Но прежде чем высказать свои замечания, Анри хотел проверить себя, чтобы говорить с чистой совестью. Для этого требовалась одна минута. Не вызвано ли его желание раскритиковать листовку какими-нибудь нехорошими побуждениями? Не руководят ли им опять какие-то идиотские соображения? Нет, наверняка нет! Дружище, ты все же принимаешь меня чорт знает за кого! На этот раз все в порядке — все чисто.

Конечно, не очень-то приятно критиковать члена бюро федерации… Можно говорить сколько угодно: у нас это принято, мы сплошь да рядом это делаем и так далее… А вот когда надо, то у тебя язык не поворачивается… конечно, если ты не считаешь себя семи пядей во лбу.

Дэдэ уже прочел и поднял глаза от листовки, но тут, к счастью, Поль сам помог Анри:

— Дэдэ, ты тоже не пляшешь! — засмеялся он.

Анри высказал все свои соображения.

— Пожалуй, Анри прав, — поддержал Дэдэ.

— Присоединяюсь к вам обоим. Я слишком плохо знаю докеров, — признался Поль. — Да и вообще я набросал только проект, ясно, что его надо править. К тому же разговаривали и мешали мне, а я спешил… Придется всем нам вместе поработать над ним. Ну, Анри, перо тебе, по праву.

Всегда легче раскритиковать листовку или статью, чем исправить… Но все же Анри довел дело до конца, правда, со своей всегдашней оговоркой: с меня нельзя требовать, я ведь не шибко ученый.

— Мы тоже, к твоему сведению! — успокаивает его Дэдэ.

Дома обычно Полетта наводит лоск, выправляет ошибки. Иногда даже все переписывает наново. У нее как-то здорово получается. А здесь, без Полетты… Хорошо хоть Макс стоит за спиной и помогает. Правда, он тоже не ахти сколько классов окончил, но зато читает уйму! И не всякую всячину, а серьезную литературу. Кстати о Полетте… Женщинам-то хоть сообщили обо всем?

Не таким простым оказался и разговор между Анри и Дэдэ. Когда стали прощаться, Анри отозвал Дэдэ в сторону, за машину.

— Что такое? — недовольно спросил Дэдэ. Он противник всякого шушуканья.

— Как же быть с Робером? Не понимаю, почему ты ничего о нем не сказал.

— Мне казалось, так будет лучше. Ты-то с ним поговорил об этом? Ну, значит, он уже все понял. И будь спокоен, знает, что я разделяю твое мнение. Пока достаточно. Всегда надо бережно относиться к людям, а теперь особенно.

— Ты и мог бы сделать это бережно, без всякой резкости высказать свое отношение. И тем самым помог бы ему исправить ошибку. Кроме того, стало бы ясным, что здесь дело не в моем личном отношении к нему, понимаешь?

— Да, пожалуй… В этом, пожалуй, ты прав. Но, кстати, подумай, нет ли тут и с твоей стороны чего-то неправильного. Я говорю не о твоем личном отношении к нему, нет! Но просто сперва набрасываешься на человека и только потом видишь — виноват не столько этот человек, как то, что многие проблемы у нас еще не решены. Ошибки именно оттого и происходят, что какой-то вопрос еще не разрешен. Нельзя обрушиваться на одного человека и все валить на него.

— Я и не собирался обрушиваться на него, ты сам знаешь. Но я все время работаю вместе с ним и последнее время замечаю, что товарищ начал сдавать. Нельзя же наблюдать, как он скатывается все ниже, и не попытаться спасти его.

— Согласен. Только я говорю о Чутком, бережном отношении к человеку. Посмотри-ка на «Сидони». Она выглядит гораздо старше своего возраста. Вся разболтанная, части еле держатся. Видишь? — Дэдэ ткнул ногой в заднее крыло, привязанное с одной стороны веревкой. — И вся она в таком состоянии. А ты сам знаешь, как с нею обращаются, вот в этом-то и дело…

Да, Анри знает, как трудно приходится «Сидони». Она, бедняжка, повидала виды. Но тут уж ничего не поделаешь. В этом все несчастье. Машина очень нужна, просто позарез, и в свое время, чтобы ее купить, пошли на большие жертвы. До малолитражки у федерации был грузовичок — он и сейчас еще существует, — большую часть времени находившийся в ремонте. Случалось, что он выходил из строя прямо посреди дороги и всех подводил. Представляете себе, сколько времени теряли зря! Особенно при далеких поездках, когда отправлялись куда-нибудь проводить собрания. Бывало так: выедут в деревню четверо или пятеро коммунистов, а обратно ехать не на чем — грузовик застрял. И вот они ночью добираются как могут обратно — кто на автобусе, кто поездом. Домой попадают только к утру, промерзшие до костей, голодные, да к тому же еще выясняется, что денег на обратный путь они истратили столько, что стыдно просить федерацию возместить расходы.

