Вера их заключается в боязни ада и черта, добродетель — в ненависти к иноверцам (вопреки евангельскому завету «оттрясите прах от ног ваших, если вам не поверят»), в ненависти к материалистической науке.

Мне приходилось слышать, как некоторые молятся. Вместо слов «при Понтийстем Пилате» произносят в молитве: «примостимся стреляти»; вместо «избави мя от лукавого. Яко…» произносят: «Избави меня от лукавого Якова…», вместо «Отче наш, иже еси на небесех» — «Очи наши женися на небесах» и т. п. Как правило, во время молитвословий шепчутся между собой, говорят о самых обыденных вещах: о рынке, о скандалах соседей или о чем-нибудь в этом роде.

Невежество верующих в религиозных вопросах напоминает того средневекового монаха, который, читая в псалтири латинское слово mária (то есть моря), принимал его за имя девы Марии и истово осенял себя крестным знамением. Одна верующая, зная заповедь о непрелюбодеянии, так оправдывала свою связь с диаконом, которого другие называли блудником: «Ведь он не со всеми, а только со мной сожительствует. Какой же он блудник? Блудник тот, кто со многими…»

Начиная с глубокой древности церковники систематически ограждали себя каноническими правилами, что-де никто не должен осуждать священников, все должны слушать их во всем и т. п., потому что они — слуги самого бога, его ставленники на земле. Но верующие теперь мало обращают внимания на эти правила: по заслугам осуждают поступки попов, жалуются на них, крепко ругают, иногда не прочь и отколотить. Например, в одном из приходов Черниговщины верующие хотели остричь попа Феодосия Хоменко; на Смоленском кладбище в Ленинграде верующие несколько раз собирались избить протоиерея Павла Тарасова, но всякий раз ему удавалось бежать. На Одесщине дьячок, не побоявшись канонических правил, подсыпал отравы в «кровь господню» и отравил попа Очеретько. На суде дьячок заявил, будто хотел испытать силу слов Христа, якобы сказавшего, что «если даже что смертное выпьют, не повредит» верующим в него (см. Марк, XVI, 18). Значит, или слова Христа лживы, или поп был неверующим. На Ростовщине дьячок в алтаре перед престолом размозжил череп попу за то, что тот соблазнил его жену.

С полной уверенностью могу теперь сказать: такого христианства, каким его тщатся изобразить церковники, нет! Нет его в практической жизни человека, и, как свидетельствует история, никогда не было. Христианство живет только в церковных книгах и в устах церковников. Слова же и дела их расходятся до бесконечности.

О библии, о евангелиях большинство верующих имеет самые смутные понятия. И тем не менее распространяют молву, что библия — книга святая, богомудрая. Иллюстрацией к тому, какое понятие у верующих о библии, может быть следующий случай. В Соликамске в недавнее время служил диакон Лука Петренко. Как-то на «страстной седмице» после дневного богослужения зашли к нему в церковную сторожку несколько богомолок:

— Спасибо, спасибо, отец Лука! Не даром, знать, вы закончили семинарию — свое-то евангельице нам написали.

— Какое евангелие? — удивился тот.

— Да как же? Ведь вы сегодня все время провозглашали: евангелие от Луки да от Луки. Разве то не ваше?

Диакон, с трудом удерживаясь от смеха, ответил:

— Да ведь я читал евангелие от Луки-апостола, который написал одно из четырех евангелий.

— Вот как! А мы-то думали… ну, простите нас грешных… Мы, темные люди, по простоте своей не ведали…

Если верующие считают библию богомудрой книгой, данной якобы богом для постоянного руководства в жизни, то почему они не исполняют предписаний ее? Например, библия-требует «не сотвори себе кумира», а верующие почитают иконы и статуи; советует не заботиться о завтрашнем дне, а верующие заботятся даже о вечности; заботятся они и о «спасении души», тогда как библия говорит: «Кто станет спасать душу свою, тот погубит ее…» (Лук., XVII, 33). Библия советует не собирать себе сокровищ на земле (Матф., VI, 19), не есть зайца (Левит, XI, 6), не есть свинины (Лев., XI, 7—8), не стричь голову кругом и края бороды (Левит, XIX, 27), не зажигать свет в субботу… Библия авторитетно поучает, где надо устраивать уборные и как испражняться (Второз., XXIII, 13—14); советует разрушать дома, на стенах которых появился стенной грибок, и весь стройматериал выносить за город (Левит, XIV); советует ежегодно в пустыню высылать с нарочным «козла отпущения» (Левит, XVI, 21), праздновать субботу, есть саранчу (Левит, XI, 21)… Причем все эти законы якобы продиктованы богом для верующих на «вечные времена». Но кому же из верующих придет в голову исполнять все эти библейские предписания?! С другой стороны, они исполняют то, чего в библии и в помине нет: на каком-то основании они не едят яблок да 19 августа, освящают мак 14 августа, на могилки носят кутью, яйца, куличи…

