На перемене ребята толпятся в коридоре. Вася собирает компанию пойти в воскресенье в Мариинский театр.

— Шаляпин поет! Вы понимаете, «Борис Годунов» с Шаляпиным, это же чудо!

— Как же, — недоверчиво замечает кто-то, — а билеты где? В партер не достать, а нам на галерку. Люди ночами в очереди стоят.

— Достанем, — уверяет Вася, — Евгения Ефимовна говорила. Правда ведь, товарищ Флёккель?

Евгения Ефимовна Флёккель идет по коридору мимо ребят — немолодая женщина со спокойным, уверенным лицом.

— Постараемся достать, Вася, — говорит она, — мне обещали студенты. Вы проведите заранее запись.

— Ну, раз Евгения Ефимовна сказала…

— Записывай меня!

— И меня тоже!

Желающих оказывается много. Вася обещает хороший спектакль, а Флёккель билеты, чего же надо еще?

К заведующей школой они относятся дружески и с доверием. Эта женщина пришла из далекой им среды. Ее муж — крупный инженер, ее родня и знакомые — по преимуществу люди либерального толка, но она искренне предана школе и привязана к своим ученикам.

— Только не подводите школу, — говорит она большевикам, которые ведут тут — она это хорошо понимает — нелегальную работу.

И сама она может постоять за школу. Тому много примеров. В учебном округе вечерние классы на Ушаковской, конечно, на самом плохом счету. Инспектора, наблюдающие за ними, — это, в сущности, полицейские в учительских мундирах. Они ищут только зацепки, чтобы прикрыть школу. Приезжают они часто и без предупреждения, хотят застать врасплох. Против этого, понятно, принимаются меры. Сторожиха тетя Катя, завидев в окошко инспектора или околоточного, не сразу откроет дверь, а будет длинно и бестолково спрашивать у входа: кто такой, откуда, зачем?

— Да я из учебного, округа, не узнаешь меня, что ли?

— Верно, верно, господин хороший, вы уж простите глупую старуху, видеть худо стала. А вы все-таки кто будете?

— Да что тебе, сто раз объяснять? Веди меня к заведующей.

— Уж и не знаю, тут ли она, ваше благородие…

Пока продолжается препирательство у входа, вся школа оповещена, и уроки входят в строгое русло учебной программы. Может быть, в классах есть посторонние люди, пришедшие вовсе не на занятия, а чтобы встретиться с товарищами, обсудить какие-то дела, но они сидят за партами, их снабдили ученическими билетами. Так просто их не обнаружить.

У инспектора острый нюх, он чует «недозволенное» издалека. Неосторожный вопрос, заданный учеником на уроке, крамольное обращение «товарищ» — уже повод, чтобы возбудить вопрос о закрытии школы.

Тогда Евгения Ефимовна пускает в ход свои связи, едет в округ, к высокопоставленным особам и всеми способами отстаивает школу.

Полиция часто устраивает облавы на Ушаковской, рассчитывая накрыть подпольщиков и напугать, оттолкнуть других учеников. В такие вечера уроки, конечно, не идут. Городовые роются в партах, ворошат тетради и книги, заставляют выворачивать карманы, долго допрашивают тех, кто показался им подозрительным, и уводят в участок. После этого часть учеников действительно бросает школу, — не все тут революционеры, — но вместо них приходят другие, и школа опять переполнена.

Вася, который с Евгенией Ефимовной в дружбе, спорит с ней на политические темы, советуется, что посмотреть в театре, что прочитать из новой литературы, многое знает о борьбе, идущей вокруг школы. Он рассказывает ребятам, как однажды полицейский пристав задумал установить внутреннее наблюдение за школой и что из этого вышло.

— Вы знаете Любимова? Подслеповат, зато старательный служака. Но в тот раз он перестарался…

Пристава Любимова Васины товарищи хорошо знают, у всех есть причины не любить его, и слушают о его неудаче с удовольствием.

