— Так куда же вы идете? — обиженно переспросил я его. — Ты что, не слышишь, что ли?

— Домой, дядя Костаке, — не останавливаясь, ответил он. — Домой!.. Айда вместе! С нами господин младший лейтенант Гиня… Он нас до самого села доведет!

Митрицэ подал мне руку, помог вылезти из кювета, и мы побежали догонять идущих впереди людей. Рядом на дороге гудела и ползла немецкая колонна, вся окутанная пылью. А за нами по обочине, растянувшись длинной разорванной цепочкой, двигались румынские солдаты…

Всю вторую половину дня мы продолжали шагать рядом с колонной немцев, которая под натиском наступающих советских частей стала еще плотнее. Все чаще и чаще мы обгоняли застрявшие в сутолоке, набитые немцами грузовики, легковые машины, танки. Иногда идущие в колонне немцы грозили нам кулаками или пистолетами. Они ругались, обвиняя нас в прорыве фронта. В этом, конечно, была доля правды. Однако мы находились у себя на родине. Война нам осточертела, мы были сыты ею по горло. И угрозы немцев разжигали в нас лишь накопившуюся против них злобу и ненависть.

Временами, когда угрозы казались им недостаточными, они, словно испытывая наше терпение, выпускали над нашими головами короткие автоматные очереди. Но мы делали вид, будто не замечаем этого. Да и до того ли нам было! Мы думали о доме, о женах, о наших детях; вот уже четыре года, как мы покинули родной очаг. Теперь, когда, казалось, рушился весь мир, судьба наших близких беспокоила нас больше всего. Вдруг пули просвистели где-то рядом, и мы невольно пригнулись.

— Надо бы проучить этих гадов, — пробурчал один из нас.

Те, что шли с краю, стали собирать оружие — автоматы, коробки с патронами, гранаты — и раздавать тем, кто был безоружен. Немцы не унимались. Одна из машин, вырвавшись из потока, поехала рядом с нами возле кювета. Несколько солдат, выставив автоматы, снова дали очередь над нами.

— А, черт! — процедил сквозь зубы Бэлаша.

Мы прибавили шагу, стараясь держаться поближе к шедшей впереди нас группе. Машина также прибавила ходу и, объехав разбитые танки и повозки, снова догнала нас. Но как только один из сидящих в ней немцев дал очередь, задиристый и вспыльчивый Митрицэ Бэлаша повернул автомат в его сторону и ответил тем же. Тут вся наша группа — человек пятнадцать — двадцать — вскинула винтовки. Немцы, по-видимому, не ожидали такого отпора. Их пыл угас, и машина, отстав от нас, присоединилась к колонне.

— У, сволочи!.. — выругался Бэлаша. — Ну, что, выкусили?

Мы не двигались с места до тех пор, пока машина с немцами не затерялась в колонне. Только тогда наша группа тронулась вперед. После столкновения с немцами мы почувствовали себя более сплоченными. «Дra, — с радостью подумал я, — значит, и они струхнули!» Однако меня охватило беспокойное чувство. Что-то говорило мне, что рано или поздно нам все равно придется схватиться с немцами.

И предчувствие это сбылось скорее, чем я ожидал. Через некоторое время мы достигли Перекрестка дорог, охраняемого немцами. Одна дорога шла направо, на запад, через горы к Инсрындул Секуеск, где перегруппировывались остатки разбитой в Молдове немецкой армии. По этой дороге двигалась, поднимаясь в гору, колонна людей, лошадей, повозок, орудий, танков, автомашин. Другая дорога спускалась к югу, в глубь страны.

На перекрестке слева собрались тысячи румынских солдат. Влились в это сборище и мы. Полные глухой ненависти, готовой каждую минуту взорваться, люди шумели и кричали. Эта толпа больше не походила на армию. На одичавших на фронте людях висели лохмотья. Они были небриты, голодны, покрыты слоем пыли и грязи, принесенной из окопов, в которых им пришлось столько выстрадать. На одних были каски, на других — пилотки, одни были с оружием, другие — без него. Но все были одинаково озлоблены, хмуры и охвачены страхом. Мы находились в таком состоянии, когда малейший толчок мог нас бросить или в бегство, или в атаку.

