«В музее пограничных войск СССР хранятся любопытные документы Брестского погранотряда, которым перед войной командовал майор Александр Петрович Кузнецов. Из документов этих явствует, что в тихую звездную ночь на 22 июня на 17 линейных заставах (из 20) до 3 часов 30 минут ничего подозрительного замечено не было. Но с двух застав южнее Бреста все время следовали донесения, отмечавшие интенсивное передвижение за Бугом немецких танков, автомобилей и подразделений на конной тяге. А еще на одной произошло событие чрезвычайной важности: ровно в час 22 июня западнее Волчина переплыл Буг перебежчик и заявил, что в 4 часа Германия нападет на СССР. Начальником этой заставы была объявлена боевая тревога и тотчас же послано донесение коменданту участка, а через него и командиру пограничного отряда…»
О каких же документах идет речь? В первую очередь об историческом формуляре 17-го Брестского краснознаменного погранотряда. В этой боевой летописи (какую ведет каждая воинская часть) на листе 25 черным по белому написано:
«2-я застава.
22.6.41 г. в 01.00 на заставу пришел солдат немецкой армии, который сообщил, что в 4 часа Германия нападет на СССР. Начальник заставы показания солдата донес коменданту участка и заставу изготовил к бою».
«Как?! — воскликнет изумленный читатель. — Выходит, границу перешел немецкий солдат! Почему же вы вначале говорили о каком-то мельнике?»
Спокойно… В сумятице первых дней, недель и даже месяцев войны было не до исторических формуляров. Историю писали прежде всего штыком, а не пером. И только в январе 1945 года штабные работники внесли в формуляр приведенные мною строки. Они это сделали без опроса Горбунова и других участников тех событий, по памяти и, вероятно, по аналогии с переходом границы Альфредом Лискофом, широко известным в нашей стране. Тот был немецким солдатом, ну и этот тоже… Так вкралась ошибка. Недаром же осторожный Леонид Михайлович Сандалов не называет перебежчика немецким солдатом.
Итак, мы лишь исправили ошибку и предостерегли будущих историков от ложного пути поисков, но в главном документ утверждает факт, которому посвящена наша работа. Утверждает!
Однако не хватало еще одного звена, чтобы все прояснилось и стало на свои места. Одного-единственного…
5
И вдруг — письмо из Риги от Давида Михайловича Милославского. Он сообщил мне такие сведения, от которых у меня буквально захватило дух…
Впрочем, почему же «вдруг»? Я ждал этого письма с тех дней, когда во время нашей поездки в Брест мы узнали о существовании Давида Михайловича и я послал ему в Ригу письмо с убедительнейшей просьбой — ответить.
И вот его ответное обстоятельное письмо и в нем раскрытие тайны, волновавшей меня последние полтора года.
Кто такой Давид Михайлович Милославский? Это — бывший офицер-пограничник, работавший до войны в Волчинской комендатуре. Приехав в Брест, мы узнали, что как раз он-то и беседовал в комендатуре с «перебежчиком» в ночь на 22 июня 1941 года и должен хорошо помнить о нем.
Но жив ли сейчас Милославский? В Волчине от местных жителей мы узнали, что в октябре 1944 года, сразу же после освобождения тех мест от гитлеровцев, он приезжал в село за своей женой, которая провела здесь всю оккупацию, и за секретными документами — их он зарыл в землю вечером 22 июня 1941 года при отступлении.
Жители сообщили также, что он приезжал в офицерской пограничной форме и нашел документы в целости и сохранности, а жену увез с собой и был безмерно счастлив, что отыскал ее живой и невредимой.
С тех пор прошло ровно девятнадцать лет. Как отыскать его? Было лишь известно, что свою военную службу Милославский закончил в Риге и, возможно, там остался на жительство. Настойчивому и этих данных вполне достаточно.
И вот адрес найден. Я пишу Милославскому большое взволнованное письмо.
Прошел ноябрь, прошло несколько дней декабря. Я уже давно в Алма-Ате, работаю над книгой и с нетерпением жду ответа. Ведь Милославский — единственный оставшийся в живых командир Волчинской комендатуры, который беседовал с «перебежчиком».
Капитан Солдатов пропал без вести. Капитан Кондратьев погиб в гитлеровском плену. Остается только Милославский.
