Анри тоже доволен. Он не видел выхода, а тут все устроилось само собой.
— Вот вам лишнее доказательство — никогда не надо скрывать своих убеждений, — сказал он неожиданно для себя.
* * *
Было около одиннадцати, когда охранники решили дать о себе знать.
Анри, Поль и Шарльтон остались в секции одни. Газеты были уже все розданы, товарищи, которые должны были выступать с речами, тоже разошлись, а Дэдэ еще не явился. Им предстояло вместе с ним точно и окончательно разработать план сегодняшних действий. В ожидании Дэдэ Анри с Полем обсудили немало вопросов, и теперь они молчали, обдумывая каждый предстоящее сражение, стараясь ничего не забыть, не упустить из виду ни одной мелочи. Поль прислонился к печке, Анри ходил взад и вперед по комнате. Если нечего писать, Анри не может усидеть за столом. Разговаривая, он иногда садится на стол или стоит рядом, поставив ногу на стул и опираясь о спинку так, чтобы оказаться на одном уровне с собеседником. В самом деле, глупо сидеть за столом, если ты не проводишь собрание, а просто разговариваешь со стоящим перед тобой человеком. Получается как-то натянуто, неестественно…
Внезапно со второго этажа скатилась жена Венсана Барона с криками:
— Анри! Анри! Охранники!
Взглянув в окно, Анри увидел их. Они уже ломились в дверь.
— Пошли! — Анри схватил Поля за руку и потянул его за собой во внутренний дворик. Шарльтон тоже хотел последовать за ними, но обезумевшая жена Венсана подняла крик:
— Вы все убегаете? А как же я?..
— Вы же здесь живете. Вам они ничего не могут сделать, — попробовал успокоить ее Анри.
— Ах так! Тогда пеняйте на себя. Будь что будет!
И она направилась к лестнице.
— Ладно. Вы идите, а я с ней останусь, — предложил Шарльтон.
Видно, он подумал о том же, о чем и Анри: она уйдет наверх, а здесь будут хозяйничать охранники… При тех колебаниях, которые в последнее время наблюдались у Барона, да еще теперь, когда она совсем потеряла голову, от нее можно было всего ожидать. И охранники могут натворить чорт знает что. Да и вообще-то некрасиво бросать женщину одну с этими мерзавцами.
В глубине дворика в стене есть старая калитка, но Анри побоялся, что за нею уже стоят охранники, и выбрал другой путь. Они с Полем вскарабкались на деревянную уборную, с нее перелезли на стену и спрыгнули в асфальтированный дворик соседнего дома.
Тут они столкнулись носом к носу с хозяйкой. Она ничего не слышала и не видела из того, что произошло. Старая святоша, глухая, как тетерев, разинув рот, смотрела на упавших с неба людей. Но то ли старуха узнала Анри, то ли просто побоялась поднимать шум, во всяком случае, она лишь спросила сдавленным голосом:
— Что такое?
Анри, не задумываясь, привел первые пришедшие ему в голову объяснения, но старуха дала понять, что она ничего не слышит. Анри перешел на жесты: он показал на небо, ударил себя в грудь, ткнул в сторону двери, лишь бы выиграть время и осмотреться. Он сообразил, что изгородь в глубине двора примыкает к соседнему садику. В мгновение ока Анри и Поль перепрыгнули через ограду и очутились позади какого-то домика. Здесь один выход: постучаться в дверь. Придется что-то придумать в оправдание, разве что они снова нападут на глухого…
— Анри? Что ты тут делаешь? Как ты сюда прошел?
Оказался свой человек, из беспартийных. Железнодорожник. Он немедленно провел Анри и Поля в дом, и те рассказали ему все, как было на самом деле. Отсюда они вышли на свободную от охранников улицу, параллельную той, на которой находится помещение секции.
— Неправильно у нас все поставлено, — заметил Анри. — Мы даже понятия не имели, что этот товарищ живет по соседству. Даже не побеспокоились узнать. А, как видишь, сегодня он нас выручил. В таких случаях всегда полезно…
— Тем более, что для нас налет охранников не был такой уж неожиданностью. Условились же мы встретиться с Дэдэ у Фернана Клерка на тот случай, если не сможем повидаться в секции или в федерации.