С «Сидони» дело обстоит лучше. Лучше для людей, но не для машины. В нее частенько набивается до шести человек. Во всяком случае, пятеро — это обычная норма. Под тем предлогом, что кому-то одному совсем недалеко. Высадив пятого пассажира, остальные облегченно вздыхают и устраиваются поудобнее. «Нет, больше так ездить нельзя! — уверяют они. — У меня за эти десять километров совершенно отнялась нога, прямо не знаю, куда ее пристроить». — «А я скрючился в три погибели, чтобы не прошибить потолок, и вывихнул себе шею. Хорош я буду на собрании со свернутой на бок головой! А тут еще на каждом шагу ямы, все кишки растрясло». А если среди пассажиров едет член генерального совета, то чего только ему не приходится выслушать об этих «его» дорогах. И уж не сомневайтесь, что именно ему уступают место на коленях! Пусть себе стукается головой в потолок! Лампочки внутри машины, конечно, давно уже нет, ее разбили. К счастью, такие поездки всегда сопровождаются смехом и шутками, и Робер обычно отличается больше всех. Вспомните хотя бы поездку во время последних частичных выборов в одном из кантонов… Вообразите себе банку, набитую сардинками, которые корчатся от смеха, и у вас будет полное представление… Каких только историй не рассказывает Робер…

Вот вам одна из них. Было это прошлой зимой. Ехали еще на старом грузовичке… Снег выше колен, а в канавах — по самую шею. Ехали Дидло и Робер. Робер сидел у руля. Дорога шла по насыпи, с обеих сторон тянулись похожие на овраги старые карьеры. Вдруг в самом опасном месте — так всегда бывает — погасли фары. Дидло сразу заволновался: «Ты тормози! Тормози!» — «Интересно, как я буду тормозить, — спокойно заметил Робер. — Тормоза ведь не работают, ты же знаешь». Ладно. Машина продолжала ехать в кромешной тьме. Наконец она уткнулась носом в сугроб и остановилась. «Уф! — облегченно вздохнул Дидло. — И как это только мы ухитрились не перевернуться в овраг!» Он тут же открыл дверцу, а Робер, решив узнать, во что они врезались, высунулся вслед за ним… Откуда-то снизу до него донеслись крики. Оказывается, они повисли над самым оврагом. Ну, а бедняга Дидло скатился прямо в пропасть, рассказывал Робер.

Проезжают одну, другую деревню, вылезает еще один пассажир, все рассаживаются посвободнее и сразу же забывают о первоначальных неудобствах. Но теперь облегченной «Сидони» предстоит наверстать упущенное время — ведь выезжает она всегда с опозданием, вечно кого-то приходится дожидаться, да еще проездишь по деревне в поисках помещения, где будет происходить собрание, — адрес в газете не указан, вот и разыскиваешь в темноте объявление на одной из деревенских улиц, освещая стены домов фарами. А попробуйте-ка давать задний ход и разворачиваться на этих коровьих тропках, да еще с высоченными тротуарами! Хорошо, если в объявлении указан точный адрес, но бывает и так: «В танцзале», или «В мэрии», или еще «В зале Дюво»… А на улице ни души, не у кого даже спросить… Вы скажете, что, мол, можно поехать туда, куда идет толпа? Но ведь есть такие деревни, где вся толпа состоит из пяти человек, и как тут их в темноте найдешь? К счастью, у того, кто высаживается первым, обычно до собрания остается с час времени. И вот он блуждает по деревне в поисках нужного адреса, а потом, на обратном пути, развлекает всех, рассказывая о своих злоключениях.

А возвращение! Тут-то и начинается самое трудное. Товарищ, уехавший дальше всех, на обратном пути подбирает поодиночке других пассажиров — и вот «Сидони» снова набита до отказа. Вообще-то, конечно, заранее уславливались о том, где каждый будет ждать машину. Но попробуйте-ка зимой потоптаться на улице часа два, да еще в самое холодное время — между двенадцатью и двумя часами ночи. А в это время кто-нибудь из сочувствующих или коммунистов стоит рядом и настойчиво приглашает тебя зайти к нему и, в ожидании машины, перекусить и пропустить рюмочку, уговаривает не обижать его отказом и каждую секунду жалуется и проклинает все на свете — не может же он оставить тебя одного, хотя бы из соображений безопасности, но насколько вам обоим было бы сейчас лучше сидеть у него в доме, в теплой кухне, за рюмкой и закуской — это всего в двух шагах отсюда. Ты еще больше начинаешь чувствовать холод и в конце концов соглашаешься на то, от чего отказывался вначале. «Вот и хорошо, давно бы так», — говорит тебе товарищ. Но теперь уж времени в обрез, машина должна прийти с минуты на минуту. Ты наспех запихиваешь себе в рот какую-то еду, даже не чувствуя ее вкуса, а согласись ты раньше, — ты мог бы не давиться закуской, да и коньячок распробовать как следует. «Выпей еще, не будет так сухо», — угощает хозяин. Каждую минуту приходится приоткрывать дверь: не слышен ли гул мотора, не шарят ли по деревне фары. А в тот момент, когда машина появляется, да еще заметно, что она плохо ориентируется, ты поспешно собираешь свои пожитки — портфель, пачки оставшихся брошюр, листовок, плакатов, которых оказалось слишком много, нераспроданных газет, которые надо вернуть, — и, навьюченный, как мул, бежишь сломя голову на свет фар и шум мотора, обливаясь холодным потом при мысли, что товарищам надоест разыскивать и они уедут без тебя. Тогда добирайся как хочешь ночью, в мороз, по сугробам. А сколько ты при этом потеряешь времени… А головная боль на следующий день… Незабываемые ночи!.. Много еще всего можно бы порассказать!..