– Ах, Игорь, Игорь, что мы теперь будем делать?

– О, ничего страшного: насморк, резь в глазах. Скорее всего корь. Этим надо переболеть. И ты, думаю, переболеешь и успокоишься. Вот у меня… Видала его?

– Ах, Игорь!..

Мальчонка выздоровел в положенный срок, и сразу же Волкович стал собираться в командировку.

– Надолго. Возможно, месяца на четыре. Ты ведь знаешь, в Венгрии осваивают нашу машину.

Раиса знала не только это: в Венгрию должен был ехать заместитель Игоря; и если уж едет он сам…

– Тебя прошу об одном, – внешне Игорь совсем спокоен. – Разберись, пожалуйста, за это время в своих чувствах…

Какой же он хитрый! Леонид в подобной ситуации поступил бы не так, он бы активно боролся.

Но Игорь тоже борется: ничто другое не могло бы подействовать на Раису сильнее его благородства. И он знает это. Сейчас, чего доброго, скажет: «Меня не жалей, делай так, чтобы тебе было лучше».

Однако Волкович говорит другое:

– Когда ты была в Москве, звонил твой отец. Я забыл тебе сказать об этом сразу. Он спрашивал, не отпустим ли мы Лешку к нему погостить. Я ответил: «Не возражаю». В деревне сейчас хорошо, впрочем, ты сама там росла, знаешь…

Раиса готова была кричать: сговорились за ее спиной, хотят отнять мальчишку. Знают: если сын будет в деревне, в Москву Раиса не поедет, каждый свободный день будет навещать его, а каждую ночь думать: не потонул ли в реке, не простудился ли?

– Ленчика не отдам!

– Как хочешь… Я думал, ты умная. Но не будем ссориться на прощание…

Петр Захарович Мельков посадил внука в кабину грузовика, не очень-то обращая внимание на слезы дочери. Впрочем, Раиса смирилась давно и теперь, всхлипывая, покорно выслушивала нотацию:

– Раз появился этот длинный – хорошего не жди… Ты непутевая, а он уж… Помню ваши довоенные фокусы! Ну, да тебя учить поздно, а вот мальца портить не дам!

«Непутевая» Раиса входит в опустевшую комнату. Машинально берет в руки журнал, английский попался. Открывает, листает страницы. Глаза по привычке шарят в списках литературы: интересно ведь, кто и по какому поводу ее цитирует. Вот, у самого Холдейна: «Р. П. Мелькова, «К вопросу о действии…» Может ли предположить Холдейн, что заревет сейчас Р. П. Мелькова во весь голос, ткнется в подушку и будет лежать – одна, одна во всем мире?.. Но это сегодня она одна, а завтра – первое сентября, первая лекция. Наполнятся гвалтом студенческим коридоры института, войдет в аудиторию Раиса Петровна, доцент и руководитель лаборатории, и потечет плавная речь, и забегают по бумаге автоматические ручки. А после лекции будет Раиса разговаривать со своими девочками-дипломницами, фамилии которых все чаще упоминаются в ее работах: такая-то показала то-то, при участии такой-то проведен следующий эксперимент… И пусть пока что не говорят «школа Мельковой», а говорят «школа Шаровского», но для своих дипломниц она не меньший авторитет, чем Иван Иванович для Котовой и Громова.

И ни одна из дипломниц, которые из кожи лезут, чтобы походить на свою руководительницу во всем, включая прическу и платья, ни одна из них не допустит ни на секунду, что плакала Раиса Петровна горькими слезами, что называли ее Райкой, добавляя к тому ж «непутевая».

«Однако как обстоят дела в лаборатории? Все ли подготовили?» – Раиса вытирает слезы и едет в институт. Беда сейчас будет тому, кто что-либо не доделал или допустил оплошность!

Колесо завертелось, жизнь вошла в привычную колею. Лекции, заседания, лабораторные эксперименты – это еще далеко не все. Мелькова, кроме того, член профкома и к общественным обязанностям относится с полной серьезностью. Все ею довольны, но сама она в постоянной тревоге:

– Плохо, плохо у меня с профсоюзной работой!

