Охранники — и это вызывает еще большее отвращение — даже в пылу горячей схватки зверствуют вполне сознательно, ими руководит не только их инстинкт, но и холодный расчет: они стараются запугать, спровоцировать демонстрантов.
Теперь они нацелились на Жака с его забинтованной рукой. Они уже несколько раз пытались его схватить, а он, несмотря на советы товарищей, не хочет отступать. Он совершенно потерял голову. В конце концов на него наваливаются двое охранников, выворачивают ему за спину раненую руку и уводят. Жак кричит что есть мочи, кричит не только от боли, но и потому, что он знает: услышав этот крик, десятки людей в ярости бросятся вперед. Так оно и происходит. И под сильным натиском демонстрантов охранники отступают на несколько метров. Внезапно толпа останавливается — охранники поражены, но, не задумываясь, они снова бросаются на первые ряды, изо всех сил работая прикладами.
Приказ остановиться исходил от штаба демонстрации, образовавшегося тут же, в самой толпе.
Новая тактика охранников имеет одно преимущество: руководители демонстрации, и среди них Анри, Дэдэ, а также депутат Жорж, вместо того чтобы находиться, как обычно, в первых рядах и вести бой, оставались в гуще толпы и могли одновременно на всех трех уличках следить за происходящим. Таким образом, у них сложилось довольно ясное представление о положении. Противник твердо закрепился на площади, держит в руках выходящие к ней улички; кроме того, у него здесь стоит наготове несколько грузовиков с резервами. Точно так же охраняются госпиталь и ворота порта, но там, конечно, сосредоточены меньшие силы. Вот почему путь от площади до порта остался открытым, если не считать грузовика, который патрулирует в районе префектуры, но с ним можно не считаться.
Другими словами, противник закрыл доступ к бирже труда, но бросив сюда почти все свои силы, он совершил грубейшую ошибку. Враг действовал так, будто демонстрация стремилась именно к бирже труда, в то время как на самом деле площадь была лишь сборным и отправным пунктом. Этого противник не учел. Он увидел надписи, призывавшие на демонстрацию, в которых было сказано «биржа труда», и решил: этому и надо помешать. Ну что ж, пусть на себя пеняют!
Анри и Дэдэ одновременно пришла в голову одна и та же мысль:
— В префектуру!
Для того чтобы беспрепятственно дойти до здания префектуры, надо задержать здесь охранников. На одной улице этим займутся Клебер и Фернан Клерк — у первого молодой задор, у второго рассудительность. Кого же бросить на другие улички?.. Может быть, Дюпюи?
— Он арестован.
— Да нет, старика…
— Так вот, как раз он и арестован.
Анри почему-то решил, что арестован может быть Жожо, а не старик.
— Тогда Брасара и Феликса Паво.
— Я бы предпочел пойти к префектуре, — возразил последний. — Здесь не то…
— Что значит не то? — вскипел Анри. — Должны остаться товарищи, которые способны руководить, иначе все полетит вверх тормашками…
Феликс Паво еще пытается скорчить недовольную гримасу, но он уже явно согласен и гримасой хочет скрыть свою радость, вызванную словами «способен руководить». Во время всей демонстрации да и потом его не оставит приподнятое настроение… Эти слова будут долгое время вселять в него надежду, бодрость, будут придавать ему сил. Феликсу даже в голову не приходит, что Анри мог сказать такие слова, не задумываясь над тем, что говорит, — просто вырвались в общей горячке. Интуиция подсказывает Феликсу, что Анри, такой коммунист как Анри, не скажет, не может сказать необдуманно подобную вещь. Правда, Анри почему-то посмотрел потом на Феликса с улыбкой, которую можно принять и за насмешку… Не хотел ли он этим показать, что его слова нуждаются в оговорке? Или же он просто подсмеивался над неумело скрытой радостью Феликса? Все может быть, Феликс ни в чем не уверен, но одно он знает твердо: у Анри не было намерения ему польстить и тем самым заставить его здесь остаться. А этого достаточно. Феликс согласен на все, и отныне для него нет непреодолимых препятствий.
Кого же поставить на последнюю улицу?..
