— Спасибо, миссис Анжела. Я рад, что нанес вам визит. — Неловко пожав протянутую руку, Сид попятился, выскользнул за дверь и с облегчением выскочил из грязного подъезда в прозрачное розовое утро. Над морем поднималось солнце. Сид устремился вниз, к идущему через хилую речушку мосту. Возле гаражей, выстроенных вдоль глубокого оврага, он затормозил, чтобы перевести дух. На дощатом сарае кто-то давным-давно начертал люминесцентной оранжевой краской: «I love you, Angela». Такой краской покрывают плавающие в море буйки. Наполовину облупившаяся, она все еще притягивала взгляд. Густо цвели, роняя белые лепестки, вишневые деревья. Сид достал золотисто-алый царственный шарф, который Арчи прислал Анжеле, и привязал его к гибкой тоненькой ветке. А потом, перепрыгивая через ступеньки, ринулся вниз. Когда Сид оглянулся уже с самой середины моста, то увидел серые прямоугольники пятиэтажек на Зареченских улицах и пеструю толчею сараев. У одного из них, взмывая на морском ветерке, трепетал, словно оперение сказочной жар-птицы, расписанный знаменитым кутюрье шелк.

Сид не знал, сколь часто потом будет вспоминать это утро. И когда через пару месяцев застрелят Версаче, и когда он сам наконец по-настоящему поймет пророчество Анны, и когда произойдут события, которые никто и никогда ему предсказать не смог бы.

Красивая женщина застыла у мольберта с кистью в руке, приглядываясь к холсту чуть прищуренными глазами. Она почти закончила полотно, написанное в крепких реалистических традициях. Если бы художница достаточно владела техникой живописи, то наверняка создавала бы почти фотографические отпечатки реальности, лишь едва меняя пропорции и объемы. Дело в том, что окружающая реальность художницу вполне устраивала, мало того, вызывала желание запечатлеть ускользающий облик прекрасного мира, словно лелеявшего ее в своих любовных объятиях.

Сейчас, изображая на полотне открывающийся с площадки перед замком вид, женщина хотела передать утреннюю манящую прелесть озера с деревянным помостом для катера и склоненными к зеркальной воде ивами. Чуть ближе — бархатно постриженный луг с желтыми огоньками неизбежных одуванчиков, а на переднем плане каменную балюстраду в стиле барокко и стоящий на ней вазон: белый фарфор и бледно-розовые, едва распустившиеся пионы. Пионы привлекали ее больше всего, но и завораживающий фон упустить было просто невозможно. Прошло уже пятнадцать лет, но все еще трудно поверить, что старый замок с покрытыми плющом стенами, каменная терраса, уступами спускающаяся к берегу озера, луга, перелески, клумбы, газоны, да и огромная часть озера принадлежат ей — графине Флоренштайн.

Конец мая — чудесное время! Все цветет, радуется, благоухает, окна четырех этажей сияют праздничным блеском, садовник с гордостью проводит экскурсии гостей по саду и оранжереям — поместье Флоренштайнов три века славится в Европе своими цветами. А гостей здесь всегда много. Два дня назад домой прибыла Софи с целой компанией университетских друзей. После праздничного ужина графиня объявила: у молодежи свои занятия, у нее — свои. Ничто на свете, кажется, не могло бы заставить ее поступиться своими привычками — такими приятными, изысканными, разумными.

Вставать в девять утра, пить кофе на балконе спальни, выходящей к озеру, затем совершать ряд приятнейших дел, часть которых относилась к заботам по хозяйству, а большинство — к занятиям по самосовершенствованию. Если тебе за сорок, или, вернее — под пятьдесят, а выглядеть необходимо на тридцать, то для этого следует приложить немало усилий. Попотеть на тренажерах, выдержать натиск массажистки, немного заняться лицом, капельку — волосами и уж всерьез — гардеробом. Здесь нельзя упустить ни единой мелочи.

Даже у мольберта графиня выглядела так, словно позировала для рекламы. Узкие брючки, свободный шелковый балахон ручной росписи, черные волосы схвачены бирюзовыми кольцами, на шейном шнурке покоится крупный, усыпанный бирюзой золотой крест. Она чуть щурит на солнце едва подведенные оленьи глаза — нельзя же писать в темных очках! Кроме того — глаза великолепны, скрывать их просто грех. Даже если никто и не смотрит, а гармония с окружающей красотой должна быть соблюдена. Графиня была влюблена в свой мирок и не сомневалась, что он отвечал ей взаимностью.

— Ма! Господи, ты торчишь здесь уже целый час… — Заспанная Софи с разбегу чмокнула ее в щеку и, вспрыгнув на каменный парапет, огляделась. — Потрясно! После Парижа наше провинциальное захолустье просто завораживает. Особенно утром. — Она потянулась, откинув голову с копной смоляных кудрей. — Не понимаю, как можно дрыхнуть до полудня в такую погоду.

— Если ты о своих друзьях, дорогая, то господин Хасан, кажется, совершал какой-то ритуал на рассвете. Во всяком случае, горничная доложила, что в его спальне стонали или пели. — Графиня оттенила стебель пиона темно-зеленым мазком и тут же прошла тем же тоном вокруг. — Вот всегда так — не могу удержаться, чтобы не перетемнить. Это от боязни сладенькой красивости. Заразили меня твои умники тухлым нигилизмом.

— Ма, — бухнувшись в плетеное кресло под огромным полотняным зонтом, Софи подставила лицо солнцу, — это не я стонала у Хасана, если ты намекаешь. У меня с ним чисто дружеские отношения. Он — аристократ и сноб. Соизволил оказать нам честь своим визитом. — Девушка фыркнула: — У этих арабов гипертрофированное самомнение. Но польза от красавчика все-таки есть — я вколачиваю ему славянский, он помогает мне во французском.

— Если уж ты решила загорать, сними пижаму… — Графиня собрала краски. — Скажи, это теперь модно — ненавидеть все буржуазное? А заодно пренебрегать приличиями и гигиеной.

— Ах, мы же расслабляемся! Всем надоело жить по расписанию. Сорбонна — не курорт. А Кеннет редко моется, потому что у него сыпь от воды.

— От занудства, — беззлобно уточнила графиня. — Предупреди хотя бы Линду насчет завтрака. У нас не отель, и мы не можем носить кофе в постель каждому из гостей.

— Да не создавай ты проблем! Воспринимай их визит как пикничок на природе. Все просто. — Девушка рассмотрела босую ступню: — Гравий колючий.

Графиня рассмеялась — пикничок в замке с трехсотлетними традициями! Этим юным господам повезло, что отец в отъезде. А то пришлось бы выходить к столу при галстуке, переодеваться к обеду, а ужинать в смокингах.

— Генрих ведь появится дома через неделю? Вот пока и оттянемся без церемоний. — Сбросив верх пижамы, девушка, ничуть не смущаясь, осталась с обнаженной грудью. — Мне необходимо загореть.

— Выглядишь ты отлично, детка, и без загара и без протокольного костюма. Но у нас старомодная прислуга.

— А сама снималась в «Плейбое»!

— Тогда я еще не была графиней. Начинающая актрисулька Снежина Иорданова… Но скандал разразился грандиозный. — Снежина присела под огромный полотняный зонт, где стоял большой стеклянный стол для домашних обедов или завтраков. — Не надо шокировать стариков, детка.

К ним направлялась пожилая горничная Линда, исполнявшая обязанности домоправительницы. Софи прикрылась распашонкой.

— Яйцо всмятку, тосты со сливовым джемом, кофе… — продиктовала Снежина прислуге и сделала паузу.

— А мне — огромные сандвичи. С паштетом, сыром и копченым окороком, — добавила к меню завтрака Софи, затем быстро сообщила матери: — В воскресенье все разъезжаются. Но мы затеваем бал и танцы с фейерверком. Я приглашу своих старых друзей. Ты — своих, — она едва заметно подмигнула матери.

Между ними с самого начала сложились дружеские отношения. Снежина научила маленькую дочку называть ее Ина и рассказывать все самое важное. Когда они приехали в Германию, Софи было десять, и все думали, что она — младшая сестра Ины. Та же копна черных жестких кудрей, те же огненные глаза со смоляными ресницами, а главное — смех, звучащий постоянно, словно праздничные колокольчики. Став хозяйкой поместья, Снежина несколько изменила манеры, сочтя уместным акцентировать мягкий, доброжелательный, но в то же время требовательный аристократизм. Так она представляла себе супругу графа Генриха Флоренштайна — представителя одной из самых древних ветвей прусской аристократии.