— Видите ли, — продолжал капитан, беря его под руку, — дело даже не в том, что я устроил тут маленькую проверку. Деле в том, как он вел себя при разговоре.

Они остановились в тени старой чинары.

— Вы слышали, как он точно назвал все приметы шляпы? — в упор спросил Чижов. — Разве вам это ни о чем не говорит?

— Говорит… — ответил Зубрицкий с легкой усмешкой. — Шляпа дождалась своего настоящего владельца.

— И только?

— Только, — спокойно подтвердил Зубрицкий.

Он смотрел на море, расстилавшееся внизу, под обрывом. Знойный день сиял и искрился в его синеватых водах.

А Чижов как-то странно улыбнулся и заговорил медленно:

— Как-то во время отпуска я с женой поехал к ее родным на Дон. В Ростове нам нужно было делать пересадку. Сдали мы вещи в камеру хранения, пошли перекусить. Я был в гражданском плаще и костюме. Зашли в одну привокзальную закусочную, сели за столик друг против друга; плащ я повесил на спинку стула. Сидим, завтракаем. Народ мимо ходит, какие-то типы шныряют. Расплатился я с официантом, обернулся, а плаща и след простыл — унесли. «Ты не видела кто?» — спросил я жену. «Если бы видела, ты бы сейчас не спрашивал об этом, — ответила она и рассмеялась: — Эх, ты, а еще пограничник!» — «А ты куда смотрела? А еще боевая подруга!» — рассердился я. Сходила жена в телефонную будку, позвонила в милицию. Через некоторое время приходит местный Шерлок Холмс, подсаживается к нам, спрашивает, как было дело. Рассказали. Посмотрел он на нас обоих, вздохнул и спросил: «Может быть, хоть приметы какие-нибудь у плаща помните?» А я никаких особых примет не помню. Цвет, размер, фасон помню, а больше ничего. Черт его знает, где у него какая пуговица пришита и где какое пятнышко сидит! Ведь не знал же я, что о них придется рассказывать работнику уголовного розыска.

Чижов замолчал и вопросительно посмотрел на Зубрицкого.

— Понимаю, — задумчиво произнес Зубрицкий. — Вы не помнили примет, а этот, Дегтярев, помнит. Ну и что же? Просто у него отличная наблюдательность и память.

— Возможно, — согласился Чижов. — А возможно, он специально запомнил все приметы.

— Как?

— А вот так… Перед тем как подбросить нам эту шляпу.

— Для чего? — изумился Зубрицкий.

— Для того, чтобы проникнуть к нам на заставу.

— Ну, знаете, товарищ капитан, — еще больше изумился Зубрицкий. — Зачем же ему приходить на заставу, самому лезть в петлю?

— Вот, вот, — с укоризной подхватил капитан. — На такие наши рассуждения он и рассчитывал.

— Но сами посудите, зачем врагу добровольно подвергать себя опасности? — горячо возразил Зубрицкий. — Что он добивается своей шляпой? Да тут все мальчишки знают, что на берегу стоит застава. Все отдыхающие видят, как по берегу ходят наряды. И вообще… — Зубрицкий замолк и махнул рукой.

— Что — вообще? Договаривайте.

Зубрицкий рассматривал двор заставы. Аккуратные цветочные клумбы. Красивые пальмы. Три солдата с полотенцами прошли к морю. За дощатым зеленым забором с рычанием пронесся по шоссе курортный автобус.

— Начистоту? — осмелился Зубрицкий.

— Да.

— Хорошо. Я служу на заставе всего лишь год. Но вы сами сказали, что последнее нарушение границы произошло здесь пять лет назад. В течение пяти лет ни одного следа, ни одной боевой тревоги, ни одного выстрела. Ничего! Случайно ли это? Нет. Не вам объяснять, что теперь другие времена. Теперь у иностранной разведки появились новые каналы, иные средства: воздушные шары, высотные самолеты, туризм и так далее. Я, конечно, понимаю, что остались и прежние методы — ползком, так сказать, на брюхе. Но где? На сухопутных участках, а здесь — не верю.

— Значит, мы напрасно стоим здесь, даром едим государственный хлеб? — тихо спросил Чижов, бледнея. — А не кажется ли вам, лейтенант, что вы не способны больше служить на этой заставе? Не написать ли вам рапорт о переводе на сухопутный участок? И вообще!.. — выкрикнул капитан сорвавшись.

— Что — вообще?

— Что вы потеряли чувство границы, вот что!

— Ну, знаете, товарищ капитан… — медленно выдавил из себя Зубрицкий и взглянул капитану в глаза: — Хорошо. Рапорт я напишу.

Прошло еще два дня. За Дегтяревым и его «дикой» квартирой работниками госбезопасности велось наблюдение. Ни на минуту не ослабевало наблюдение и за морем, В Лягушачьей бухте круглосуточно дежурили наряды. Каждый вечер на боевом расчете капитан, доводя обстановку, настойчиво повторял: «По имеющимся данным не исключена возможность нарушения государственной границы…»

Правда, капитан не говорил, что подозревается конкретное лицо — отдыхающий по фамилии Дегтярев Максим Спиридонович. Не знали солдаты и о том, что соответствующие органы разослали запросы на Дальний Север, в Сочи, Гагру и Куйбышев. Все эти тонкости не касались солдат.

Но по-прежнему все было спокойно. В поведении Дегтярева не отмечалось ничего подозрительного. Он жил в том самом доме, который значился в штампе прописки. Его видали то на пляже, то слоняющимся по набережной, то просиживающим часы в ресторанах. Он был общительным, веселым человеком, но за «особочками» уже не ухаживал и на берегу позже одиннадцати часов вечера не разгуливал.

В море не появлялось ни одного постороннего судна. На причалах все лодки в положенное время были на месте.

В общем, все было спокойно, и слова начальника заставы: «не исключена возможность…» встречались солдатами без особого энтузиазма. От напряженной службы они устали, осунулись, приумолкли.

Нельзя сказать, чтобы все это не действовало на капитана Чижова. Временами его охватывали сомнения: а правильно ли он поступает, может быть, лейтенант прав? Он отлично понимал, что нельзя быть твердо уверенным в своих подозрениях только на том основании, что человек точно перечислил все приметы шляпы. Но он пользовался твердо установленным правилом: лучше семь раз ошибиться, чем один раз прозевать врага. И не прекращал поисков.

К исходу второго дня пришли ответы из Сочи и Гагры: да, Дегтярев Максим Спиридонович отдыхал с такого-то по такое-то время в таких-то санаториях по путевкам Главзолото. Капитана охватило отчаяние. Черт возьми! Неужели все его усилия окажутся напрасными, не стоящими и ломаного гроша?

Но интуиция, опыт и какое-то непостижимое упрямство поддерживали в нем надежду. Кроме того, он ожидал сообщений из Куйбышева насчет Марии Трапезниковой и с Дальнего Севера — по месту работы геолога-золотоискателя.

Портила настроение и размолвка с Зубрицким. Лейтенант все-таки подал рапорт: «Прошу ходатайствовать перед командованием о переводе меня на сухопутную границу, на самый активный и трудный участок, где бы я мог полностью проявить свои способности командира».

— Вы хорошо подумали? — спросил Чижов.

— Так точно.

— Жалеть не будете?

— Никак нет.

— Так… ладно. Но до решения командования будете продолжать исполнять свои обязанности.

— Слушаюсь.

И все, больше ни слова. Он теперь ни в чем не возражал Чижову и беспрекословно выполнял все его распоряжения: проводил занятия, ходил на поверку нарядов.

Но по его отчужденности, замкнутости, по снисходительным и холодным усмешкам было видно, что он глубоко обижен на капитана и не простит ему недоверия.

«Откуда у него это? — размышлял Чижов, сидя за своими марками. — Ведь офицер, комсомолец. Должен бы понимать. Впрочем, понятно. Горячая голова, жаждет немедленной деятельности, а опыта почти никакого. Десятилетка, потом пограничное военное училище и вот год на этой заставе. А здесь — пляжи, загорелые девицы и какая-то злосчастная шляпа. Трудно, ой, трудно в такой обстановке постоянно поддерживать в себе чувство границы!

А что, если Зубрицкий прав?.. Нет! Врагу есть чем интересоваться на нашей заставе: численностью личного состава, вооружением, методами охраны границы, наконец, степенью нашей бдительности».