Восьмого декабря я получил из Риги пакет. Распечатываю, унимая дрожь в пальцах. Читаю. Ровный, четкий почерк сильного, мужественного человека. Читаю страницу за страницей — все очень интересно. Но пока все не то, что мне нужно…
Двадцать четвертая страница. Читаю:
«Начиная приблизительно с 15 июня 1941 года со всех застав комендатуры стали поступать данные войсковой разведки о том, что в ночное время на расстоянии нескольких километров от границы прослушивается гул моторов танков, автомашин и другой боевой техники противника. Причем с наступлением рассвета этот гул прекращался. Непосредственно у границ как в ночное, так и в дневное время не только не наблюдалось передвижения техники противника, но и редко просматривались солдаты. Охрана границы со стороны немцев велась в обычном порядке, вблизи границы количество нарядов не увеличивалось.
Все данные войсковой разведки сосредоточивались в комендатуре. Помню, собрав данные за двое суток, капитан Кондратьев собрал командиров для оценки обстановки и принятия решения. На этом совещании мы пришли к выводу, что противник готовится к войне против СССР, но в целях маскировки не подводит свои войска непосредственно к границе. Исходя из этого, было принято решение об усилении войсковой разведки за сопредельной территорией с тем, чтобы своевременно отметить факт подхода немецких войск к границе, считая, что таким путем можно будет установить точное время начала войны.
О сосредоточении немецких войск вблизи границы мы доложили в отряд майорам Кудрявцеву и Ведякину, одновременно я выехал в город Высоко-Литовск, где информировал об обстановке командование дислоцировавшихся здесь танковой, артиллерийской и пехотной частей.
На следующий день в комендатуру прибыл майор Ведякин, и я выехал с ним на 3-ю и 2-ю пограничные заставы, где в течение двух ночей при участии начальников застав Михайлова и Горбунова вели наблюдение за той стороной Буга.
Непосредственно к Бугу немецкие войска подтягивались только вечером 21 и ночью 22 июня. До этого они сосредоточивались в трех-четырех километрах от границы. Мы наблюдали, как из тыла прибывали все новые и новые колонны войск, на некоторых дорогах просматривались даже зажженные фары автомашин и танков. Вся эта масса войск и техники рассредоточивалась по лесам и населенным пунктам. Но все это происходило в ночное время. Днем же непосредственно у границы ничего существенного не наблюдалось. Немного дальше от границы просматривалось периодическое патрулирование немецких солдат. Видимо, была создана вторая линия заграждения. Кроме того, на некоторых направлениях недалеко от границы немцами был сооружен забор из колючей проволоки, чего не было раньше. Работа крестьян на полях продолжалась. Однако лица, которые направлялись к Бугу без надобности, немцами задерживались и отправлялись обратно.
Приблизительно 19 июня майор Ведякин уехал в отряд, а мы остались в ожидании, что наши данные, а также данные с других участков границы будут доложены высшему командованию и начнется развертывание частей Красной Армии вдоль границы. Мы верили, что так будет, ибо только слепые не могли видеть, что война начнется на днях.
Мы призадумались: как поступить с нашими семьями? Кстати, у меня 21 мая родилась дочь. Никто не сомневался в нашей победе, но и каждый считал нецелесообразным оставлять вблизи границы семьи. Ведь мы ясно представляли себе, что здесь будет первый бой, а следовательно, и самый жаркий, с сосредоточением огня из всех видов оружия. Кому нужны наши жертвы? Но, увы, на наше предложение приступить к эвакуации семей из штаба ответили категорическим отказом. Более того, нас предупредили, что эвакуация семей будет рассматриваться как паникерство. Видимо, по этому вопросу была дана общая установка, ибо командиры Волчинского укрепрайона информировали нас, что они также имеют приказ никого не эвакуировать в тыл. Так все наши семьи оказались на границе к началу войны…
Самые яркие впечатления у меня остались от событий 21 июня. Я внимательно прочитал в вашем письме о действиях товарища Дудко и «перебежчика-мельника». Я с вами согласен, что в воспоминаниях по этому вопросу у товарища Горбунова и товарища Журавлева имеются противоречия. Но это не страшно. Они оба правы. Каждый из них знает в рамках того, что им положено было знать. Товарищ Журавлев, которого я прекрасно помню, может только знать появление в комендатуре нарушителя границы, которого мы и выдавали за такового из определенных соображений, но истинную правду о нем он не может знать. Не все мог знать и товарищ Горбунов. К тому же из-за давности событий некоторые моменты забыты или просто перепутаны. Отсюда и возникли такие сведения, как «во втором часу ночи 22 июня перебежчика увезли на машине в город Высоко-Литовск» и т. д. Можно даже предположить, что имеются два или три действующих лица. В действительности же мы имеем дело с одним человеком.
Итак, что же произошло 21 июня?
