— Уж не знаю я, не углядела, — говорит Анисья Захаровна, кланяясь этой руке. — Неграмотные мы, откуда же знать, что он читает? А дитя доброе, послушное. Вот и учительша хвалили, лучший, сказывали, ученик.

— Лучший ученик! Такие вот лучшие как раз и попадают за решетку. Вам сына, что ли, не жалко? Способности у него есть, это мы знаем, но, видно, наука ему идет не на пользу. Я вас предупреждаю, что он на плохом и опасном пути.

Анисья Захаровна мнет концы шали:

— Вы не извольте беспокоиться, уж мы с отцом спросим с него, сделаем выволочку. Отец наш человек строгий и у начальства на хорошем счету.

— Вот поэтому я и согласен пока оставить вашего сына. Но до первого же случая. Если повторится, выгоним, не взыщите.

Голос директора звучит уже не так грозно. Лучше покончить эту неприятную историю без шума.

— Я решительно требую, чтобы его примерно наказали. Со всей строгостью.

— Накажем, непременно. Будете довольны, ваше благородие.

Вася ждет мать у ворот училища.

— Смотри, чтоб не дошло до худа, — говорит она и берет сына за руку. — Сильно серчает дилектор. Ты уж не маленький, понимать должен. На этот раз вроде пронесло грозу. Да мне из-за тебя душой покривить пришлось. Обещалась, что выволочку сделаем дома.

И больше они не говорят о том, что случилось.

Лодки стоят у берега, уткнувшись носами в глинистый откос, черные от смолы, словно прокопченные в заводском дыму. Они привязаны веревками к кольям, забитым в землю. Лишь некоторые, те, что получше, — на цепях. Если зайти к лодкам с кормы, развернуть их против течения, они на минуту станут поперек Емельяновки. Потом течение снова отгонит их к береговому откосу.

Ребята, голые, измазанные глиной, скатываются в речку с гиканием и визгом, бьют ладонями по воде, обдавая друг друга холодными брызгами.

— А ну, слабо под тремя лодками проплыть? — подзадоривает ватагу Петя Кирюшкин.

— Чего там слабо! — откликается Вася. — Ты проплыви, а мы не отстанем.

И ныряет вслед за другом. Выныривают они за лодками, долго отфыркиваются, выплевывают воду изо рта, подтягиваются к борту последней лодки, уцепившись за него руками. Потом отталкиваются и ныряют снова. Тем, кто стоит на берегу, видно, как в темной воде между лодками, извиваясь, проходят маленькие белые фигурки.

— Утопитесь, чертенята! — кричит женщина, пришедшая на речку полоскать белье.

— Небось, живы будут, — останавливает ее дед Терентий. Он сидит на берегу с неизменным чурбачком в руках. Тонкая стружка, завиваясь, ползет из-под его ножа. — Недолго им осталось баловаться.

Дед, как всегда, понимает их. Разумеется, он не был у Алексеевых на кухне в тот вечер, когда Анисья Захаровна, едва убрав со стола миску из-под щей, положила перед мужем свидетельство, принесенное сыном. Говорилось в свидетельстве, что Алексеев Василий прошел курс в училище и показал отличные успехи по всем предметам — по русскому языку, закону божьему, арифметике, геометрии, технологии металлов и физике. Сама Анисья Захаровна прочесть то, что было написано в этой бумаге, не могла, но знала со слов сына и передала по-своему мужу:

«Всё, значит, Васенька превзошел».

В голосе ее звучала гордость и еще явственнее беспокойство. И, уловив это беспокойство, Петр Алексеевич сказал с раздражением:

«Ну, слава богу, а то уж невмоготу стало. Теперь в пушечную пойдет. С мастером уже говорено было».

«Может, пока что полегче найти? — Мать притянула Васю к себе. — Мал ведь еще совсем».

«А где легкая работа? Ты видала такую?»

Вася молчал и переводил глаза с матери на отца. Конечно, он знал, что должна теперь начаться его рабочая жизнь. Он лишь утвердительно кивнул, когда отец сказал, окончив разговор и тяжело вставая из-за стола:

«Добытчиком станешь, помощником мне. Легкое ли дело, семья — восемь душ? Учили-то тебя из последнего».

Потом в стихотворении «Детство и юность» Вася напишет:

И еще он выльет в стихах страдание, отчаяние, которое принес ему заводский труд, особенно в первую пору, когда жестокое ярмо легло на неокрепшую и непривычную детскую спину:

Но старику Терентию рассказывать ничего не надо. Он всё понимает сам.

— Недолго им баловаться, — говорит он и подзывает к себе ребят. — Небось, покататься охота? Берите мою лодку.

Такое предложение незачем повторять два раза. Гриша и Коля Ивановы уже тянут весла, Петька отвязывает лодку от кола.

— Хлебушка надо раздобыть с собой, — говорит кто-то из ребят.

— Верно, хорошо бы, — соглашается Вася и не ждет, чтобы другие занялись этим. Он быстро бежит к дому, а через несколько минут появляется снова. В руках у него краюшка хлеба и крупная соль в обрывке газеты. Как ни голодно дома, Анисья Захаровна найдет чем покормить Васиных дружков. За пояс засунута книжка.

— Грамотей, — кричит Гришка, прилаживая весла, — садись грести! Мы же на залив, а не в школу.

— Там и почитаем, — отвечает Вася, — книжка-то до чего интересная, ребята!

День жаркий, солнце печет, но с моря тянет ветерок и холодит мокрые спины ребят. Невысокие волны встречают лодку на заливе и окатывают брызгами.

— Пошли в воду!

Вася быстро скидывает рубаху, штаны и прыгает с носа мерно покачивающейся лодки.

Они купаются долго, кувыркаются в воде, потом причаливают к острову. Еще не хочется возвращаться домой.

— Васька-, дай хлебца-то, — вспоминают ребята.

Они тут же разламывают краюшку.

Вася устраивается с книгой под ивовым кустом на берегу. Куст широкий. В его тени не жарко, и ребята ложатся рядом.

— Да брось ты книжку, Папаня, — медленно, лениво говорит Гришка, толкая его под локоть. — В школе маяли учением, так ты же кончил, всему научился.

— Научился! — вспыхивает Вася. — У тебя одна забота — пузо набить потуже. А в голове пусть хоть ничего не будет.

— Ну, закипел самовар!

— И закипел. Пускай я самовар, а ты пустая кастрюля, от нее один звон. Нас в школе не больно многому учили, только тому, что нужно хозяевам.

— Хозяину, поди, начхать на твою науку. Ему знай ломи.

— Нет, ты грамотный хозяину нужнее. Тебя к станку поставят, а за станок большие деньги плачены. Грамотный лучше сбережет. Но есть другая грамота, и ей хозяева нас учить не станут, — как бороться за рабочее дело. Вот эта грамота нам важнее всего.

С минуту он молча смотрит на друзей. Сейчас кажется, что он много старше их всех. Потом крепко ударяет Гришку по плечу и говорит с усмешкой:

— Ну, попробуй уложить Петьку на лопатки! Тоже уметь надо. А с царем, с заводчиками бороться — это не с Петькой. И против книжек ты зри. Давайте лучше почитаем вместе.

Он начинает читать им, бережно отгибая страницы. Голос у него негромкий и мягкий. Увлекшись, он почти перестает заикаться, а если и запнется на ином слове, это совсем не мешает слушать.

Они лежат на самом берегу залива, который, разнежившись, лениво лижет песок широкими языками набегающих волн. Вдали по серо-голубой глади медлительно движутся, густо дымя, пароходы. Белые чайки чертят по небу острыми крыльями и купаются в волнах. Эти жадные, злые птицы кажутся издали воплощенной гордостью и свободой.

Вася читает о море, таком же, как это, лежащее у их ног, и все-таки совсем на него непохожем, далеком южном море. Бескрайнее и могучее, оно уходит в синюю даль. Жаркое солнце смотрит в него точно через тонкую серую вуаль и почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов и острыми килями турецких фелюг.