Утром первым вернулся в дом старик Дюпюи и привел с собой Сегаля.

Они знали только то, что у въезда в разрушенную деревню, в том месте, где сужается дорога, несколько грузовиков врезались друг в друга. Как это произошло? Говорят, у одного грузовика заглох мотор и он остановился на левой стороне дороги. Следовавшая за ним машина хотела во что бы то ни стало объехать его, наскочила на столб и отлетела от него на первый грузовик. Третий, ехавший сзади, не успел затормозить — вот вам и затор.

Удачнее и нарочно не придумаешь… Может быть, это и не случайно, у руля ведь сидели французские солдатики…

— А вдруг это наши знакомые, — высказала предположение Леона Бувар.

Грузовики попытались все же проехать полем. Но земля на вчерашнем солнышке оттаяла, и ночь тоже была удивительно теплая. Первая же машина завязла в грязи по брюхо. Она даже не смогла выбраться обратно, на дорогу и до сих пор там торчит. Итак — четыре грузовика! Картина недурная, что и говорить…

— Вот если бы они все там застряли, — мечтательно сказал Жожо.

Да, картина недурная. Они, верно, и сейчас еще вытаскивают свои машины! Остальные грузовики вернулись на мол. Разгрузка продолжается, но перевозить горючее не на чем. Вот повезло! На такое никто и не рассчитывал.

Дюпюи всю ночь работал вместе с Сегалем.

— Вы всю ночь напролет трудились? Вот молодцы! — восхищенно заметил Жежен.

— А что ж тут такого? — удивился Сегаль. — Перед выборами мы тоже работаем немало, а уж в такой момент, как сейчас…

Вчера вечером после собрания ячейки старик Дюпюи, как бы невзначай, предложил Сегалю идти вместе с ним писать надписи. На собрание Сегаль пришел позже всех, но все же пришел, а это главное. Дюпюи все время наблюдал за ним. Вначале Сегаль был по-прежнему очень возбужден, потом понемногу начал приходить в себя. После разъяснения общего положения Сегаль несколько успокоился и даже стал принимать участие в собрании, обмениваясь мнениями с соседями. А в конце, когда стали распределять задания, он с преувеличенным рвеньем требовал себе все самое трудное. В этой готовности взвалить на себя одного всю работу еще чувствовалось недовольство. Все жесты Сегаля говорили: «Действовали бы другие, как я, и все пошло бы по-иному. Я бы им дал жизни!» Ну, ничего.

— Сегаль, ты идешь со мной! — заявил Дюпюи.

Не все ли равно Сегалю, с кем идти. Он и понятия не имел, что Дюпюи не только известна история с партбилетом, но что он даже подобрал клочки… Сегаль думал, что человека три-четыре, не больше, были свидетелями его поступка. Во всяком случае, он хотел себя в этом убедить, особенно теперь, когда уже начал раскаиваться. Да к тому же этот партбилет через день будет недействителен. Пройдет несколько дней, и он получит новый, на пятьдесят первый год. Все взносы были уплачены, казначей это знает; возможно, никто у него и не попросит старый билет. А вдруг все же потребуют?..

Дюпюи никому не рассказал о поступке Сегаля. На собрании ячейки он тоже промолчал. Правильно это или нет, но он хотел сперва получше присмотреться к Сегалю.

В течение ночи Дюпюи несколько раз замечал, что Сегаль готов был уже во всем признаться. Особенно к концу. Работа, которую они вдвоем с Дюпюи проделали, вернула Сегалю уверенность в успехе. Если сейчас по всему городу товарищи трудятся так же, как он, то нет сомнения, — просто иначе и быть не может, — докеры своего добьются.

Но все же Сегаль так ничего и не сказал. Утром он предложил Дюпюи зайти к нему перекусить перед профсоюзным собранием в порту…

— Ладно, — согласился Дюпюи, — мне только на минутку надо заглянуть домой; зайдем к нам, кстати, навестим беднягу Папильона. Он будет рад.

— Идет.

Вот почему Сегаль на заре оказался в здании докеров вместе с Дюпюи, таким сияющим и радостным, что у Люсьена не хватило духу огрызнуться, когда тот стал выговаривать ему:

— Почему это тебя не было видно? Неужели, лег спать?

— Дочка вернулась, — ответил Люсьен.

— Что ты говоришь? Ну, тогда понятно…

— Можно к нему? — спросил Дюпюи Фернанду и, не дожидаясь ответа, прошел с Сегалем к Папильону.

— Не пугайтесь, — предупреждает Папильон, — голова у меня, правда, смахивает на ночной горшок, но все не так страшно, как кажется. Скоро я встану. Что творится на свете?

Дюпюи снова рассказывает о грузовиках, слегка приукрашивая, чтобы доставить Папильону удовольствие.

— Рано пташечка запела… Мы еще им такое покажем, о чем они и знать не знают! — говорит Папильон.

— Слушай, мы не можем у тебя долго задерживаться, сам понимаешь. Но я принес тебе новогодний подарок, — сообщает Дюпюи.

— Еще что придумал!

Дюпюи поворачивается спиной к Сегалю — так он наверняка не сможет на него взглянуть, а соблазн велик — и вынимает из кармана партбилет Папильона. Его заполнили еще вчера, в первую очередь, раньше всех остальных.

— Вот это да!

Давно не видели Папильона таким счастливым. Он кладет билет на одеяло, в упоении смотрит на него: совсем новенький, ослепительно белый с ярко-красными буквами. Папильон приоткрывает билет, но прежде чем заглянуть внутрь, кричит:

— Фернанда! Пойди-ка сюда! Посмотри… — и, подмигнув Дюпюи и Сегалю, закрывает билет ладонью.

— Что тебе надо? — спрашивает Фернанда, появляясь в дверях.

— Нет, ты подойди сюда, поближе подойди, — подзывает Папильон, заливаясь счастливым смехом.

И только когда Фернанда подходит к кровати, Папильон молча снимает руку с билета.

— Значит, получил? — говорит Фернанда.

Этим все сказано.

— Ага, получил. Раньше мне иногда казалось — подумаешь, велика важность, есть у меня билет или нету. Ну, а теперь-то я понял. Это важно, да еще как важно! А когда я вот так лежу в постели, с этим тюрбаном на голове, партбилет похож на… на орден, который мне выдали, а? ведь правда?

Папильон замолкает, что-то обдумывая.

— …Только орденами награждают за заслуги. А тут за то, что предстоит сделать.

Нужно ли говорить, что Сегалю сейчас явно не по себе. Правда, скорее всего, об этом никто не знает… но все же он в замешательстве. Смущает его и то, что он сейчас не может найти нужных слов. Пересилив себя, он говорит Папильону:

— Совсем новенький! Я еще их не видел…

Не очень-то ловко получилось, надо признать, и Папильон уж, конечно, пользуется случаем посмеяться над ним:

— А ты что, хотел бы, чтобы мне дали бывший в употреблении! Будь спокоен — новехонький!

Дюпюи по-прежнему не обращает внимания на Сегаля и не смотрит в его сторону. Впрочем, в этом нет и надобности. Сдавленный голос выдает того с головой. Даже эта злосчастная фраза далась Сегалю с большим трудом.

И Дюпюи решается. Он великолепно понимает, что поступает рискованно и даже не совсем честно по отношению к партии. Но едва ли Сегаль воспримет это как проявление сочувствия к его проступку. Дюпюи верит ему. Возможно, он и неправ, и совершает большую ошибку, но он верит. Сегаля это ни к чему не обязывает. За ним остается право решить, что́ он должен делать и какие объяснения дать партии. Ну что ж, посмотрим.

Через некоторое время, когда Сегаль полезет в карман за носовым платком, он обнаружит там куски своего партбилета.

Люсьен, конечно, упрекает себя, что не объяснил всего Дюпюи.

Жинетта сразу же, как встала, натянула на голову берет. Девочка тоже не спала всю вторую половину ночи, она обдумывала сказанное отцом. Ей казалось, что было несправедливо со стороны родителей так встретить ее. Несправедливо не по отношению к ней, но по отношению к мадам Клер и ее мужу. Если не считать истории с волосами, то девочка до сих пор не может опомниться от всех ласк и забот, которыми они ее окружили. Все это время мадам Клер и ее муж жили только для нее и делали гораздо больше, чем сделали бы для собственной дочери, если бы она у них была. А вот отец собирается им написать… Что он им напишет?