Я собрал в каску все патроны, что были у меня и в подсумках Василе Цупы. Всего их набралось тридцать семь… «Может, хватит», — подумал я. Положив каску на подоконник, я зарядил винтовку и стал караулить… Как раз в этот момент к «каменному дому» с телефоном под мышкой бежал один немец. Э… Э… как мне везет! Я поднял винтовку, и в оптическом прицеле появился розовощекий немец с белым и круглым, как у девушки, лицом, с очками в блестящей металлической оправе… Жаль, что нельзя было стрелять. Выстрел немедленно выдал бы меня. Я следил за связистом до тех пор, пока он не приблизился ко мне на расстояние восьми — десяти шагов и в прицеле уже не стала вмещаться его голова… Так же я проследил за немцем, который тянул за ним телефонный кабель, потом за шедшим в сопровождении нескольких солдат офицером с тонкой, как в корсете, талией. Он шел к «каменному дому» так надменно, что меня просто взорвало. Борясь с искушением, я даже отложил в сторону винтовку!
Я облегченно вздохнул только к полудню, когда наверху немцы открыли огонь. Значит, наши снова пошли в атаку. Тогда я устроился получше на ящике и прицелился. Первый появившийся в одной из дверей здания на Венгерской улице немец полетел кубарем по лестнице.
За ним выбежали еще шесть солдат. Каждый из них нес длинную, узкую коробку. «Противотанковые снаряды!» — подумал я. Наведя крест оптического прицела на бегущего впереди немца, я выстрелил. Немец упал на колени, коробка выпала из рук, и он плюхнулся всем телом на землю. Из шести спасся только один, да и то из-за моей оплошности. Я ведь как-никак не был таким заправским стрелком, как Василе Цупа.
Снаружи огонь немцев усилился. Своды подвала глухо гудели. Временами подвал содрогался от взрывов наших снарядов. Мне было смертельно обидно, что именно в это время прекратилось движение между зданиями на Венгерской улице и «каменным домом». Почти полчаса пришлось мне ждать, пока из развалин «каменного дома» выскочил, держа кабель в руке, розовощекий телефонист в очках. Я дал ему отбежать семьдесят — восемьдесят шагов к месту обрыва телефонного кабеля. Спокойно прицелился и в тот момент, когда он стал соединять концы оборванного провода, выстрелил. Он упал, распластав руки, словно кто-то дернул за них в разные стороны. Вскоре из «каменного дома» опять вышел телефонист и зашагал вдоль телефонного кабеля. Он уже не шел во весь рост, а, как змея, испуганно дополз до убитого телефониста, взял концы провода… Я снова так же спокойно прицелился и выстрелил… Второй связист упал рядом с первым, уткнувшись головой в землю…
По правде сказать, мне начинала нравиться эта игра. Я сразу понял, что этот телефонный кабель стал хорошей приманкой для немцев… «Здесь я вас и пощелкаю по очереди!» — подумал я. И в самом деле, восстанавливать обрыв отправился третий телефонист, на этот раз со стороны Венгерской улицы. Я и ему дал подойти к тем двум. Однако я поспешил и выстрелил как раз в тот момент, когда он нагнулся, чтобы соединить концы провода. Только пулю понапрасну загубил! Я прицелился опять и выстрелил во второй раз, когда тот стянул на груди концы провода. Упал и он… Все трое лежали голова к голове, словно прилегли поговорить по секрету.
Вот и все, что я мог сделать в этот день; девять из одиннадцати патронов попали в цель. Наступили сумерки, немцы и наши вскоре замолчали. Положив винтовку на деревянный ящик, я пошел в котельную. Там я зажег спичку, поднял ее над головой и убедился, что ефрейтор на своем месте. Я чувствовал сильную усталость. Растянувшись на немецких шинелях, я тотчас уснул.
Спал я мертвецким сном до полуночи. Меня разбудило странное царапанье, словно кто-то тер друг о друга звенья цепи. Только спустя какое-то время я понял, что этот шум доносится с той стороны, где был привязан ефрейтор. Я поднялся на локоть и быстро зажег спичку. Немец стоял на ногах, прижавшись спиною к трубам, к которым он был привязан за руки. Пока догорала спичка, я опять увидел возбужденный, полный решимости взгляд. Я сделал ему знак сесть на шинель. Вторую спичку я зажег прямо перед его ртом, который был заткнут пилоткой. Я взял в руки висевшие у него на груди часы, взглянул, сколько времени осталось до рассвета, и отвернулся. Тогда мне и в голову не пришло проверить, как он был привязан. Я снова улегся на немецкие шинели, проворчав:
— Эх, немец, не был бы ты пленным, я бы тебе показал!