Верующие доверяют библии и основывающейся на ней христианской религии! Но большинство церковников, проповедуя своей пастве библейские «истины», сами посмеиваются над ними.

На фоне нашей действительности я отчетливо увидел, что церковное вероучение и нравоучение чужды современному советскому человеку. Чтобы спасти христианскую мораль, церковники всеми силами стараются согласовать ее с современной действительностью. Они вынуждены подновлять дряхлые и абсурдные догматы, прибегая даже к лицемерию.

Помню, у одной верующей женщины в Ленинграде тяжело заболела восемнадцатилетняя дочь. Мать была в отчаянии. В своих молитвах она дала обет, что отдаст дочь в монастырь, если бог пошлет ей выздоровление. Девушка выздоровела, как выздоравливают тысячи других больных. Но верующая мать увидела в этом «чудо» и действительно поместила свою дочь в. Пюхтицкий женский монастырь. Не напоминает ли обет этой христианки обет Иеффая, принесшего в жертву богу свою единственную дочь? (Судей, XI). Прошло два года. Молодая девушка поняла бессмысленность своего пребывания в монастыре, но решительно уйти оттуда боялась. Она со слезами умоляла свою мать забрать ее домой, позволить жить как все живут. Но мать не разрешила, а усердно молилась, чтобы бог удержал свою жертву в монашеской келье, ибо в противном случае нарушится данный ею обет. Кроме того, мать боялась, что дочь выйдет замуж за юношу, которого она не хотела видеть своим зятем. Эта богомолка просила отслужить молебен, чтобы бог не допустил исполнения желаний ее дочери. Как человек, я глубоко осуждал поступок матери, ее безумный обет, но, как священник, не мог высказать ей этого и должен был говорить шаблонное церковное мнение: мол-де всевышнему угодна такая щедрая жертва, ибо она спасительна как для души дочери, так и для души матери, не поскупившейся отдать своему богу единственную любимую дочь.

Такая раздвоенность между моими, по-новому уже складывавшимися убеждениями, и положением священника причиняла мне большие моральные страдания.

Безжизненность и косность своего верования, бесплодность церковных молитв и постов в наше время прекрасно сознают и сами церковники. Мне вспоминается день запуска в космос первого искусственного спутника Земли. Все библейские чудеса, вместе взятые, показались жалкими и наивными в сравнении с этим беспримерным подвигом наших ученых.

— Пожалуй, «молитвами, бдением и пощением» ученым не удалось бы совершить такого всемирного чуда! — справедливо заметил в тот день диакон Иван Шашков.

Некоторые же священники, пытаясь в проповедях дать богословское обоснование этому событию, говорили, что бог, мол, дал ученым разум, и они создали искусственный спутник. Но тут они явно отступали от богословия. Ведь по церковному учению, бог дает мудрость и посылает благодать только людям верующим в него и пребывающим «в законе его день и ночь» (Псалтирь, псалом I). О том, что советские ученые далеки от этого, говорить не приходится.

Как я уже упоминал, среди знакомых мне служителей культа и учившихся в духовных учебных заведениях было много маловерующих, а то и вовсе неверующих. Многие из семинаристов и студентов духовной академии стыдились своего звания, всячески скрывали от посторонних и даже от знакомых, где они учатся. Так, Григорий Онищенко учился в духовной семинарии, затем в академии и не только знакомые и родственники, но даже его мать не знала об этом. Когда летом 1954 года студент духовной академии Владимир Шуста побывал в Бахмаче у Григория Онищенко, последний при встрече прежде всего попросил Шусту никому не рассказывать, где они учатся.