Однако у ефрейтора нервы оказались куда слабее, чем я предполагал. Он выдержал эту игру со смертью только до полудня. Потом остановился и двинулся прямо на меня… Шел он пригнувшись, словно приготовившись к прыжку. Шагал редко, широко, грузно переваливаясь с ноги на ногу… Зажатый в дрожащей руке штык был направлен на меня, как вилы… Но теперь меня не пугали ни острие штыка, ни бешеные, темные, налитые кровью глаза… Я чувствовал себя еще достаточно сильным и начал шаг за шагом отступать к стене. Мне необходимо было сохранить спокойствие и самообладание, чтобы видеть каждое его движение, читать каждую его мысль. Я дал ему возможность несколько приблизиться ко мне. Когда нас разделяли всего пять — шесть шагов, мне бросились в глаза его белокурые мягкие волосы на макушке… Надо целиться туда… Я поднял лопатку… Но ефрейтор в ужасе остановился и молниеносно метнул в меня штык… Я не успел отскочить… Острие штыка, прорвав мой мундир, сухо ударило во что-то твердое… Я быстро сунул руку в карман и наткнулся на отобранный раньше у немца пистолет с перламутровой рукояткой… Я взвел курок и направил пистолет на ефрейтора…
— Nein! — в ужасе завопил он.
Не дав ему подойти к стене, к которой он отступал, я выстрелил… Не знаю почему — то ли оттого, что у меня от сильного напряжения ослабела рука, или потому, что я поспешил, — но я промахнулся… Я нажал вторично на спусковой крючок, но пистолет дал сухой щелчок: в нем не было больше ни одного патрона… Я опять схватился за лопатку. «Эту пулю, — подумал я, — ефрейтор оставил для себя, да, видно, духу не хватило покончить с собой, вот он и стал перевязывать руку, симулируя ранение».
— Страшно стало, ползучая гадина! — процедил я сквозь зубы.
В это время немец нашел брошенную мною у стены снайперскую винтовку, ту самую, у которой он снял штык… Он схватил ее за ствол и поднял над головой, как дубину… Так он и пошел на меня… Теперь он был более спокоен и расчетлив. Возможно, он пришел в себя от пистолетного выстрела. Я понял, что на этот раз он более опасен, чем прежде… «Надо бы подобрать штык», — подумал я и сделал шаг к стене. Не спуская глаз с ефрейтора и продолжая сжимать ручку лопатки, я начал подталкивать ногой штык к лестнице, где я смог бы нагнуться, не боясь того, что он ударит меня прикладом…
Но оказавшись за лестницей, я тут же вспомнил о запальном шнуре… Я бросил лопатку и быстро схватил запальный шнур, показывая его немцу. К ефрейтору сразу вернулся рассудок. Он понял, что может последовать, и застыл посреди помещения с поднятой винтовкой… Воспользовавшись этим моментом, я быстро чиркнул спичкой и зажег сигарету. И едва ефрейтор попытался сделать шаг вперед, я спокойно, не сводя с него глаз, поднес конец запального шнура к сигарете.
— Nein! — прорычал ефрейтор. — Nein!
Опять мы стояли друг от друга на расстоянии семи — восьми шагов. Немец внимательно глядел на меня, я — на него. Время текло невероятно долго. В висках стучала кровь, в ушах звенело от тишины, которая воцарилась в подвале. Успокоился и немец; однако он дышал глубоко и прерывисто. Он ждал. Я знал: он ожидает, когда у меня кончатся сигареты. Я прикуривал одну сигарету от другой, поддерживая огонь. От крохотного огонька сейчас зависели наши жизни — и его и моя. «Можешь ждать спокойно и долго, господин ефрейтор, — думал я. — Все равно в конце концов я подожгу запальный шнур последним огоньком сигареты! Может быть, ты думаешь, что мне страшно это сделать? — говорил я своим взглядом. — Не беспокойся! Вот увидишь — не испугаюсь!»