— Школа эта Любимову давно уже как бельмо. Вот он и решил поставить тут городового. Потом думает, мало одного городового, поставлю для верности трех. Один дурак, может, прозевает крамолу, а трех дураков и умные не обойдут. Беда только, что полицейский пост в школе не положен. Ну, Любимов, он хитрец. Вызвал трех городовых, что помоложе и поусерднее. «Я, — говорит, — ваше старание вижу, потому возлагаю на вас тонкое дело. Пойдете учиться в вечернюю школу. Конечно, форму вам снимать придется, так я вам штатские костюмы пожалую за казенный счет. Наука, спору нет, горький корень, да ягодки ее бывают сладкие. Прибавочку вам положим за учение да главное за то, чтобы в школе всё примечали. А что грамоте вам учиться надо будет — не тужите. И в грамоте может быть прок. Вы царю верные слуги, это я ценю, да очень уж буковки худо выводите, донесения ваши читать — только глаза портить. Я от этого, может, и слепнуть стал. Писать малость подучитесь, тогда и продвинуть по службе вас будет легче. Если, конечно, сумеете мне всё, что в этой школе делается, на ладошке подать».

Ну, не очень обрадовались, понятно, городовые, да прибавочка манит. Согласились. Одного только не учел Любимов — трудно городовому спрятаться от нашего брата и в штатском костюме. Одному трудно, а троим и вовсе невозможно. Кого-то из трех заподозрили в классе. Сомневаться ребята стали, — очень похож новый ученик на фараона. Потом и на других обратили внимание. Да ведь тоже городовые! Тут уж сомнений не осталось. На перемене чуть не все ученики прибежали к Евгении Ефимовне: такое, мол, дело, переодетые полицейские среди нас, будем расправляться с ними. Евгения Ефимовна выслушала всё и говорит: «Только не поднимайте шума. Мы их тихонечко отвадим. В классе ведите себя осторожнее, а на лекции их не пустим. Они же в младшем классе, и на лекции им ходить не полагается».

После позвала она учителя из той группы, поговорила с ним один на один. И вот началось. Как урок, так фараонов к доске. Задачки им задают самые трудные, не по их головам, и диктовки, письменные упражнения тоже. Стоит городовой у доски, а пот с него прямо на пол капает. Отпустит его учитель еле живого, и другого фараона к доске. Каждый урок стал им хуже, чем наряд вне очереди. Потерпели они, потерпели и бросили школу. Как уж там оправдывались перед приставом, я не знаю, но больше их на уроках не видели. Убоялись бездны премудрости.

Настойчивый звонок прерывает разговор.

— На занятия, товарищи, перемена окончилась. Будет лекция по естествознанию.

— Какая тема?

— Жизнь насекомых.

— Это что же, про тараканов и блох? Так мы с ними и без лекций знакомы, — говорит кто-то.

— А может, узнаем, как от них избавиться, — возражают ему, — ведь не мы насекомых разводим, они там, где теснота и нищета.

Но разговор на лекции идет не о паразитах. Лектор говорит о муравьях и пчелах. Как будто бы довольно академическая тема.

— Муравьи относятся к отряду перепончатокрылых… Брюшко у них соединяется с грудью при помощи тонкого стебелька, на ногах имеется по одному вертлугу…

И всё же не так это далеко и от того, что занимает умы собравшихся. Есть, оказывается, и среди муравьев паразиты. Они живут за счет себе подобных.

— Возьмем, например, муравьев из вида «амазонок». Сами они совершенно не работают, зато у них много «солдат», вооруженных острыми колючими челюстями. Солдаты нападают на гнезда других муравьев, разоряют их и перетаскивают к себе личинки, а когда из личинок выводятся муравьи, заставляют их работать — строить, добывать пищу…

— Настоящие империалисты, рабовладельцы, — говорит Вася, — тут можно провести интересную параллель с эксплуататорским строем у людей. Правда ведь, товарищ лектор?

— Вы взрослые люди и вольны делать свои выводы…

— А вывод, пожалуй, такой, что у людей есть огромное преимущество перед муравьями. Люди свергнут своих «амазонок». Как рабочие пчелы разделываются с трутнями? Выгоняют их на холод, чтобы они замерзли? Вот так примерно надо сделать и нам со своими трутнями. Это будет настоящий вывод.

В обществе «Образование» Вася и его друзья чувствуют себя так же уверенно. Это их клуб. Многое изменилось за последние годы. Теперь они стали здесь хозяевами. Основали общество меньшевики-ликвидаторы. Было это в 1907 году. Название довольно точно отвечало целям, которые ставили основатели. Они считали, что просвещением рабочих можно заниматься легально, а подпольная революционная организация не нужна. Это они и хотели доказать на примере общества. Полиция плохо поняла их благие намерения, и общество было вскоре закрыто. Новое, в отличие от прежнего, называлось Вторым, и жило оно по-иному. Большевики всё крепче брали его в свои руки.