А немцы, чудно право, ведут себя, ровно слепые. Что бы им всем гуртом навалиться на меня! Так нет же, не наваливаются… Вставил я новую обойму в автомат, строчу по ним без передышки. А сзади огонь все приближается. Поворачиваю я туда голову и вижу: ползет ко мне какая-то тень, несколько шагов до меня осталось… Хватаю гранату, да так в руке с нею и застываю. Слышу, зовет меня кто-то по имени: «Силе, Силе!» Барбу! Пополз я ему навстречу, хоть поджилки и трясутся. А он мне шепчет: «Немцы то были!» Это он про тех, что курили…

Подползли мы друг к другу вплотную — чувствую, как он мне в лицо дышит. Огонь немцев словно начал к тому времени стихать. Тут Барбу приподнялся на локте и протягивает мне что-то. «Силе, — говорит, — будто полоснули они меня по ноге». Гляжу — бинт. Разрываю ему штанину, накладываю на ногу повязку. Рана, видать, нетяжелая, а все же чувствую, что больно ему — нога вся напряглась. «Что же нам делать, Силе?» — спрашивает он меня. «Черт бы тебя побрал! — огрызнулся я. — Ведь тебе же приспичило идти за языком!.. Вот и расхлебывай теперь!..» «А я думал, раз дорогу знаю, нетрудное будет это дело», — объяснил он. «Нетрудное! — передразнил я его. — Крышка нам с тобой, брат! Сложим здесь кости за сотни километров от нашей границы».

Он растерялся, молчит, думает. Вижу, и его страх начал пробирать. Задрожал весь, когда снова стали над нами пули скрещиваться. И с одной стороны летят, и с другой. Не знаешь, куда и спасаться… Поползли мы снова по ельнику, чтобы улизнуть как-нибудь из этой ловушки. И вдруг останавливается мой Барбуле и начинает хохотать. И хохочет, и хохочет, удержу нет. И такая взяла меня на него злость, что в пору навести на него автомат и порешить на месте… «Слышь, Силе, — говорит наконец. — Пришла мне в голову идея!» «А пропади ты пропадом со своими идеями!» — вырвалось у меня. «Нет, ты послушай, — говорит, — иначе нам не выбраться. Ты, — и он ткнул меня пальцем в грудь, — стреляй в эту сторону, а я буду стрелять в другую. Натравим их друг на друга, а сами айда сюда, вправо. Пусть себе лупят друг дружку на здоровье!..»

— Ха-ха-ха! — прервал рассказчика оглушительный хохот.

— Который это Барбу?.. Сын Мэкицы?

— Ну и башковитый же парень!

Хохотали опять долго, неудержимо. Некоторые из сидящих даже на спину попадали, а кто помоложе — пинали друг друга, чтоб пробиться ближе к рассказчику. Когда смех наконец стих, Василе возобновил рассказ.

— Сказано — сделано! Улеглись мы с ним оба на землю, я в одну сторону, он — в другую и пошли: я стреляю, он стреляет, я гранату бросаю, он бросает. Завязался между немцами форменный бой. И мы здорово стреляли, а немцы такую пальбу развели, что небо с овчинку показалось. Пули и гранаты, хоть и скрещиваются над нашими головами, а все на них же обрушиваются, А когда мы распалили их так, что дальше некуда, дернул меня Барбу за рукав и шепнул: «Ну, а теперь, Силе, давай сматываться. Зарядили мы фрицев, хватит им теперь до утра!»

И тихохонько, тихохонько, ползком да ползком стали мы загибать вправо… Бой немцев между собой был в полном разгаре… Одна сторона даже минометы в ход пустила. Взрывы, огонь, дым, трассирующие пули! Да что говорить — война по всем правилам. Тут я и говорю Барбу: «Теперь, когда они так заняты, айда назад в роту». «Как, без языка?» — набросился он на меня. «К черту язык», — начал было я убеждать его. Да куда там! Разве его уговоришь! Уперся, и ни в какую. «Найдем языка, тогда и пойдем, — твердит. — К утру, когда устанут друг в друга палить, вернемся сюда. Может, удастся тогда захватить языка».

Что мог я поделать? Вернуться и оставить его одного? Не полагается… Пришлось согласиться. Под утро, хочешь не хочешь, пополз снова с ним к немецким позициям. Барбу впереди, я немного поотстав, чтобы поддержать его огнем в случае надобности… Ползем. Десять шагов проползли, двадцать, тридцать, и вдруг поднимается Барбу во весь рост и — бац! — швыряет гранату. А потом бросается ничком на землю, ждет, пока взорвется. А после как вскочит, да заорет: «Стой! Руки вверх!» Бегу к нему и вижу: стоят перед ним три немца — все, сколько их осталось в этой стороне. Винтовки побросали, руки вверх подняли. Построили мы их в ряд и погнали перед собой к роте.

Наши уже простились с нами. А как увидели, да еще с немцами, перекрестились… Барбу, хромая, командовал немцами: «Раз — два! раз — два!» Вся рота со смеху покатилась. Остановились мы у командного пункта. Барбу построил гитлеровцев в линейку — сам сбоку краем глаза поглядывает, чтобы равнение держали. А как вышел капитан, каблуками щелкнул и, приложив руку к каске, отрапортовал: «Здравия желаю, господин капитан! Привел три языка».

— Ха-ха-ха! — раздалось снова в толпе. Долго не смолкал хохот. Мужичонка в рваном тулупе просто корчился со смеху, ударяя изо всех сил кулаками по мешку, словно подушку выбивал. Даже старик на этот раз не удержался и тоже весело рассмеялся, не переставая усердно помешивать жаркие угли в костре.

Тишина леса пугала. Высокие с еще оголенными сучьями деревья словно застыли в дреме, как и свинцовое небо над нами. Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни шелеста. Если бы не сладковато-терпкий запах насыщенной влагой и пригретой весенним теплом земли, не горьковатый привкус набухших почек и пробивающихся трав, можно было подумать, что мы вступили в заколдованный лес. Мы осторожно спускались по склону, держа винтовки наперевес и стараясь ступать как можно легче. Пушистый слой прошлогодней листвы и мягкая сырая земля скрадывали шум наших шагов. Мы тщательно обходили сухие ветки, чтобы не разбудить их треском этой притаившейся глубокой лесной тиши. Часто останавливались, припав к деревьям, и с замирающим сердцем подолгу прислушивались. Потом снова крались между деревьями, подавая друг другу знаки. Эта дорога в неизвестность уже начала меня беспокоить: вечерело, а мы все еще не достигли опушки.

— Ене, — тревожно шепнул мне капрал Илиуцэ, один из моих спутников, низенький беспокойный человек с барсучьими глазами и легкими кошачьими движениями, — а мы ведь все больше углубляемся в лес!

— Нет, — покачал я головой. — Мы спускаемся. Село должно быть там, внизу. — И, чтобы убедиться, я еще раз сверил направление по компасу. Конечно, Илиуцэ ошибался, мы шли правильно.

Я сделал знак ему и третьему дозорному, Ефтене, и мы продолжили наш путь.

Вдруг неожиданные выстрелы разорвали мертвое безмолвие леса. Укрывшись за деревьями, мы стали тревожно вслушиваться. Стреляли снизу, оттуда, где находилось село.

«Неужели наши успели дойти туда? — спрашивал я себя. — Невозможно. Мы же оставили их почти в четырех километрах отсюда, в лесочке у шоссе, и они должны были заночевать там. И потом нам одним дано было задание: подойти как можно ближе к селу и разведать силы и расположение немцев. Так почему же стрельба?» — терялся я в догадках.

Темнело. Ночные тени все более сгущались, уже явно ощущалась прохлада наступающей ночи. Мы двинулись вперед. Но через несколько минут снова раздались выстрелы. Стреляли из винтовок, реже из автоматов. Выстрелы были разрозненные. Они остались без ответа. «Нет, это не бой, — продолжал я тревожно размышлять про себя. — И наших там, конечно, нет. Кто знает, почему им вдруг вздумалось стрелять! Решили использовать остатки дневного света, чтобы упражняться в стрельбе по мишеням?»

Мы продолжали красться среди деревьев, стараясь ступать еще осторожней. Выстрелы участились, но были по-прежнему все такие же разрозненные. Похоже, что стреляют вслепую, ради забавы. Но одно я установил точно — стреляли из села… «Значит, немцы из него не ушли…» — мелькнула мысль. И еще подумал я, что было их там немного: стреляли, очевидно, дозорные, оставленные в селе. На них, наверное, напал страх, вот они и стреляют… Я успокоился. Но вскоре возник новый повод для тревоги.

Не успели мы пройти и несколько десятков шагов, как услышали впереди себя треск сухих сучьев — кто-то поднимался нам навстречу. Мы снова притаились за деревьями с винтовками наготове. Конечно, у нас и в мыслях не было стрелять — пальба могла только выдать нас и помешать выполнить задание. Но не ждать же, пока немец заберет тебя голыми руками. Известно, разведчик должен быть готовым ко всему. Должен уметь, когда надо, стрелять и бросать в противника гранаты, хватать его мертвой хваткой за горло. Должен уметь и подкрадываться незаметно, как лиса, и отступать бесшумно, как кошка…