Вдруг неизвестно почему огонь артиллерии стал постепенно стихать. Снаряды снова ложились разрозненно и редко. И в ту же минуту я услышал яростные крики старшего сержанта, ревевшего в телефонную трубку:

— Поговорим после атаки, господин капитан! Да, да, после атаки. А сейчас продолжайте огонь! Или я немедленно прекращаю атаку и иду к вам со своими саперами. Хорошо, расстреляете меня завтра… Сам явлюсь к вам, если останусь жив… А сейчас — стреляйте! Пустите в ход запасы и завтрашние и послезавтрашние!.. Стреляйте! Шквальный огонь по дотам!

Только сейчас понял я по-настоящему, какую тяжелую задачу предстояло выполнить саперам. И сам, не отдавая себе в том отчета, схватил телефонную трубку и начал крыть капитана отборной бранью…

Обстрел перенесся на доты. Он все нарастал, похожий на дробь града. Тогда открыл огонь и я. Десятки пулеметов и минометов яростно ударили по проволочной сети и амбразурам дотов. Я ввел в бой противотанковые орудия, приданные нам полковником. Из них в сторону дотов устремлялись клубы черного дыма. На несколько минут этот участок фронта гитлеровцев был охвачен ураганным огнем.

Саперы из передних окопов начали тогда швырять на поляну гранаты, и она вся заволоклась вонючим, черным как деготь дымом. Между нами и немцами медленно поднималась огромная дымовая стена, ветер гнал ее в сторону немцев. Стена ползла, цепляясь нижней своей частью за землю, и была здесь так плотна, что сквозь нее нельзя было различить не только проволочные заграждения и темные бетонные стены дотов, но даже огненные вспышки взрывов. Этот густой черный дымовой вал так напугал гитлеровцев, что и их фронт вышел наконец из оцепенения и тоже обрушил на наши позиции ураганный огонь из своих пушек и пулеметов. Но из-за дыма огонь этот был слепым — гитлеровцы стреляли наугад по поляне и лесу, и их снаряды нам особого вреда не причиняли.

В течение долгого времени там, вокруг этих трех дотов, все клокотало, гремело, бухало, как в пекле. И в это пекло поползли, скользя и извиваясь по земле, как змеи, смельчаки саперы. Они ползли гуськом, тремя рядами в пять человек; каждый ряд направлялся к одному определенному доту. Передние несли ручные пулеметы, у остальных были на шее автоматы, а в руке гранаты. Некоторые еще волокли за собой длинные сосновые жерди с брусками тола для преодоления проволочных заграждений, другие тащили ножницы для резки проволоки и мешки, набитые гранатами. Замыкал шествие старший сержант в сопровождении трех последних бойцов, которые несли под мышками тол для подрыва дотов.

Минное поле было все разворочено взрывами. Саперы пересекли его перебежками, от воронки к воронке. Вскоре всех их скрыла от нас дымовая завеса. Тогда я прекратил обстрел из пулеметов и огнеметов и дал приказ артиллерии перенести огонь в глубь немецкой обороны. Наши пушки стали бить теперь по немецким позициям за линией дотов.

Мы все столпились у краев окопов, прислушиваясь с замирающим сердцем к тому, что совершалось сейчас возле этих страшных дотов. Немецкие пулеметы яростно строчили по теням саперов, маячившим в дыму. Время двигалось мучительно медленно; казалось, что с момента ухода саперов прошла уже целая вечность… Неожиданно раздалось несколько мощных взрывов, от которых содрогнулись лес и земля и бешено завертелась на месте дымовая завеса. Над этим крутящимся черно-серым вихрем мелькнули на мгновение колья проволочного заграждения…

— Прорвали сеть, — вздохнул я с облегчением и приказал придвинуть две роты к краю поляны, готовясь к атаке…

Прошло несколько томительно долгих минут… Я начал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько времени нужно, чтобы прорезать проходы в проволочной сети и добраться от них до дотов… «Сейчас, сейчас! — мысленно подбадривал я себя. — Сейчас они взлетят на воздух!» Но взрыва все не было. «Может быть, все они погибли у проволоки?» — мелькнула вдруг страшная мысль. Но я тут же отбросил ее… Прошло еще несколько минут, казалось, жизнь остановилась… Но вот донесся издали слабый треск трех ручных пулеметов… И я понял, что саперы били по амбразурам дотов, из которых немцы все еще продолжали отстреливаться.

