Окончательное поражение неприятеля и победу Франции отметил торжественный «Te Deum» в мае 1945 г.

В продолжение восьми столетий cобор Парижской Богоматери всегда принимал и продолжает принимать участие во всех значительных, радостных или горестных событиях, отмечающих исторический путь Парижа и Франции. Так, после кончины генерала де Голля в этом храме объединились в общем молении представители почти всех народов мира.

Превыше всех христианских добродетелей, Франциск Ассизский ставил Смирение… “Это, — говорил он, — залог спасения души”.

Брат Массео часто сознавал, что именно смирения ему труднее всего достигнуть. Чтобы идти за Франциском, он легко отказался от прежней беспечной жизни, покорно расстался со своими родителями и радостно принял “обет Святой Бедности”. И все-таки смирения ему не хватало… Это он чувствовал каждый раз, когда приходилось подчиняться непонятным порой распоряжениям Франциска и когда они, бедно одетые монахи, проходя через села и города, подвергались насмешкам толпы. Свистели мальчишки, смеялись молодые, удивленно смотрели старики, качая головой: что за невиданный монашеский Орден? Не просто ли нищие?

Но стоило Франциску начать проповедовать, как все менялось. Люди останавливались, внимательно прислушивались. Слова проникали прямо в сердца. И когда монахи уходили, взволнованные горожане провожали их до городских ворот и долго смотрели вслед. А перед путниками опять тянулась лента дороги, то извиваясь по горному склону, то спускаясь в долину. Иногда тропинка бежала через лес, иногда через кудрявые виноградники. Влажная трава охлаждала натруженные ноги. Невидимый за кустами ручеек призывал легким журчанием. Монахи шли на зов, Франциск осторожно раздвигал заросли дикой малины и, став на колени, припадал губами к прохладной воде. Утолив жажду, монахи снова отправлялись в путь. Если ночь застигала их в дороге, они укрывались под сенью деревьев или в пещерах. Всю ночь над головой мерцали звезды, всю ночь ветер овевал прохладой… А на заре птицы поднимали такой восторженный гомон, что будили спящих. Продрогшие за ночь, монахи поднимались, молились, и, выходя на дорогу, шли навстречу солнцу.

Франциск хорошо знал своих учеников, читал их самые сокровенные мысли. Всех любил, но, желая помочь, к каждому относился по-разному. Чтобы смирить дух Массео, он не раз заставлял его делать то, против чего тот внутренне противился. Однажды Франциск сказал:

— Массео! Все наши братья обладают даром созерцания и молитвы. У тебя же дар проповеди, понятной народу. Пусть наши монахи отдаются молитвенному созерцанию, а ты, чтобы им в этом помочь, возьми на себя обязанности привратника, сборщика милостыни и повара… Когда братья сядут за трапезу, тебе придется поесть, сидя за дверями. И если кто-нибудь придет в это время, ты обратись к нему со Словом Божиим, не беспокоя своих товарищей.

Массео поклонился, надвинул капюшон и вышел за двери. Он почувствовал себя отстраненным, оставленным, но в продолжение нескольких дней безропотно стоял у входа, собирал милостыню и готовил пищу. Массео был еще молодым человеком. Состоятельные родители дали ему хорошее образование, а Бог — доброе сердце и телесную красоту. За все эти качества монахи любили его. И теперь, видя как ему трудно приходится, они обратились к Франциску, прося облегчить заботы Моссео и распределить труды между всеми поровну. Видя покорность Массео и сочувствие братьев, Франциск уступил.

Но полное смирение еще не вошло в душу Массео. Лукавый нашептывал порой соблазнительные мысли.

Слава святого Франциска стала распространяться по всей Италии. Теперь во многих городах его ожидали с радостью. Выходили навстречу, обступали, старались прикоснуться, веря, что от него исходит целительная сила.

Как-то раз, после того как монахи оставили город, где Франциска слушала большая толпа, Массео не выдержал и спросил:

— Почему к тебе? Почему всегда только к тебе?

— Что ты хочешь сказать? — удивился Франциск.

— Я спрашиваю, почему все люди бегут именно к тебе, слушают тебя и повинуются? Ты ведь не так уж хорош собой, не очень учен, не слишком высокого роста… А все тянутся именно к тебе. Почему?