Наша группа старалась держаться поближе к Митрицэ Бэлаша и младшему лейтенанту Гине. Мы недоуменно поглядывали на людей, которые, словно ожидая чего-то, смотрели вперед. Бэлаша, локтем прокладывая дорогу, стал пробираться сквозь толпу к передним рядам. Расталкивая солдат, мы тоже бросились вперед. Мы следовали за ним до тех пор, пока нам не преградил дорогу высоченный солдат. Его никак нельзя было сдвинуть с места. Мы сгрудились за его спиной в ожидании дальнейших событий. Митрицэ дернул солдата за рукав.

— Эй, браток, что там происходит? — спросил он его.

Верзила недовольно пожал плечами, продолжая смотреть вперед поверх голов. Тогда Митрицэ юркнул мимо него и удивленно, словно не веря своим глазам, прошептал:

— Думитраке!..

Великан был из нашего села, один из сыновей Быркэ. Он служил в том же полку, что и мы.

— Что здесь происходит, Думитраке? — допытывался Бэлаша.

— Немцы, господин сержант, не пускают нас. Хотят, чтобы мы шли с ними туда, через горы!

Митрицэ, ругаясь вполголоса, стал вместе с Думитраке снова пробираться вперед. Держась друг за друга, мы старались не отставать от них. Наконец мы дошли до первых рядов и увидели, что вторая дорога была перекрыта немецкой частью СС, которая, угрожая пулеметами, установленными на краю кювета, не давала румынским солдатам двинуться на юг. Из легкой танкетки, уткнувшейся носом в канаву, торчали стволы двух тяжелых пулеметов. Между ними стоял немецкий полковник с мрачным сухим лицом и темными от загара впалыми щеками. Он что-то свирепо кричал по-немецки, размахивая пистолетом. Мы понимали лишь отдельные слова.

— Назад!.. В колонну!.. Назад!

— У-у-у! — упрямо кричали мы. — У-у-у!

Было ясно, что мы не желаем ему подчиняться. Накопившаяся в сердцах многотысячной толпы ненависть внезапно вырвалась наружу. Те, кто стоял впереди, еще плотнее сомкнулись и с оружием наготове угрожающе двинулись вперед, в сторону охраняемой немцами дороги. Немецкий полковник дал знак, и пулеметы, установленные на танкетке, выпустили несколько коротких очередей над нашими головами. Мы растерянно остановились шагах в тридцати от кювета. Полковник на танкетке опять поднял руку с пистолетом и стал что-то кричать. Лишь немного погодя передние смогли понять, что он хочет говорить с офицером.

— Офицера… Офицера сюда!

Море людей заволновалось; солдаты смотрели один на другого и, оборачиваясь назад, кричали:

— Офицера… офицера!

Но они напрасно надрывались: офицеров не было.

— Они все сегодня ночью на машинах удрали! — крикнул кто-то.

— К черту офицеров! — запальчиво орал другой. — Не нужны нам офицеры!.. Они нас в огонь толкнули, а потом бросили!

— Тогда выходи ты, умник! — подтрунил чей-то голос. — Пойди и скажи этому на танкетке, что мы по горло сыты союзничками, скажи, домой, мол, хотим! Ну, иди!

Казалось, так и не удастся нам найти офицера. Но тут мы вспомнили о Гине, учителе из нашего села. Он стоял впереди с Митрицэ и Думитраке. Люди, окружавшие его, расступились, образовав проход. Гицэ Гиня вопросительно, с удивлением посмотрел на нас, забыв, вероятно, что он офицер. Потом спокойно и уверенно пошел вперед, провожаемый десятками и сотнями недоверчивых, подозрительных глаз… Одет он был, как и мы, в солдатскую полевую форму, на голове у него была поношенная зеленоватая холщовая фуражка, на длинном ремне через плечо висела полевая сумка и автомат. Единственное, что выдавало в нем офицера, — это вырезанные из жести консервных банок поржавевшие узкие кривые полоски на погонах.

— Гицэ, стой! — предостерегающе крикнул Бэлаша.

Потом, сделав знак Думитраке следовать за ним, побежал за учителем. Поравнявшись с ним, он пошел рядом с Гицэ, держа автомат наготове. Увидев это, мы бросились к ним и окружили их тесным кольцом. К нам присоединились стоявшие впереди солдаты, у которых были винтовки и автоматы.

Плотно обступив Гицэ, мы остановились шагах в десяти от немецкой танкетки. Позади нас, угрожающе сжимая в руках оружие, затаив дыхание, ждали солдаты. Только справа, на дороге, по которой продолжали в панике отступать перепуганные немцы, слышался непрерывный нарастающий шум. Полковник недовольно окинул взглядом нашу группу и неожиданно заорал, угрожающе размахивая пистолетом перед лицом Гицэ Гини: