О моей переписке и встрече с Дулуманом на фестивале стало известно в епархиальном управлении. Меня вызвали туда. Секретарь митрополита протоиерей С. Румянцев расспрашивал меня о Дулумане, а затем и о моей переписке с ним.

То ли в наказание, то ли для испытания меня командировали на две недели в глухой хутор Зажупанье Осьминского района, находящийся в 70 км от железной дороги. Была осень, ежедневно шли дожди. Сообщение с хутором затруднилось. Весь в грязи, измученный, через двое суток я добрался до хутора, где в Михайловской церквушке (священника там не было уже с год) я должен был совершать требы и богослужение. На службе присутствовало пять-десять старух и столько же детишек, а иногда, кроме меня, сторожа и старостихи, никого не было. Я чувствовал себя как в ссылке. Тоска, снедающая тоска не оставляла меня с раннего утра и до поздней ночи. Жил один в большом пустом церковном доме. Ночью было жутко.

— Как вы смотрите на то, что священники жили раньше и теперь живут богато, роскошно, не как миряне? — спросил я Как-то Иустинию Ивановну, старостиху Зажупанской церкви.

— На то они и батюшки, чтобы лучше нас, мирян, жить, — ответила она.

«О святая простота!» — подумал я, и мне стало жаль ее, жаль доверчивых простых людей. А сколько есть их на свете, таких простецов! Они верят, что духовенство в самом деле верит в бога, не подозревая, что священнослужители в абсолютном большинстве только притворяются верующими. Ризы, мантии, рясы, кресты, бороды, длинные волосы и богословствование — это лишь ширма, за которой они скрывают свое подлинное лицо. Да ведь попам-то невыгодно обнаруживать свое неверие, как не выгодно это было и князьям, и царям, и буржуям, которые считали, что «религию нужно сохранить для народа», ибо видели в ней узду, а не что-то божественное. Попы молятся напоказ, для людей — этим ведь живут. А на самом деле они, в основном, — рясоносные безбожники. Посмотрите, как большинство из них ведет себя в алтаре, послушайте, о чем говорят, какие рассказывают анекдоты. Конечно, нет правил без исключений: порядочный священник, искренне заблуждающийся, является именно исключением в церковном мире.

Вернулся я из Зажупанья в Ленинград с окончательно созревшим решением порвать с религией. Я отдавал себе отчет о том, что ломка сложившихся устоев жизни не пройдет безболезненно. Еще в 1952 году поступок Е. Дулумана я считал смертным грехом. Тогда я был еще одиноким, а сейчас у меня семья: жена, двое маленьких детей, престарелая мать, недавно только пережившая трагическую смерть зятя — тоже священника. Однако я чувствовал готовность окончательно порывать с церковью — это было требование разума и совести. Как и следовало ожидать, в семье мое намерение было встречено с ожесточением. Домашние стали запугивать, что если я брошу священство, то меня, не имеющего никакой специальности, нигде не примут на работу, будут осмеивать, колоть прошлым. На помощь были призваны значительные силы в лице родственников, и близких к нашей семье церковников. Отцы иереи, бывшие мои друзья, убеждали остаться и, если нет больше веры, ходить к престолу, как к станку (разницы, дескать, нет, но только у престола денежнее). Я отбивал одну идеологическую атаку за другой. Затем служители престола начали внушать жене, что за моим разрывом с религией скрывается намерение бросить семью на произвол судьбы.