Но заснуть я так и не смог. Наверху гулко раздавались мерные шаги немецких часовых… «Должно быть, снаружи очень холодно!» — думал я, прислушиваясь к стуку сапог. На посту, судя по всему, стояло трое часовых. Один ходил строевым шагом. Ступал он редко, тяжело, делая повороты по уставу, так что под подковками сапог скрежетал камень. Другой топал на месте или подпрыгивал на цыпочках, едва касаясь пола. Третий делал несколько шагов, потом останавливался и прислушивался.
Я представил себе, как спят немцы: кто разлегся у пулеметов, готовый в любую минуту открыть огонь, кто притулился к развалинам, положив голову на коробку с боеприпасами и продолжая держать под рукой гранаты. Стены здания в сторону наших подразделений наверняка остались целыми, и большинство немцев находилось под их прикрытием. Я пытался представить себе, сколько немецких солдат могло быть в развалинах «каменного дома». Судя по шагам и силе огня, который они перед этим вели, их было человек пятьдесят — шестьдесят… И вдруг у меня мелькнула мысль: «А что, если взорвать подвал вместе с ними?» Меня охватила невыразимая радость. И словно для того чтобы продлить ее, я подумал: «А может, лучше подождать… До тех пор, пока есть патроны для снайперской винтовки, бежать я не имею права… Я должен драться до последнего патрона… Да и немцы наверху все равно в моих руках. Уничтожить их я смогу в любое время!»
Эта мысль не выходила у меня из головы. Я вскочил и пробрался под лестницу. Двигаясь в темноте, лихорадочно ощупывая стены, я быстро нашел конец спрятанного там запального шнура. «Всего лишь огонек от сигареты, — взволнованно думал я, — и в одно мгновение весь дом взлетит на воздух… От немцев останется только пыль». В каком-то экстазе я долго ощупывал шнур, с ненавистью думая о немцах наверху… «Нет, — говорил я сам себе, — даже развалины не будут вашими!»
Я положил запальный шнур и стал в темноте проделывать выход через окошечко под лестницей. Я увеличил его еще раньше, но теперь оно было завалено кирпичами и камнями. На этот раз его нельзя было продолбить ни штыком, ни ломом. Кругом стояла ночная тишина, и с первого же удара я разбудил бы немцев. Я начал ощупывать камень за камнем, кирпич за кирпичом и тихо, без шума их вытаскивать. Так пришлось мне работать до самого рассвета, а отверстие получилось величиной не более кулака. Сверху осыпались все новые камни и кирпичи, а внизу, у фундамента дома, во всю ширину окошка лежала упавшая гранитная глыба. Было ясно, что бежать мне не удастся. Но через проделанное отверстие я мог различать линию домов, в которых закрепились наши. Там стояла такая же тишина, как и здесь. «Наши уверены, что мы все убиты!» — с грустью подумал я.
Подавленный, я вернулся в котельную и стал ходить вдоль стен до тех пор, пока не почувствовал голода. Порывшись в немецких шинелях, я нашел чудом оставшуюся банку консервов. Я открыл ее и через силу заставил себя есть. Я подумал, что ефрейтору не следует ничего давать. «Мне надо выстоять, надо иметь силы бороться до конца!»
Часть оставшихся в банке консервов я отложил про запас. Ефрейтору же я зажег сигарету, которую он с жадностью схватил губами и тут же, торопливо затягиваясь, мгновенно выкурил.
— Воды нет, господин ефрейтор, иначе дал бы… Может, пойдет опять снег, тогда через окошко наберу.
Не знаю, понял ли меня ефрейтор, но когда я захотел ему снова вставить кляп, его взгляд вдруг стал таким умоляющим, что я опять пожалел его… Ничего не поделаешь, уж такое у меня мягкое сердце!.. Я сжалился и отдал ему остаток мясных консервов. «Черт с ним, — подумал я, — теперь у нас общая судьба!»
С рассветом кончилось затишье. С той и другой стороны забили пушки и пулеметы. Я бросился к своей засаде у окошка в подвале и снова взялся за снайперскую винтовку… И кто же, вы думаете, первым появился в моем оптическом прицеле? Тот самый надменный, как петух, офицер, с тонкой, будто в корсете, талией. «Ага, — проговорил я про себя, обрадованный этой неожиданной встречей. — Ты не мог спать здесь, среди развалин. Ты устроил себе постельку там, под боком у какой-нибудь хорошенькой венгерки! Ну подожди же!» Я навел перекрестие тонких, как волос, нитей оптического прицела как раз туда, где находился орел на фуражке офицера, чуть-чуть надвинутой на лоб… По правде сказать, я немного помешкал с выстрелом: мне хотелось с ним поиграть, как играет кошка с мышью. Затем я выстрелил — немец упал на живот, уткнувшись лицом в снег…