— Если не возражаешь — меня, — предложил Макс.
— Нет, ты пойдешь с нами, — отвел его кандидатуру Дэдэ.
— Конечно, в префектуру должен пойти кто-то из докеров — вставил Феликс с понимающим видом.
На самом деле ему просто хотелось объяснить, почему его оставили здесь, а Макса берут с собой. Но его слова всем показались вполне убедительными.
Префектура находится почти по дороге в порт, так что, когда говорят «в префектуру»…
Женские голоса запевают «Привет семнадцатому полку». И как раз в этот момент охранники с особой силой атакуют толпу. Летят бомбы со слезоточивыми газами, в воздухе мелькают ружья.
Еще один, уже третий летучий отряд вступил в бой. Вернее, он слился с другими двумя отрядами, и они объединенными силами решили нанести сокрушительный удар.
Оправившись от этого неожиданного натиска, демонстранты поняли намерение охранников. Оказывается, группе женщин удалось подойти на довольно близкое расстояние к кордону. Они пробовали вести переговоры, договориться с охранниками, словно не знают, что от тех все отскакивает, как от стенки горох. Сколько раз твердили: с солдатами еще куда ни шло, но разговаривать по-человечески с охранниками — все равно, что метать бисер перед свиньями. Ведь это их профессия, им и деньги платят за то, что они глухи ко всему, кроме приказов офицеров. Нечего и пытаться напоминать охраннику о том, что у него есть мать. Будь она тут, рядом с ним, он, не моргнув глазом, продолжал бы так же избивать людей.
Охранники из кордона глядят на приближающихся женщин молча — в строю им запрещено разговаривать, — они скалят зубы, подталкивают друг друга и позволяют себе непристойные жесты, правда, поглядывая при этом по сторонам — не заметило бы начальство. Охранники, как всегда, пьяны. Они надежно защищены от всех чувств, кроме страха, конечно, — это единственное, что может оборвать их дурацкий смех. Это всем известно, но так уж созданы женщины, они привыкли к тому, что приходится всякими способами бороться с противником, и они, не задумываясь, подходят к линии охранников с единственным своим оружием — песней «Привет семнадцатому полку».
Цель летучих отрядов теперь ясна: они хотят отделить женщин от толпы, и это им удается. Женщины не обратили внимания на то, как охотно охранники расступились, заманивая их в ловушку, и зашли слишком далеко. Неужели им показалось, что стоящие в кордоне охранники отличаются от обычных и неспособны поднять руку на женщин? Все может быть.
Группа женщин отрезана, и демонстранты уже ничем не в силах им помочь, хотя, поняв план врага, они в стремительном порыве бросаются на охранников, опрокидывают их, топчут ногами, вырывают ружья, бьют ими по голове и тут же бросают под ноги или в морду охранникам во избежание провокаций. Летучие отряды разбиты, но к кордону демонстранты прорываются слишком поздно. Несколько женщин ранено, многих уже схватили и увезли.
Полетта!
Анри издалека увидел страшную картину: один из полицейских сгреб Полетту в охапку, поднял ее над землей и потащил, как вор, осыпаемый ударами остальных женщин. Полетта отбивалась руками и ногами, но мерзавец крепко прижал к себе свою добычу и скрылся с нею за цепью охранников. Теперь Анри видел только охранников, стоявших в кордоне, они посмеивались — до них демонстранты пока еще не добрались.
Обезумев, Анри ринулся вперед, но его перехватили товарищи, и он, натянутый как тетива, отбивался от них и кричал что-то невнятное.
— Анри, успокойся.
С одной стороны его держал Поль, с другой — Дэдэ.
— Куда ты!
— Но там Полетта…
Больше Анри ничего не мог сказать. Он попытался снова вырваться из рук товарищей, но безуспешно. Никакие разумные доводы не могли на него подействовать. Им руководило сейчас только сердце, оно завладело всем его существом и заглушило рассудок. Эти сволочи увезли ее, Полетту, они схватили ее своими грязными ручищами, они избили ее!.. Беспредельная, слепая ярость, физическая боль, тревога, страх, ужас овладели Анри.