Потом ручные пулеметы смолкли. На окутанное дымом пространство опустилась неестественная тишина… Я вытер выступивший на лбу пот и нетерпеливо пополз к передним рядам своих бойцов… Солдаты были охвачены тем же лихорадочным нетерпением… Они стояли молча, оцепенев, устремив неподвижные, застывшие глаза в сторону немецких позиций… И как раз в это мгновение дымовая завеса вдруг вспыхнула изнутри и оглушительный взрыв, казалось, расколол землю. С шумом обрушилось несколько вековых сосен. Над дымовой завесой взметнулся к небу гигантский столб пыли. За первым последовал второй, потом третий взрывы, еще более мощные, еще более оглушительные. Снова с грохотом повалились на землю деревья и устремились к небу столбы земли и пыли, смешанные с дымом и гарью. Над поляной, все еще окутанной дымом, установилась вдруг жуткая тишина…

Я вцепился руками в землю и приподнялся на одно колено.

«Почему не пускают белую ракету?» — тревожно спрашивал я себя. — Сержант должен был пустить в небо белую ракету. Этот сигнал должен был возвестить, что путь открыт и мы можем идти в атаку…

«Ракета! Ракета! Ракета!» — машинально повторял я про себя. Но не взвивалась в небо белая ракета! Тишина вокруг становилась все глубже. Казалось, она существует извечно и ей не было и не будет конца…

Тут из глубины леса, позади дотов, где расположен был немецкий фронт, послышались слова команды:

— Вперед! Вперед! Вперед!

Одновременно затрещали, еще не стройно, автоматы, начали взрываться гранаты.

«Они хотят заткнуть брешь!» — молнией пронеслась мысль.

Я не стал дольше ждать белой ракеты. Вскочив на ноги, я поднял над головой автомат и крикнул:

— За мной, ребята! Вперед!

Дым рассеялся, и проволочная сеть казалась совсем рядом. В ней зияло множество широких пробоин: проходы, открытые для нас смельчаками саперами. Но в этот самый момент немецкая пуля попала мне в левую ногу и я упал. Солдаты мчались мимо, не замечая меня, дико крича, почти обезумев от ярости. На развалинах трех дотов они столкнулись со встречной волной гитлеровцев, хлынувшей, чтобы заткнуть брешь. Сцепились в смертельной схватке. Все перемешалось, стрелять не было возможности. Бились врукопашную, бились ожесточенно, остервенело, пуская в ход ногти, зубы. Кололи друг друга штыками, били наотмашь прикладами. Гитлеровцы были опрокинуты, смяты, растоптаны в прах. Остатки их бежали без оглядки, ища спасения в глубине леса.

Вслед за нами вошли в прорыв и остальные наши батальоны, сосредоточенные в лесу, перед этим последним рубежом гитлеровцев. К полудню вся линия укреплений немцев была уничтожена и их фронт у Добра-Нива перестал существовать.

Когда подошли санитары и подняли меня на носилки, я попросил отнести меня сначала на поле боя… От приземистых квадратных дотов остались только груды камней и щебня, покрытые толстым слоем беловатой пыли.

Но и саперы штурмового отряда погибли все до единого. Приподнявшись на носилках, тщетно пытался я распознать среди наваленных трупов их тела. Не удалось мне разыскать и тело старшего сержанта, так и не успевшего пустить в небо белую ракету…

Глубокая печаль охватила меня. Сердце сжалось от боли. И вдруг горячая неудержимая слеза обожгла мне щеку… Я скорбел о безвестных бойцах, не оставивших нам даже имени.

Уже второй раз мы сбились с дороги. Начинало темнеть, а мы все еще не перевалили через гору. Лес становился все гуще, ночные тени под соснами все черней. На небе, только с одной стороны, справа, мерцало несколько звезд. Ночь была сырая, холодная, тихая. Шелест раскачиваемых ветром ветвей заглушал наши шаги. По сути дела, мы шли наугад. Оставили позади бескрайние, еще оголенные дубовые леса, оставили полк в селе у подножия горы. Некоторое время нас преследовал постепенно стихавший шум боя. Уже два дня, как наши ожесточенно бились с немцами на шоссе, ведущем к городу Банска-Бистрица. Но нам никак не удавалось оттеснить противника. Город находился у него в тылу, и гитлеровцы не желали отдавать его ни за что на свете. Сейчас, двигаясь в ночной тьме, мы время от времени оглядывались назад, на долину. Она сверкала вспышками взрывов. Вспышки росли, ширились, сливаясь в одно огромное багрово-сизое зарево. Мы немного постояли, стараясь разобраться в ходе сражения.