«Каждый хочет умереть последним…» Каждый хочет умереть последним, Каждый чье-то занимает место, Каждый хочет получить в наследье Деньги, службу, комнату, невесту… Только каждый под конец постигнет, Что багаж земной ему не нужен… Так и волнам хочется воздвигнуть И побольше раскатить жемчужин — Но волна восставшая растает, Станет снова зыбью голубою, И на миг, другая, нарастая, Пенный жемчуг унесет с собою. «Новоселье», 1950, № 42-44 «Смерть не ужасна. Смерть проста…» Смерть не ужасна. Смерть проста. Побег усохший просто обрезают. Но губы мертвого — не губы, а уста, И не целуют их, а лобызают. Деянья смерти мудры и просты, Они не знают пафоса и позы. Но пальцы мертвого — не пальцы, а персты И могут удержать лишь крест и розу. «Новоселье», 1950, № 42-44 «Возвращаюсь ночью домой…» Возвращаюсь ночью домой. От домов на дороге тень. Возвращаюсь — а дом не мой, Не моим был и этот день. Да и что я могу назвать Нераздельным, всегда моим? Ни друзей, ни отца, ни мать, Ни надежд проходящих дым. Мой сейчас этот гулкий мост, Где одна не спеша иду, Да на небе меж ясных звезд Различаю мою звезду. «Новоселье», 1950, № 42-44 «Пока падучая звезда…» Пока падучая звезда Летит в стремительном паденьи, Пока за нею борозда Бежит светящеюся тенью, Пока не кончит трепетать Ее бессмертное сиянье, — Успей за нею прошептать Твое заветное желанье. И наша встреча, как звезда, Летучей искрой пробежала, Но воля слабая тогда Ее полета не сдержала. И мне печально оттого, Что был прекрасен светоч белый, А я желанья своего Шепнуть вдогонку не успела. «Выходит месяц тусклый и угрюмый…» Выходит месяц тусклый и угрюмый, И тишина небесная растет. Вечерний час, когда приходят думы, И каждая сестру свою ведет. Все реже жизни долетают шумы, Деревья черные угрюмы и остры. Вечерний час — когда приходят думы, И каждая печальнее сестры. «Пока вода родника…»
Пока вода родника, Сбегает, спеша, с горы, И зябнет в воде рука Во время летней жары. Я тоже всегда пою При виде горных вершин, Когда под эту струю Иду подставить кувшин. Пока не течет вода В замшелый савойский сруб, Я вижу в воде всегда Улыбку счастливых губ. Как будто Дух родника, Что в этой воде живет, Имеет вид двойника И вместе со мной поет… «Сегодня деревья встревожены…» Сегодня деревья встревожены, Высокие флоксы повалены, И листик летит, будто кожаный, Коричневый с желтой подпалиной, А формой похож на миндалину… Такая на свете сумятица, За птицами облако гонится, Каштаны спадают и катятся, Ромашка как пьяная клонится И ветка от ветки сторонится… Без боли листва осыпается, А кто ее знает — без боли ли? А та, что на дереве мается, За что ее долго неволили, За что полететь не позволили?.. «Как просты, прекрасны и суровы…» Как просты, прекрасны и суровы Очертанья купола и ниш… Отойди на время от земного, Здесь, душа, ты Богу предстоишь. Неподвижны свечи в полумраке, Как цветы на восковых стеблях, У порога бьют поклоны маки, Шарит ветер в темных тополях. Возле маков вьется повилика И курит цветочный фимиам. В полусвете проступают лики, Ангел руки простирает к нам, Белый ангел расправляет крылья, Светотени по стенам дрожат, Кажется — ещё одно усилье И по камням крылья зашуршат… Скорбны Богородицины очи И печалит полудетский рот. — Первозданный камень не обточен, Словно это Вифлеемский грот. «У вещей особая душа…» У вещей особая душа. Часть души того, кто их лелеял, Кто осколки вазы, не спеша, Терпеливо и любовно клеил, Кто под вечер бронзовые бра Зажигал в молчаньи и покое, Кто любил по блеску серебра Проводить ласкающей рукою. И порою о вещах иных Я читаю в выцветшем узоре. Так в глубинах раковин немых Дремлет шум неведомого моря. |