Продолжая нести службу по охране границы, вечером 20 июня младший лейтенант Горбунов доложил в комендатуру, что какой-то житель польской деревни Старый Бубель, мужчина средних лет, подплыл к нашему берегу на такое расстояние, чтобы его услышал проходящий в это время пограничный наряд, сообщил, что немцы готовятся начать войну против Советского Союза, и просил передать это советскому командованию. На наш берег человек не выходил, а передав сведения, возвратился на свой берег. Кто это был? Ни пограничному наряду, ни младшему лейтенанту Горбунову в тот период не было известно. Но мы предполагали, что этот человек ненавидит фашизм и является другом Советского государства. Этот человек, передавая такие серьезные сведения нашим пограничникам, не назвал себя и бесспорно не мог этого сделать, каким бы смелым он ни был. Следовательно, ни Горбунов, ни Кондратьев, ни я, ни другие товарищи никогда не сумели бы назвать имя этого человека. Как можно было выяснить его личность? Только если бы он сам отозвался. И он отозвался. Через двадцать два года. Им оказался Павел Калистратович Дудко. Он скромно изложил свои действия, они правдивы. Я только беру под сомнение названную им дату «вечером 21 июня». По моим подсчетам, это событие произошло 20 июня.
О сообщении жителя деревни Старый Бубель мы доложили в отряд. Оттуда через некоторое время позвонил капитан Солдатов: завтра он приедет к нам и на месте во всем разберется.
Ночь с 20 на 21 июня прошла без существенных изменений в обстановке, передвижение немецко-фашистских войск вблизи границы продолжалось.
21 июня в комендатуру приехал капитан Солдатов и с ним неизвестный для нас человек. Мы поместили его в нашем кабинете, где он и провел время до наступления темноты. Цель его приезда для меня была ясна. Как патриот своей Родины, он, располагая родственными связями в Польше, согласился перейти границу, чтобы перепроверить сообщение жителя деревни Старый Бубель и по мере возможности установить точное время начала войны. Повторяю, ни я, ни капитан Кондратьев фамилии этого человека не знали.
Вечером 21 июня капитаны Кондратьев и Солдатов вместе с патриотом выехали на участок второй заставы. Переправщиком был житель Новоселок, имевший надувную резиновую лодку. Когда-то я знал хозяина лодки, но сейчас не могу вспомнить его фамилии.
Переправа прошла удачно. Под покровом ночной темноты оба наших человека пересекли Буг, бесшумно пристали к чужому берегу, и патриот высадился в кустах, а переправщик поплыл обратно. Только бесстрашные люди, горячо любящие свою страну, могли решиться на такой подвиг.
Вскоре, однако, переправщик услышал всплеск воды и понял, что кто-то к нему плывет, догоняет лодку. Что делать? И вдруг мелькнула догадка: с патриотом что-то случилось, и он вынужден возвратиться на наш берег! Переправщик затормозил лодку, дождался патриота (это был он) и взял его на борт. При этом лодка чуть не перевернулась.
На нашем берегу переправщика отпустили домой, а патриота доставили на заставу к младшему лейтенанту Горбунову, где его переодели в сухое солдатское обмундирование (в котором его и видел Журавлев в комендатуре).
На заставе он пробыл ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы переодеться и кратко рассказать капитанам Солдатову и Кондратьеву в присутствии Горбунова о том, что он увидел на чужом берегу.
Тут же он был посажен в машину и отвезен в Волчин, в комендатуру.
Таким образом, младший лейтенант Горбунов не мог знать, что этот человек переправлялся от нас, а поэтому посчитал, что он приплыл из Старого Бубеля. Времени для объяснений не было.
В комендатуре с патриотом беседовали капитаны Кондратьев, Солдатов и я. Что мы узнали? Как только патриот ступил на чужой берег и сделал несколько шагов по нему, он обнаружил, что весь берег забит немецкой пехотой и средствами переправ. Недолго думая, чтобы успеть предупредить нас, он бросился в воду и возвратился на наш берег. Больше ничего он не мог сообщить. Но и этих данных было достаточно, чтобы прийти к выводу: этой ночью Германия начнет войну.
В моем присутствии капитан Кондратьев доложил об этом по телефону начальнику штаба отряда майору Кудрявцеву, а капитан Солдатов — майору Ведякину, от которого получил приказание немедленно возвращаться в Брест. В свою очередь я получил от него указание отправить в штаб вместе с Солдатовым некоторые секретные документы комендатуры (остальные документы были зарыты мной в начале военных действий).
22 июня приблизительно в час ночи, то есть за три часа до войны, капитан Солдатов вместе с патриотом уехали в Брест, и больше о них ничего неизвестно.
А из штаба отряда в эту ночь каких-либо указаний о приведении войск в боевую готовность в связи с предстоящим нападением фашистов не поступило. Было лишь усилено наблюдение, и все…»