— Только ты можешь удержать его от этого рокового шага, — сказали они ей. И она принимала все меры к тому, чтобы удержать меня в священстве. Я всячески убеждал жену, что порвать с религией — это вовсе не значит отказаться от семьи. Очень тяжело было видеть слезы на глазах моих домочадцев. Плакала мать, плакала жена, плакали ее родители, а с ними и малыши, не понимавшие ничего, но охотно поддерживавшие общий плач. Все убеждали меня, что мой атеизм — временное искушение, напущенное на меня дьяволом. Нередко и мои щеки бороздили слезы. Именно в этот период ломки привычек и порядков по-церковному сложившейся семейной жизни я всем своим существом ощутил страшную тяжесть религиозных уз, с пеленок сковавших меня по рукам и ногам. Сколько усилий надо, чтобы разорвать эти тяжелые узы! Но я непременно должен их разорвать! Казалось, не было в мире силы, которая могла бы удержать меня в тенетах религии хотя бы еще один день. 11 февраля 1958 года я окончательно и открыто порвал с религией.

Трудным и сложным был мой путь от религии к атеизму. От веры к неверию я прошел через фанатизм, сомнения и колебания. Пройдя все стадии религиозного развития — воспитание, образование и служение священником, — я на основании собственного опыта могу сказать, что религиозная идеология вредна не только потому, что она в корне ложна, не содержит в себе ничего научного, но и потому, что она своей мистикой, вероучением и рабской моралью психически калечит человека: засоряет его ум, притупляет чувства, расслабляет волю.

Эта религия психически искалечила семинаристов В. Трутнева, В. Васильева, Н. Миронова, М. Малолетнего, И. Маханьковского, В. Паламарчука и других. Это религия довела до сумасшествия семинаристов П. Карпенко, Д. Туркомана, А. Данильца и других, не говоря уже о многочисленных юродивых, «порченых» женщинах, стремившихся угодить богу и просиживавших ночи над «Апокалипсисом». Это религия доводила и доводит людей до психической ненормальности, до состояния умопомешательства, до изуверства, когда в состоянии экзальтации они кричат, скачут, бьются о землю, истязают себя, приносят в жертву богам отдельные члены своего тела, своих детей или самих себя. Это религия довела супругов Бородиных из деревни Глазатово Кашинского района Калининской области до изуверского убийства своего восьмилетнего сына, «чистую душу» которого отец с матерью принесли в жертву своему искони кровожадному богу.

Не секрет, что религия манит к себе своими обещаниями вечной жизни, своей мнимой таинственностью.

Церковь категорически утверждает (и я этому верил), будто религия вечна, будто есть у человека какое-то врожденное религиозное чувство. И только уже будучи священником, я узнал, что это утверждение противоречит научным данным. Я узнал, что, как и всякая идеология, религия, ее культы и учреждения — явление историческое, преходящее, возникающее и отмирающее при определенных общественных условиях. В течение начального периода человеческой истории люди долгое время не знали никакой религии. Появление религиозных представлений в первобытном обществе стало возможным с развитием мышления и членораздельной речи. Примитивная религия дикаря заключалась в поклонении вещественным предметам, в олицетворении сил и явлений природы, в одухотворении всего окружающего. «Религия, — писал Энгельс, — возникла в самые первобытные времена из самых невежественных, темных, первобытных представлений людей о своей собственной и об окружающей их внешней природе».

В период родового строя каждый род имел своих духобогов. С объединением родов в племенные группы объединялись и родовые божества. С расслоением доклассового общества на богатых и бедных, на рабовладельцев и рабов изменялись и религиозные представления. По образу и подобию земных правителей создавались всемогущие боги, управляющие природой, страной и общественной жизнью. В обществе выделилась целая каста служителей религиозного культа, связанная якобы с богами, но на самом деле — с эксплуататорскими классами, выполняющая якобы волю богов, но на самом деле — волю богачей эксплуататоров.

В классовом обществе религия приобретает разнообразные формы, но христианская церковь учит, будто бы начальной формой религиозных верований был монотеизм, то есть вера в единого бога, и что монотеизм сохранялся только в среде иудейского, «богоизбранного» народа. Это неверно, ибо противоречит всем данным истории и этнографии. Эвгемер, древнегреческий писатель IV—III вв. до н. э., уже правильно понимал причины возникновения монотеизма, когда говорил: «Боги — это цари, обожествленные людьми».