ТАМАРА ВЕЛИЧКОВСКАЯ. БЕЛЫЙ ПОСОХ (Париж: Рифма,1952) СВЕТЛЯК («Как хорошо издалека…») Как хорошо издалека Горит светляк у темной речки, Но не смотри на светляка При свете лампы или свечки. Горевший лунным огоньком, Манивший тайною зеленой, Он станет серым червяком, Чужим сияньем ослепленный. Ты отнеси его во тьму, Где ночь синей и травы гуще, И дай зажечься самому Сиянием, ему присущим. «В лесу мороз. А если я щекою…» В лесу мороз. А если я щекою Прижмусь к тебе, замерзшая кора, В дремотной глуби зимнего покоя, Ты, может быть, подумаешь: «пора, Пришла весна…» Потом задремлешь снова И будешь спать, как должно в феврале, Но, может быть, средь холода лесного Ты сон увидишь о моем тепле. «Становятся листья тише…» Становятся листья тише, В саду ни души, ни звука. Желудь порой на крышу Падает с легким стуком. Стукнет, а сердце екнет, — Кажется стук уколом, Так безнадежно мокнет Астра на стебле голом. Так безнадежно никнет Розовым цветом в слякоть, И не умеет крикнуть, И не умеет плакать. Закат («Каждый вечер над полем покатым…») Каждый вечер над полем покатым Догорает закат для меня, И, по-новому, с каждым закатом Завершается таинство дня. Заплетаются розовой сеткой Облака, облака, облака. И чернеют на розовом — ветки Одинокого в поле дубка. И ничто мне молчать не мешает, Даже песня ничья не слышна. Вырастает большая, большая От земли до небес — тишина. Хорошо, что нельзя прислониться Ни к какому родному плечу. Что не надо восторгом делиться, Что делиться ни с кем не хочу, — Что над склоном, пожаром объятым. Небосвод безмятежно глубок, Что стоит между мной и закатом Только тот одинокий дубок. «Растут два тополя. Они…» Растут два тополя. Они Живут, как добрые соседи. Проходят ветреные дни В неумолкаемой беседе… Идут минуты, дни, года: С годами все труднее гнуться. Растут деревья. Никогда Они друг друга не коснутся. Но там, в подземной глубине, Где не тревожат дровосеки, — В глубокой тайне, в тишине. Их корни сплетены навеки. Белый посох («Вдоль площадей многоголосых…»)
Вдоль площадей многоголосых, Почти захлестнутый толпой, Проходит медленно святой, На белый опираясь посох. Он окружен глухой стеной Своих пожизненных потемок, И этот город слишком громок Для стука палки костяной. Но шум смолкает за спиною, Слепой проходит, огражден Той путеводной белизною, Которую не видит он. «Полдень был неумолимо светел…» Полдень был неумолимо светел, Многолик и шумен был вокзал. Но меня одну никто не встретил, Ласкового слова не сказал. Это мне не показалось странным, Я велела сердцу — не жалей! И пошла я дальше с чемоданом, Как-то сразу ставшим тяжелей. «Желтизна ковыля…» Желтизна ковыля И сырая земля, И поля, и поля На закате И походка легка, И сошлись облака, Словно два голубка На закате. Только ветер зовет, Только ввысь и вперед, Только руки — как лед На закате. «Цветок на окошке пленный…» Цветок на окошке пленный Сегодня ожил немного, К живому теплу вселенной Он ищет в окне дорогу. Торчали зимой, хирея, Три ветки сухих, колючих, Но солнце сегодня греет, И с неба уходят тучи. И вот, стеклом отделенный От воздуха, солнца, неба, Он тянет росток зеленый, Как будто руку за хлебом. «Гибнут от жаркого лета…» Гибнут от жаркого лета, Гибнут от лютой зимы. Слепнут от яркого света, Слепнут от длительной тьмы. Трудно дышать в подземельи, Трудно дышать на горах. Мучит безлюдие в келье, Мучит толпа в городах. Сердце, чего же ты просишь, Что тебе петь не дает? Ты ни глубин не выносишь, Ни окаянных высот. |
