерал, дымим помаленьку, чтобы прикурить только — спички бережем...

Густомесов одобрительно улыбнулся Береснёву из-за спины генерала, а тот, прищурив глаза, сказал просто:

— Ну, глядите, чтоб немцы пока и духу вашего не чуяли! — Тут генерал добавил неприличную шутку, и его прищуренные серые глаза задорно заблестели под косматыми бровями. Все увидели, что это старый добрый человек и его не надо бояться; напряжение спало, солдаты облегченно вздохнули и заулыбались, переглядываясь друг с другом. Увидев генерала, стали подходить со всех сторон и солдаты других взводов и вскоре плотной толпою окружили костер.

Лицо генерала стало серьезным, он поднял руку, — До вас еще не успели дойти сегодняшние газеты — в них опубликовано экстренное сообщение Совинформбюро. — Голос его усилился и стал тверже: — Началось наступление наших войск в районе Сталинграда!

Дрогнула, задвигалась толпа.

Вот уже много месяцев вся страна напряженно следила за битвой на Волге: на волжских берегах бронированные орды немцев столкнулись с неколебимой стойкостью советских людей — и были остановлены. Все понимали, что там, в заснеженных степях, решалась судьба войны, и ждали, ждали, стиснув зубы, дня, когда немцев погонят от Волги.

И вот свершилось!

Это было такое великое событие, что сразу люди не могли осознать происшедшее и только удивленно переглядывались и переспрашивали друг друга, не ослышались ли они.

А генерал рассказывал:

— За три дня наши войска продвинулись на шестьдесят — семьдесят километров, заняли город Калач, захватили тринадцать тысяч пленных.

Густомесов весело добавил:

— Наступление наших войск продолжается!

Солдаты разом зашумели, заговорили, вверх полетели шапки. Кто-то молодым, восторженным голосом крикнул «ура», и все дружно подхватили крик. Потом посыпались вопросы; отвечали сразу и генерал, и Густомесов. Люди окружили их. Генерал снова поднял руку — шум стал затихать — и обвел глазами солдат:

— Я полагаю, и мы должны помочь сталинградцам! Как вы думаете, а?

Солдаты одобрительно зашумели:

— Поможем!

— Засиделись мы тут!

— Под Москвой полк хорошо держался, — сказал генерал Густомесову я выжидающе посмотрел на солдат. — Кто из вас был под Москвой?

Многие солдаты участвовали в сражении под Москвой, но никто не хотел сказаться первым, как бы выставить напоказ свою заслугу. Наступило замешательство: один подталкивал другого, время шло, но все молчали. Тогда Ромадин, набравшись решимости, хотя от волнения у него захватило дыхание, сказал громко и твердо, словно рапортуя:

— Я был, товарищ командующий... и другие тоже... Под. Клином немцев тогда окружили!

— Выходи вперед! Помнишь, как мы танки генерала Хюпнера крошили? Видел, как фашисты отступали? Вот и расскажи всем, как мы их гнали, а то ведь есть еще и такие, которые не верят, что немцы отступать могут. Ведь есть, а?

Солдаты отвечали нестройным хором:

— Нет... Таких нот... Теперь не сорок первый год...

— Правильно. Теперь не сорок первый год. Под Москвой фашистов гнали, под Сталинградом гоним — и здесь, под Ржевом, погоним! Запомните: теперь уже мы будем наступать, а не гитлеровцы! — твердо сказал командующий и так надавил на палку, что она на четверть вошла в снег. — Задачу свою в наступлении знаете?

— Так точно, товарищ генерал! — ответил Ромадин, уже оправившись от смущения.

— Задача наша известная, товарищ генерал, — добавил Береснёв, — бить фашистов, спуску им не давать, пока всех не прогоним с нашей земли!

Командующий улыбнулся словам Береснёва:

— Как твоя фамилия? Береснёв? Правильно, товарищ Береснёв, — будем бить и гнать их, пока всю нашу землю не очистим от захватчиков!..

Командующий помолчал немного, испытывающе оглядывая солдат, и добавил негромко, словно в раздумье:

— Народ, познавший свободу, нельзя покорить, нельзя... — Возвысив голос, он сказал: — Так я на вас надеюсь, ребята…

В это мгновение в нескольких десятках шагов разорвался снаряд, и крупные осколки с грозным шуртаньём пронеслись над головами. От неожиданности люди пригнулись, только Подовинников стоял неподвижно, расширенными глазами глядя на командующего, который неторопливо повернулся в сторону разрыва и спокойно закончил:

...Не подведите меня, не посрамите мои седые волосы...

Подовинников как бы оцепенел от испуга: ведь в расположении его взвода могло сейчас убить командующего армией!

Командующий, видимо, понял состояние Подовинникова. Он потрепал его по плечу:

— Испугался, что отвечать придется за командующего? Ну, ладно, видишь — все целы... — и пошел к машине, тяжело припадая на правую ногу и опираясь на палку, каждый раз глубоко уходившую в снег.

Подовинников долго глядел вслед командующему:

— Видали? Снаряд рядом упал, а он стоит как свеча—даже не пригнулся!

— Боевой генерал, с важностью сказал Береснев, — под Калинином сам в атаку ходил, тогда его и ранило!

Липатов обеими руками сдвинул шапку на затылок и широко улыбнулся:

— Ну, братцы, видать и мы скоро тронемся!..

— Пора, давно пора начинать, — отозвался Федя Квашнин и, с треском переломив на колене несколько сучьев, бросил их в огонь. Голос у него низкий, гудящий, и говорит он всегда каким-то обиженным тоном, словно оправдывается. Может быть, это объясняется свойственной ему застенчивостью.

Матвеичев недовольно сморщил сухонькое личико;

— А по мне лучше в обороне быть. Сидишь себе в окопе, пуля тебя не достанет, спишь на своем месте, обед тебе старшина вовремя привезет...

— Кто же войну кончать будет, если мы в обороне будем отсиживаться? — корит Матвеичева Подовинников.

— Черчилль, — засмеялся Береснёв, подмигнув солдатам. — Матвеичев будет свой окоп оборонять, а Черчилль — немцев громить!

— Надейся на союзничков! — покачал головой Ромадин. — Второй фронт уж сколько обещают открыть?

— А в Африке воюют, — сказал Подовинников, — свои колонии спасают!

— Да, брат, — Береснёв насмешливо сощурил глаза на Матвеичева, — хоть в обороне и теплее, да оборона — это не гнездо, в ней победы не высидишь!

Солдаты засмеялись шутке Береснёва.

— Я не про то... Это я понимаю... Я вообще говорю... А это понятно — на дядю надеяться нечего... — сбивчиво и путано пытается оправдаться Матвеичев. Он упрямо хмурит жесткие, торчащие во все стороны брови, редкая клочковатая бородка его топорщится, и от этого он кажется колючим, как еж. Видя, что его никто не поддерживает, он обиженно умолкает и сосредоточенно роется в костре, отыскивая уголек для прикура.

К костру подбежал Балуев, ординарец Шпагина, весело поздоровался со всеми и сказал Подовинникову: