— Ты чем занят сегодня?

— Да ничем особенно… А что, какое-нибудь дело есть?

Ваня Тютиков заинтересованно взглянул на друга. Они шли по темному заводскому двору. Человеческий поток медленно, устало катился к проходным воротам, и люди, которых они обгоняли в мутной предутренней мгле, казались расплывающимися тенями. Слитный гул цехов поглощал шаги и голоса, да рабочие почти и не разговаривали. Ночная смена вымотала всех.

— Поедем в город. Я за тобой зайду часа в два, — сказал Вася Алексеев.

— Поедем, — охотно откликнулся Тютиков. Он любил сопровождать Васю в его хождениях и поездках по городу, часто продолжавшихся много часов. Шагая по улицам, они разговаривали, обсуждали мировые события, новости заставы, говорили о сердечных делах. Разговаривать с Васей Тютикову было всегда интересно.

— Поедем, — повторил он. — А куда?

— В одно место. Литературу мне новую обещали. На Суворовском…

Поездка была как многие другие. Вася рассказывал о книгах, прочитанных за последнее время. От Нарвской заставы до Суворовского путь был долгий.

На Суворовском вошли в большой, богатый дом.

— Ты не к буржую какому меня ведешь? — полюбопытствовал Тютиков.

— Нет, — сказал Вася. — Это не буржуй. Так, интеллигент, сочувствующий революции.

Фамилии он не назвал.

Хозяин принял их в кабинете, обставленном дорогой кожаной мебелью.

— А, молодой большевик! — приветствовал он Васю. — Рад вас видеть, хоть вы и спорите со мной каждый раз. Присаживайтесь.

Они сели, и вскоре Вася действительно заспорил с хозяином. Тот доказывал, что война заставляет рабочий класс всех стран отложить решение коренных вопросов общественной жизни. Вася считал, что война, напротив, приближает революцию.

Хозяин дома был человеком образованным, следил за иностранной печатью. И хотя собеседники явно расходились во взглядах, Вася сумел узнать у него немало интересного.

— Учтите, что группы, выступающие против войны, в европейских странах численно невелики, — говорил хозяин дома. — В Швейцарии не то вышел, не то начинает выходить новый журнал на немецком языке. Издатели называют его пропагандистским органом союза социалистических организаций молодежи. Они поднимают голос против войны, но, я думаю, это просто молодая горячность. Разве они в состоянии перекрыть гул и грохот войны?

— Уже одно то, что они смело поднимают голос, очень важно. А рабочая молодежь их услышит, она этого голоса ждет. И то, что международный союз социалистических организаций молодежи живет и действует, — это очень хорошая весть. Значит, все оппортунисты и шовинисты не смогли сбить их с толка, даже размахивая министерскими портфелями.

Вася собрался уходить. Под мышкой у него была стопка книг.

— Заходите поспорить, — сказал на прощание хозяин.

— Поспорим! — откликнулся Вася. — Будет случай.

— Из этого большевика не сделаешь, — заметил Ваня Тютиков, когда они вышли на лестницу.

— Трудно, — согласился Вася. — Но хоть и думает он не по-нашему, а кое в чем помогает. И знает много. То, что он рассказывал про журнал, про Интернационал молодежи, это и впрямь важная новость.

Они быстро пошли по улице. Тютиков несколько раз заговаривал с Васей, но тот отвечал односложно. Лицо его стало настороженным.

— Слушай, — тихо сказал он вдруг, — или мы привели кого-то на хвосте или за этим домом была слежка, но только за нами увязался шпик. Видишь человека на той стороне?

— Ты думаешь, он…

— Надо проверить… Идем тихонько к остановке. Садиться будем, когда трамвай тронется.

Они тан и сделали, вскочили в трамвай на ходу. Человек, шедший по другой стороне улицы, оказался рядом и успел вскочить в прицепной вагон.

— Понятно?

Теперь и Тютиков видел, что за ними следят.

В общем, это походило на игру. Через несколько остановок они сошли с трамвая. Человек, следовавший за ними, тоже сошел. Он был в пальто какого-то неопределенного серого цвета и в черном котелке. Лицо у него было серое и неопределенное, как пальто.

— Пройдем остановку и сядем в другой трамвай, — предложил Вася.

Человек в котелке следовал за ними. Он шел по тротуару, отстав шагов на десять, и словно бы совсем не интересовался ими, но стоило друзьям прибавить шаг, как и он прибавлял, стоило задержаться на месте, как задерживался и он. И в трамвай он сел опять после них.

У Сенной площади они соскочили, не доезжая остановки. Человек в котелке высунулся с площадки заднего вагона и приготовился прыгать.

— Отрежет ему ноги, придется царю-батюшке пенсию платить, — проговорил Тютиков, озорно поглядывая на преследователя.

Тому ноги не отрезало, видно, привык прыгать, но, когда друзья вскочили в другой трамвай, шпик не последовал за ними.

— Неужто отстал? — тихо спросил Тютиков.

Вася только глазами показал на человека, вскакивавшего в трамвай вслед за ними. Шпик в котелке передал их другому. Тот держал себя нахально — всё время, пока ехали к Нарвским воротам, стоял у них за спиной и пробовал завести разговор. Друзья не отвечали.

У Нарвских ворот и этот преследователь отстал. Его сменил уже третий.

— Хлопот с нами полиции.

Вася кивнул на нового шпика:

— Ну, этому придется походить пешочком.

Они дошли до завода, свернули в Шелков переулок. Шпик шел следом или, когда они вдруг останавливались, обгонял их и задерживался впереди.

— Пойдем полем, — решил Вася. — Выберемся к Красненькому кладбищу. Там есть кто-нибудь из наших ребят. Если не отстанет, попросим, чтобы ему прописали ижицу. Нам-то в драку сейчас ввязываться нельзя.

Впереди было кочкастое болото, поросшее мелким кустарником. Между кочек стояла вода.

— Снимай сапоги, — сказал Вася, — пойдем босиком. Чай наши места, чего стесняться.

Они разулись, засучили брюки и побрели по бурым кочкам. Вода леденила ноги, каждый шаг был мучением.

— Иди, топай, — сказал Ваня Тютиков, поглядывая в сторону шпика. — Простуда тебе обеспечена, может, бог пошлет и воспаление легких.

Шпик не слышал его, но что тут можно получить, он, видимо, и сам понимал. Он топтался на краю болота, лицо его, насколько можно было разобрать, было растерянным. Час стоял поздний, на болоте темнело. Друзья прошли еще десятка два шагов и обернулись. Шпик всё смотрел им вслед. Вася вытащил из кармана карандаш и, зажав его в руке, направил в сторону преследователя:

— Сейчас пристрелю, как собаку!

Угроза была произнесена тихо, но шпик словно бы услышал. То ли он принял в сумерках карандаш за револьвер, то ли решил, что дальнейшее преследование всё равно бесполезно, только его вдруг как ветром сдуло.

— Сдрейфил, — облегченно проговорил Тютиков, — а ведь простуда-то и к нам вполне может пристать. Или еще какая-нибудь дрянь.

— Мы здешние, к нам не пристанет, — откликнулся Вася. — Ну, давай выбираться на сухие места.

В дверь постучали под утро. Анисья Захаровна вскочила и заметалась то кухне. Она искала спички, торопясь зажечь лампу. Руки дрожали.

— Господи, господи, да что же это такое? — твердила она, хорошо уже понимая, что означает стук, всё более властный и нетерпеливый.

На пороге комнаты стоял Вася:

— За мной, должно быть, маманя, откройте.

Он быстро оглядел кухню. В углу на табуретке лежала стопка книг, которые он читал ночью, и сверток свежих листовок. Лег он совсем недавно и, кажется, только-только успел уснуть. Нелегальная литература… Он быстро сунул стопку под табурет и пожал плечами. Больше уже ничего нельзя было сделать.

— Алексеев Василий Петрович проживает здесь? — спросил пристав еще в сенях и, оттеснив Анисью Захаровну, шагнул на кухню.