При выходе из подвала я наскочил на котелок, в котором оставалось немного воды. Я тут же вылил ее в крышку фляги и поднес к губам.
— Kamerad! [14] — жалобно попросил ефрейтор.
Я понял, что и ему хочется пить. Взглянув на крышку фляги, в которой было не более семи — восьми глотков воды, я перевел взгляд на немца. Когда же я увидел умоляющие глаза ефрейтора, мне опять стало его жалко. Медленно, растягивая удовольствие, я отпил несколько глотков, а остальную воду отдал ему. Немец жадно проглотил ее, облизал губы и снова жалобно попросил:
— Zigarette! [15]
Обстрел усилился. Мне некогда было вертеть ему цигарку, и я дал ему одну из тех дорогих сигарет, которые отобрал у него. Не успел я зажечь сигарету и всунуть ее немцу в рот, как в подвал влетел Ангелаке:
— Добрица, черт тебя побрал, ты что тут делаешь, а?
Увидев, что я собираюсь дать немцу сигарету, Ангелаке прямо-таки взбесился. Он схватил автомат и направил его на ефрейтора.
— Ангелаке, — бросился я к нему, — не надо, оставь его, не бери греха на душу!
Рука Ангелаке на автомате задрожала, лицо потемнело, глаза заблестели, в них засветилась та же ненависть, которая охватывала его, когда он стрелял из пулемета. Я взял его под руку, и мы поднялись по лестнице на первый этаж. Наши пулеметы стояли с заправленными лентами. Время от времени падал тяжелый снаряд, и тогда здание содрогалось до самого основания. Казалось, оно вот-вот обвалится. Вся артиллерия немцев на этом участке фронта сосредоточила свой огонь на нас. Ангелаке лег за пулемет.
— В конце концов все равно пули ему не миновать! — проворчал он.
— Ангелаке, — стал я успокаивать его, когда понял, что он говорит о ефрейторе. — Может быть, к нам пробьются наши! Если нет, то я этой ночью выпущу его через окошечко в котельной. Пусть идет себе на все четыре стороны!
Однако обстрел не дал нам возможности обсудить судьбу ефрейтора. Вверху, на третьем этаже, начали яростно рваться снаряды. Стены сотрясались, словно при землетрясении. Горячая воздушная волна разрывов вместе с резким запахом жженой серы доходила и до нас. В течение нескольких секунд на левый угол обрушился настоящий град снарядов, и вся эта часть здания обвалилась до первого этажа. Как раз над нами приглушенно и тяжело рухнула на потолок часть стены. Здание раскачивалось, словно корабль во время бури; казалось, само небо обрушилось на нас… Одновременно обвалились второй и третий этажи… Снаружи груды кирпича и мусора мгновенно поднялись до самых окон первого этажа.
— Немцы задумали стереть нас с лица земли! — проворчал Ангелаке, выплюнув изо рта набившуюся пыль.
В этот момент гитлеровцы вновь выскочили из здания на Венгерской улице. Мы не стали ждать, когда они достигнут развалин, и открыли огонь вдоль мостовой. Ангелаке, Ион Букура и я вели бешеный огонь, охваченные напряжением, граничащим с отчаянием. Василе Цупа отложил свою снайперскую винтовку и тоже лег за пулемет. Полчаса наши пулеметы, яростно треща, косили ряды немцев… Немцам и на этот раз не удалось преодолеть линию развалин. Обстрел, на время утихший, снова усилился. Возле стен зданий на Венгерской улице показались стволы нескольких противотанковых пушек. Они-то и предвещали наш конец…
— Цупа, — приказал Ангелаке, — бери снайперскую винтовку!
Не успели немцы установить пушки для стрельбы, как Цупа убил троих из расчета первого орудия. Но вскоре пушки дали залп и окутались сизым дымом. В то же мгновение снаряд ударил в каменную стену. Стена между двумя окнами упала, и перед нами неожиданно образовался огромный, шириной в семь — восемь шагов, проем. Мы перетащили пулеметы чуть в сторону, так как на прежнем месте нас уж ничто не защищало от немцев… Рядом снова послышались сухие хлопки выстрелов — это стрелял из винтовки Цупа, и вновь у пушек упало двое немцев. Но пушки опять загрохотали, и рухнула другая часть стены. На этот раз смертельно ранен был Василе Цупа. Он безмолвно поник головой над прикладом снайперской винтовки. Я бросился к нему и быстро оттащил его под прикрытие стены; он еще дышал.
— Отнеси Цупу в подвал! — приказал мне Ангелаке.