Вскоре по развалинам ударила наша артиллерия. От первого разрыва гулко загудели своды подвального потолка. Наверху послышался стук сапог бросившихся к пулеметам и пушкам немцев. В промежутках между взрывами, от которых сотрясался подвал, я все отчетливее стал различать шум нарастающего боя. Пулеметы и пушки открыли яростный огонь… Взяв конец запального шнура в руки, я с сигаретой во рту пододвинулся к окошку под лестницей. Взглянув одним глазом в отверстие, проделанное мною среди кирпичей, я заметил, что наши снова пошли в атаку. Они высыпали из домов и короткими и быстрыми перебежками приближались к «каменному дому»… Меня охватила беспредельная радость. Как будто я родился вторично. «Не более чем через полчаса наши будут здесь, — с надеждой думал я, — и овладеют этими проклятыми развалинами…»
— Ну, теперь поговорим, господин ефрейтор, — обратился я к немцу.
Но тут я заметил, что гитлеровцы остановили наши атакующие роты приблизительно в ста шагах от «каменного дома». Зеленоватые цепи румын прижались к земле. Оттуда до «каменного дома» земля была ровная, как ладонь: мостовая, пустырь, потом другая улица, а там и рукой подать до нас. Я подумал, что немцы сильнее нас укрепились в доме: у них было больше пушек и пулеметов, и они ни на мгновение не прекращали огня…
Вскоре наши вновь поднялись в атаку, но уничтожающий огонь противника заставил их снова залечь… И опять наши попытались прорваться сквозь завесу огня и железа… Однако вновь залегли… У меня сердце кровью обливалось, когда я видел, как они бьются между жизнью и смертью под убийственным огнем немцев. И вдруг в моей голове мелькнула мысль: «Когда наши поднимутся снова в атаку, я взорву дом с немцами, с пушками, с пулеметами, со всем вместе». При этой мысли меня охватила безумная радость.
— Братцы, я помогу вам! — крикнул я в отверстие среди кирпичей, словно крик мой мог долететь до ушей наступающих. — Третья штурмовая группа еще жива! — продолжал я кричать. — Ну, поднимайтесь же!.. Ну!
Вдруг мне показалось, что они никогда не поднимутся. Мне стало очень досадно: почему эта мысль не пришла мне в голову раньше? На моих глазах выступили слезы…
Ефрейтора я больше не боялся. До тех пор пока у меня была горящая сигарета, он знал, что жизнь его в моих руках. Все мои мысли были обращены к нашим, к этим припавшим к земле зеленоватым цепям, которые не могли подняться в атаку…
— Еще разок, братцы! — начал я орать во все горло. — Еще раз! Давай!.. Ур-а-а!
И в это мгновение они поднялись! Глядя на них, я спокойно поднес сигарету к концу запального шнура… Когда шнур зашипел, я закрыл глаза… Страшный взрыв сотряс весь подвал. Я слышал, как с ужасным грохотом стали рушиться стены, словно проваливалась от края и до края вся земля…
…Той же ночью наши вытащили меня из-под лестницы с раздробленными ногами… Перед тем как добраться до меня, они обнаружили труп немецкого ефрейтора. На него обрушился потолок котельной…
Дед андрей (Рассказ бойца)
Было это в Татрах. Три недели стояли мы с немцами друг против друга, лицом к лицу. Они над нами, на горе, мы под ними, в лощине. Они нас видели как на ладони и палили по нашим позициям без передышки. Так что наступать мы могли только ночью, передвигаясь ползком по обледенелому снегу. Да и тогда толку получалось немного. Немцы встречали нас бешеным огнем и еще швыряли вниз круглые гранаты, которые катились по склону, как камни. Днем мы укрывались в сосновом лесу, в землянках, выставив охрану далеко вперед, почти к самым немецким позициям.
Однако надежду выбить гитлеровцев мы не оставляли и как-то ночью снова пошли в наступление. И опять зря. Не было никакой возможности добраться до них незаметно. Гитлеровцы хорошо укрепились, боеприпасов у них было вдосталь, судя по тому, с какой щедростью они нас поливали огнем. И пришлось нам еще затемно вернуться несолоно хлебавши, таща на себе раненых и пулеметы.
В тот день налетела на Татры метель. Такая закружилась вьюга — зги не видать. Занесло сугробами не только все тропки наверх, к немцам, но и все дороги, ведущие вниз, в село, к нашим. А гитлеровцы и вьюгу себе на пользу обратить сумели: в следующую ночь под ее прикрытием спустились на лыжах вниз и, обойдя долину, зашли нам в тыл. Так что, когда утром наши каптенармусы отправились на санях за продовольствием и фуражом, пришлось им бежать от гитлеровцев во все лопатки. И вернулись они назад ни с чем.