Когда был в городе Игорь, он, случалось, ей говорил:

– Не плохо, а хорошо. Превосходно уже потому, что тебе чужд формализм. Правда, методы у тебя своеобразные: другие спорят, стучат кулаком, ты же лишь улыбаешься. У каждого свое оружие!

Улыбкой Раиса пользуется умело.

– Товарищ такой-то! – произносит она, когда дела приводят ее в кабинет какого-нибудь зава.

Слова сопровождаются улыбкой номер один, подготовительной, имеющей целью настроить зава на соответствующий лад. А после разведки следует артподготовка.

– Институту нужно то-то и то-то. Вам ничего не стоит все это сделать.

Здесь следует улыбка номер два, улыбка-предупреждение:

– Не хочется занимать мелким делом первого секретаря горкома!

И тут зав почти наверняка улыбнется в ответ и, быть может, удовлетворит просьбу: по опыту знает он, что ничего не стоит Раисе Петровне пройти в горком и повторить там серию своих улыбок. А там, в горкоме, не только улыбки заметят, но вспомнят: Мелькова – один из известнейших ученых города, занимается на благо Родины и во славу Энска какой-то там модной радиобиологией. Как не посодействовать такому человеку?

В этом году, как нарочно, возникают дела, в которых улыбкой ничего не добьешься: старушку уборщицу забыл сын, студентку бросил жених… Раиса стремится помочь, примирить, наказать, а у самой ноет сердце: как быть с личным вашим тяжелым случаем, уважаемый профсоюзный деятель? Месяц прошел со дня доклада, а по ночам все не спится… И вот в одну из ночей приходит решение: надо лечиться. Но как? А вот как: прибегнуть к средству, однажды помогшему, – перечитать диссертацию Леонида. А заодно и поговорить с ним. Обольет Громов холодной водицей – может, и исчезнет бессонница…

Громов и Котова сидят в библиотеке, читают одну и ту же книгу. Книга новая, только что переведенная с английского и изданная крошечным тиражом. Называется она «Острый лучевой синдром» и повествует о трагедии, разыгравшейся возле американского городка Лос-Аламаса.

Бездействовал остановленный на ремонт реактор. Люди – физики, техники, рабочие – делали как ни в чем не бывало свое дело. И вдруг сказалось несовершенство конструкции, произошел взрыв, и девять человек получили лучевую дозу.

Скрупулезно, педантично изучали пострадавших ученые. Вот появились на теле следы ожогов, вот воспалились глаза, выпали волосы на голове, брови, ресницы… В полном соответствии с ожиданиями менялись формулы крови, так же, как и у облученных животных, уменьшались селезенка и костный мозг – все, все так же!

Читать книгу трудно. Возьми ее в руки непосвященный, за колонками цифр, за сухим перечнем изменений скрылся бы от него, быть может, страшный смысл. Но от Леонида и Лизы суть не скроется. Неприятная книга, но и из такой исследователь должен, обязан что-то для себя вынести.

– Обрати внимание на параллелизм явлений… Не так ли точно бывает все у животных? При таких дозах видовых различий уже нет. Защитные возможности организма исчерпаны. – Леонид находит и здесь важное для себя.

Но еще важнее, чем теоретический вывод, ощущение колоссальной значимости собственной их работы: нужно, необходимо научиться лечить лучевую болезнь! А значит: быстрее, быстрее! Быстрее ставить опыты и обрабатывать их результаты, быстрее расчищать теоретические дебри, быстрее двигаться к конечной цели.

– Неужели когда-нибудь будет применена лучевая бомба? На самоубийство порою идут одиночки, причем девяносто процентов из них шизофреники. Может ли сумасшествие захватить целое государство?

– Американцы знали, на что шли, и все же бомбы сбросили. Не путай государство с народом. Народ и тогда не захотел бы бомб, если бы у него спросили. Именно поэтому и важны народный разум и трезвость, всеобщая бдительность, борьба за мир. И, разумеется, то, что мы сильны и с каждым днем все сильнее.

Владимир Семечкин настолько акклиматизировался в лаборатории, что у него появились идеи. К Шаровскому он с ними не шел – Шаровского он побаивался, а приходил к Громову, врывался в дверь, уже на ходу начиная рассказывать.

У него была формуломания. Он пытался «заинтегралить» все на свете и удивлялся, когда биологи отвергали его интегралы.