— Конечно… Кстати, вполне возможно, что и в федерации…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Подруги
Помещение Союза женщин резко отличается от помещения секции. Все здесь блестит, как начищенный медный кран. У хорошей хозяйки так сверкает кухня.
В секции тоже не грязно, хотя там и довольствуются поверхностной уборкой. Время от времени сухой щеткой кое-как подметут пол — и все, лишь бы убрать основной мусор: всякие скомканные бумажки, окурки, пепел от трубок, стружки от карандашей… А у женщин не жалеют ни мыла, ни воды. Окна, стены, плитки на полу — все так и сияет. И паркет в зале для собраний до того натерт, что хочется танцевать. Здесь даже доходят до такой роскоши, что смахивают пыль метелочкой из перьев. Сразу видна разница между мужчинами и женщинами: те слегка пройдутся щеткой по полу, а эти — тщательно вытирают пыль метелочкой. Разница не только в уборке помещения. Женщины и старый мир почистят на свой лад. Они во всем дотошнее мужчин.
Помещение женщин — это только так говорится. В секции женщины, понятно, тоже у себя, наравне с мужчинами. А вот почему-то все они, даже коммунистки, чувствуют себя гораздо непринужденнее и уютнее в своем Союзе, чем в секции или на улице Эпэ, в федерации.
Дело не только в чистоте и порядке. Просто здесь все милее сердцу. Стены разговаривают с вами, улыбаются вам. Только войдете сюда — и у вас сразу становится светлее на душе. И дело тут вовсе не в освещении — здесь так же, как и в секции, окна выходят на мрачную, грязную уличку с такими же облезлыми, перекосившимися аркадами, от которых кажется, что уличка ковыляет, словно старуха, да она и в самом деле древняя. В Союзе радуют глаз развешанные по стенам цветные журналы и фотографии. Вас сразу же, как только вы войдете, покоряет и согревает удивительный взгляд больших глаз Даниэли[9]. И другие портреты, здесь их много. Посмотрите на Жанетту[10]: она снята летом, по-видимому, во время какого-то праздника, на лугу. Открытое, милое жизнерадостное лицо, простая прическа, которой не страшен никакой ветер, широкая блузка с откидным воротничком. Прекрасный портрет! Он еще прекрасен и тем, что многие женщины Франции, лучшие из них, узнают в этом близком, понятном образе как бы самих себя.
Но сегодня Полетта, войдя в помещение Союза, не обратила внимания на все эти привычные вещи, ее поразило другое: среди подруг она увидела Люс, жену Декуана…
Кровь бросилась ей в голову. Подруги, наверно, ничего не знают. В листовке, разоблачавшей провокацию на складе, не было никаких подробностей, имя Декуана не называлось.
Но Полетте это известно.
Даже ни с кем еще не поздоровавшись, она бросает Люс в лицо:
— У тебя хватает нахальства приходить сюда?!
И тут же Полетта рассказывает женщинам подробности той провокации. Они, побледнев от возмущения и негодования, не могут найти слов. Люс как-то сразу сжалась и, ничего не отвечая, опустила голову. Возможно, она и плачет.
— Ты-то знала о том, что они собирались сделать! — продолжает Полетта, протягивая руку к Люс, словно собираясь ее схватить… — Ты была там! Слышала все!
Люс поднимает голову и смотрит на Полетту. Она действительно плачет, но беззвучно — слезы текут по щекам, как дождь с безоблачного неба. У Люс все то же миловидное, женственное личико, но во взгляде уже появилось какое-то новое выражение, какая-то фальшь. Сейчас она мертвенно бледна и ее темные волосы кажутся еще темнее. У нее дрожат губы, но она молчит.
— Почему ты не дала нам знать?
Люс снова опускает голову и направляется к двери. Полетта, пропуская ее, отодвигается в сторону. Женщины по-прежнему молчат. Открыв дверь, Люс оборачивается. Она больше не плачет. Все ждут, что она начнет упрекать, ругаться, угрожать. Ничего подобного. Она говорит удивительно спокойным, естественным голосом:
