В данном случае ясно: наступление ведем не мы. Противник выбрал самые благоприятные для себя условия, место, время. Он делал ставку на внезапность и на многое другое. Вот откуда это ощущение, что все действия докеров не продуманы, не организованы, бессмысленны. Вот почему — стоило наладить одно, как немедленно возникало что-то другое… Что и говорить, всякая борьба имеет свои трудности. Но разве сегодняшнее положение можно сравнить с тем, когда ты сам организовал борьбу, подготовил ее, руководишь ею, как, например, во время забастовки… В этом случае успех, одержанный в чем-то одном, влечет за собой новый успех, даже если в конце концов и не удается добиться полной победы. Продуманную, подготовленную общими усилиями борьбу ведешь с самого начала с воодушевлением, и каждый успех придает тебе новые силы…

Но когда первый удар наносит враг, эти благоприятные условия отсутствуют, и весь твой боевой опыт оказывается бесполезным. Так было и во время борьбы против отправки пароходов в Индо-Китай. Тогда удалось достичь лишь частичной победы. Но никогда еще все это не ощущалось так ясно, как сегодня… Да и понятно: ведь этот первый удар врага был не шуточным. Американский пароход с горючим стоит у вас под носом, но попробуйте до него добраться! Вас отделяет от него узкий мол длиной с километр, запруженный охранниками… Совершенно ясно, во всяком случае на первый взгляд, что разгрузка и погрузка парохода целиком во власти противника: он может делать все, что ему захочется. А ведь цель борьбы — помешать разгрузке. Какая же может быть иная цель? Пусть будут одержаны какие угодно успехи, как, например, сегодняшняя демонстрация металлистов, пусть удастся демонстрация, назначенная на завтра, все равно, — если это не приведет к срыву разгрузки парохода, — все это будет бесполезным разбазариванием сил, мелкими победами, лишенными всякой ценности, как фальшивые монеты… Все это так, но нельзя же назвать пустячным делом то, что столько людей поднялось на борьбу. Такие вещи всегда приносят пользу… Но все же цель кажется еще недосягаемой. Почти недосягаемой. Высокая стена стоит между успехами, достигнутыми докерами, и целью их борьбы. Эту цель временами даже теряешь из виду… Да, теперешнее сражение не похоже на все предыдущие. Но никакая паника не может быть оправдана, даже если ты предвидишь поражение, даже если оно кажется тебе ужасным. Ты должен сознавать, что поражение возможно — вот отправная точка. И лишь то, что удастся пядь за пядью отвоевать у врага, отодвинув тем самым поражение, должно считаться достижением и придавать уверенность… Но откуда черпать воодушевление? Как же сражаться и возможно ли вообще сражаться?

Возможно, если помнить: борьба в таких условиях — сама по себе уже огромный успех. Каков бы ни был конец, еще никогда в истории не бывало, чтобы такие усилия народа оказались напрасными. Во всяком случае, раз столько людей пришло в движение, будет проведена глубокая пропашка…

Возможно, если не забывать: народные массы перешли в наступление повсюду, во многих других уголках Франции, да и во всем мире.

Анри, тот может быть и способен помнить обо всем этом, но как же остальные? Многие видят в первую очередь только то, что у них прямо перед глазами.

Дэдэ был прав, предостерегая коммунистов от чрезмерных взлетов и падений. На этот раз каждая победа с трудом разрушала то, что предпринимал противник. Отдаешь себе в этом отчет уже после. Нельзя, упиваясь очередным удачным ударом, считать, что он приблизил тебя к победе, как это бывает в тех битвах, где преимущество на стороне рабочих. Если ты потеряешь голову от восторга, тебя неминуемо ждет глубокое разочарование и ты впадешь в отчаяние. У тебя все время будет такое чувство, что, затыкая одну дыру, ты пробиваешь рядом еще большую.

Значит, лучше, намного лучше, смотреть правде прямо в глаза. Это требует твердости и выдержки гораздо больших, чем тебе это свойственно. Ты должен, ничего от себя не скрывая, взвесить все возможности потерпеть поражение, а это не шуточное испытание… Для этого нужно заставить замолчать свои собственные чувства, а главное — суметь ввести в определенные рамки гнев и ненависть тех миллионов людей, чьи интересы ты защищаешь. И если ненависть и ярость этих людей могут тебе помешать быть хладнокровным, хладнокровным для их же блага, ты должен бороться и против этого.

Итак, в решающие моменты ты у руля. Пусть в это время все судно вопит от радости или отчаяния, ты обязан следить за своим сердцем, как за рифами в море.

Когда после завтрака Анри, как было договорено, зашел к Клеберу, он чувствовал, что нашел в себе это необходимое равновесие. Борьба по-прежнему велась с переменным успехом и, видимо, должна была продолжаться в таком же духе и всю вторую половину дня. То один, то другой товарищ переходили от восторга к унынию. Хотя противнику и наносились удары, но он, со своей стороны, отвечал с неменьшей силой… Прошли часы, и многие увидели над собой сплошные тучи; это были как раз те товарищи, которые вначале обольщались больше всех.

Появление эсминцев, конечно, оказало гораздо более сильное воздействие, чем вся агитация докеров. Сразу же с десяток завербованных утром грузчиков отказались идти на пароход… Таким образом, для разгрузки оставалось из утреннего набора человек пятнадцать и среди них всего двое профессиональных докеров. Хорошо!

Для безработных появление эсминцев тоже было решающим. Многих не пришлось даже уговаривать, они заявили пришедшим к ним товарищам, что все уже обдумали и работать не пойдут, какими бы последствиями это ни грозило… Опять хорошо…

Но все же двадцать пять безработных согласились пойти на пароход. Таким образом, теперь на разгрузку уже оказалось набрано человек сорок. Больше, чем утром…

Правда, много надежд возлагали на летучие пикеты, и не без оснований. Упреки Брасара по адресу докеров были несправедливы. В пикетах приняли участие все докеры до единого, — такого успеха даже не ожидали. Но… Еще одно «но»… Охранники решили заблаговременно принять меры и, не дожидаясь прихода завербованных на пароход грузчиков, разогнали пикеты. Это не составляло для них особого труда, тем более за соответствующее вознаграждение. Заодно они схватили с десяток коммунистов. И не вслепую. Выбрали лучших: Гиттона, Гриньона, Пьера Руже, «Болтуна»… Охранники хорошо знали в лицо «зачинщиков». И доказали это на деле. В результате завербованные и безработные прошли в порт не задерживаясь, без всяких помех, как письмо проскальзывает в почтовый ящик. Лишь некоторых из них удалось перехватить на отдаленных уличках, где не было патрулей охранников… Что же касается листовки к безработным, то ее не смогли распространить и она не принесла никакой пользы…

Теперь с крановщиками. Казалось, здесь-то одержана крупная победа. Их всех удалось повидать. И все они отказались выйти на работу. А ведь с крановщиками потруднее, чем с остальными, — их мало и среди них всего несколько коммунистов. Не поговорили только с Полем Гранэ, с тем самым, который был уволен за то, что дал пушке упасть в море. Решили — с ним нечего опасаться. Во-первых, он уволен, а кроме того, его поступок сам за себя говорит. Не святым же духом пушка полетела вниз? Как все это случилось, никто, наверно, никогда и не узнает… Но то, что произошло сейчас с Гранэ, лишний раз доказывает — надо учитывать все. Пришли к нему вербовщики и поставили условие: «Будешь сегодня разгружать — тебя вернут на кран! Нет? Значит уже никогда не получишь в порту работы! А в твоем возрасте, с твоей семьей…» Некому было оказать ему поддержку, и Гранэ сдался. Побеседовали бы с ним товарищи до прихода вербовщиков или даже после, и его наверняка удалось бы отговорить. Он из тех, кому легко растолковать, что к чему. Спохватились только тогда, когда увидели, что, несмотря на все, один кран работает… Оказалось, что управляет краном Гранэ — его провели в порт, как преступника, в сопровождении двух охранников. Но пришел он добровольно, никто его насильно не тащил. Да оно и видно: кран-то разгружает пароход…