Я поднял его вместе с винтовкой, которую он не выпускал из рук, и пошел. Сзади меня Ангелаке и Ион Букура снова открыли пулеметный огонь. Я понял, что немцы опять пошли в атаку. Но не успел я спуститься на несколько ступенек по лестнице, как внутри здания разорвалось несколько снарядов противотанковых пушек. Когда я повернулся, Ангелаке и Ион Букура, распластавшись, лежали около пулеметов… Держа Цупу на руках, я стал осторожно пробираться в подвал. Кругом было темно. Кирпичи и мусор засыпали снаружи окошко, которое я расширил раньше. Лишь в одном месте пробивалась сероватая полоска света. Я положил Цупу на плащ-палатку и бросился назад по лестнице к Ангелаке и Иону Букуре… Но в это мгновение сильный взрыв потряс все здание до самого основания и первый этаж обрушился. Стены над лестницей качнулись, словно от порыва ветра, и вдруг плашмя рухнули внутрь, закрыв выход из подвала.
Я очнулся от криков наступающих немцев. Вытащив ноги из-под кирпичей, которые посыпались вниз по лестнице, я поднялся. По топоту ног наверху, гулко отдающихся в сводах подвала, я понял, что немцы уже овладели развалинами здания.
Я медленно вернулся в котельную. Как я сокрушался, что не успел оттащить Ангелаке и Иона Букуру в подвал! Тут я взглянул на ефрейтора и вздрогнул: в этом подвале, заваленном грудами камня, кирпича и мусора, в живых остались только мы двое.
— Все, господин ефрейтор, — беспомощно пожал я плечами. — Капут!
Глаза ефрейтора злобно блеснули, как у затравленного зверя. Я даже не мог представить, что человек способен затаить в себе столько ненависти! В холодном, стальном блеске его глаз в полутьме я различил отсвет внутренней радости. Я вызывающе остановился перед немцем, заложив руки за спину, и посмотрел ему прямо в серые, холодные глаза. Он выдержал мой взгляд, и на губах его появилась дьявольская усмешка. Я был так утомлен и взволнован, что не смог сдержаться и залепил ему такую пощечину, что голова его стукнулась о стенку, а пилотка далеко отлетела в сторону…
— Вот что, господин ефрейтор, — пробурчал я, — я еще жив.
Ефрейтор начал биться и кричать, чтобы его услышали немцы, которые топали над нами. Я успокоил его, двинув ему еще раз кулаком и засунув в рот пилотку. «Вот поди-ка, — раскаивался я. — Прав был Ангелаке!»
Тут я услышал стоны Цупы. Я взялся за плащ-палатку, на которой он лежал, и оттащил туда, где в подвал пробивалась узкая полоска света. Цупа стонал, закрыв глаза и вцепившись пальцами в живот. Я быстро расстегнул шинель, мундир и штаны. Помочь ему уже было нельзя: осколок снаряда глубоко застрял в животе.
— Добрица! — прошептал Цупа через некоторое время в страшных предсмертных судорогах. — Может быть, один из нас все же останется жив!.. Так не забудьте, чтоб и мои получили землю!..
Голова его мягко, безжизненно скользнула в сторону. Я покрыл его шинелью и оттащил в глубь подвала. После этого в подвале и наверху, где находились немцы, наступила такая тишина, что мне даже стало как-то не по себе. Я снял сапоги и кошачьим шагом возвратился в котельную. Там я увидел, что ефрейтор старается дотянуться ногой до снайперской винтовки Цупы.
— Тьфу! — зло плюнул я и нагнулся за винтовкой. Теперь я был готов застрелить его. Я медленно открыл затвор и тихонько вогнал в ствол патрон. Но, увидев его мертвенно-бледное лицо и тупой животный взгляд, остановился… «Трус», — подумал я с отвращением и отвел винтовку в сторону. Я прошел мимо него, словно мимо трупа. Только тогда мне пришло в голову, что нельзя стрелять, — выстрелом я поднял бы тревогу среди немцев, и они нашли бы меня.
Я стал метаться по подвалу, словно зверь в клетке. Все мои попытки найти выход из положения были напрасны. Иногда меня охватывало отчаяние. Свет тонкой полоской проникал сквозь небольшое отверстие, оставшееся случайно среди кирпичей, заваливших окна подвала. Я подумал, что было бы неплохо сделать это отверстие побольше. Встав на деревянный ящик, я вытащил несколько кирпичей. В подвале стало немного светлее. Теперь я мог видеть развалины и мостовую до самых домов на Венгерской улице. Оттуда к «каменному дому» бежало человек тридцать немцев с пулеметами в руках… «Укрепляются в нашем доме», — решил я. Наблюдая, как немцы свободно передвигаются среди руин, я подумал, что не мешало бы пощелкать их из снайперской винтовки. Мне понравилась эта мысль; я мог бы драться таким образом до конца, и мне было бы легче переносить медленное течение времени.