Франциск помолчал, улыбнулся и сказал:

— Потому, что Господь, который все видит и знает, не нашел среди грешников большего и худшего, чем я. И вот Он избрал меня для того, чтобы показать на моем примере, что сами мы ничего не можем, а Бог может все.

Однажды, находясь в Риме, по делам Ордена, Франциск получил приглашение от кардинала Остии разделить с ним трапезу. А с Франциском Массео и Леоне. Кардинал Уголино жил, как подобало его сану, в богатом дворце, окруженный роскошью. Босоногие францисканцы в потрепанных рясах резко выделялись в пышной толпе, окружавшей кардинала. Он милостиво принял монахов, расспросил Франциска о нуждах Ордена и обещал помочь. Едва он отошел, как Франциск сделал знак своим спутникам и стал пробираться к выходу. На них смотрели с удивлением.

— Отче, — прошептал Массео — как бы не обидеть кардинала тем, что мы уходим от трапезы.

— А мы скоро вернемся. Как раз поспеем… Видал сколько у него народа? Пока всех расспросит, да с каждым поговорит, пройдет немало времени.

“Что он задумал?” — удивлялся Массео. А Франциск, выйдя на улицу, принялся смиренно просить у прохожих подаяния ради Христа. От денег, как всегда, отказывался, просил только хлеба. Вскоре котомка наполнилась и монахи возвратились во дворец. Там как раз усаживались за стол, уставленный обильными яствами. Чего там только не было: огромные рыбины, фаршированные каплуны, заманчивые паштеты…

Франциск хотел сесть в конце стола, но кардинал усадил его рядом с собой. И тогда Франциск поставил на богатый стол свою нищенскую суму с краюхами хлеба, мятыми плодами, кусками сыра.

Массео покраснел до слез. Ему стало стыдно за Франциска. Вот сейчас кардинал разгневается и выгонит с позором. И будет прав…

Покосившись на суму, кардинал нахмурился, но смолчал. А Франциск принялся угощать его и соседей тем, что собрал. Некоторые брезгливо морщились. Но кардинал взял кусок хлеба и съел, перекрестившись. Стали есть и другие. Массео облегченно вздохнул.

По окончании трапезы кардинал отозвал Франциска в сторону, ласково обнял и сказал:

— Брат мой, бесхитростная душа, отчего ты меня обидел? Отчего принес в мой, для всех братский, дом эту милостыню?

— Разве это не самая большая почесть, что я мог вам оказать? — ответил монах. — Ведь хлеб подаяния — это хлеб смирения, освященный любовью. Каждый ломоть подан во имя Божие.

Кардинал растрогался.

— Поступай, как находишь нужным, милый брат. Поистине, Бог с тобою и ты с Богом.

Этот случай послужил Массео уроком. И позже Франциск еще не раз заставлял его смиряться и подчинять человеческую гордыню Христовой любви. С каждым днем Массео все больше хотелось перебороть себя и обрести, наконец, истинное смирение. Постепенно все его помыслы, все движения сердца направлялись к этому.

Однажды ночь застигла в дороге Франциска и его учеников. Как обычно, они расположились на ночлег прямо под открытым небом. Высокие скалы ограждали их от ветра, прошлогодние листья и мох служили постелью. Утомленные монахи скоро заснули, но Массео не спалось. Едва забрезжил рассвет, он встал и пошел по тропинке, ведущей к вершине горы. Его окружил лес. На востоке зарделась первая полоска зари, с легким шумом пронесся предутренний ветер, как вестник грядущего света. Звезды погасли одна за другой, запели птицы, хрустел под ногами бурелом. На краю тропинки тянулись вверх первые фиалки.

Душа Массео раскрывалась и трепетала от умиления. Не выдержав, он вдруг заплакал и, упав на колени, стал молиться так горячо, как ему еще никогда не случалось.

— Научи, Господи, помоги, даруй мне смирение… Не по заслугам моим, а по Твоей великой милости…

Лобзая влажную землю, пахнущую грибами и прелой листвой, он вспоминал слова излюбленного гимна францисканцев: