Массивные стены высотой в добрых десять метров стоят здесь и по сей день. А каменные круги ждут, не пролетит ли снова через них мяч, брошенный отважными юношами, поставившими на карту свою жизнь, которой они могут лишиться за одно лишь неточное прикосновение. «Из чего же были эти прыгающие шары?» — возникает вопрос у очевидца ночного зрелища. Что это за белые слезы, о которых говорит Эррера? Млечный сок каучукового дерева или дерева сапоте? Вероятнее всего, их роняло дерево сапоте, обильно произраставшее на Юкатане. Впрочем, оно роняет слезы и по сей день. Только уже не для спортсменов майя, а для чиклерос. И они отсылают их сваренными в форме десятикилограммовых кирпичей на фабрики жевательной резины.

Одна часть восточной стены, как раз в месте под часовней Змеи с птичьим оперением, покрыта неровными черными потеками. Другая половина стены, как ни странно, чистая, на ней даже лишайники не растут. Первая половина построена из крупных камней основательно. Вторую — клали из камней поменьше, как будто бы здесь монументальность не имела значения для строителей. На одной половине добросовестный турист насчитывает четырнадцать рядов камня, на другой — двадцать. Увлекаемый страстью комбинировать (снова предположения), он отправляется к западной стене и насчитывает на одной ее половине двадцать три ряда, на другой — шестнадцать. Нет ли в этих цифрах какой-нибудь символики?

Нет ли здесь ключа к раскрытию какой-нибудь загадки? Если есть, то какой?

До нашего времени сохранилось примерно пять тысяч надписей, высеченных на камне, и всего лишь три рукописи на языке майя — дрезденский, парижский и мадридский кодексы. Все остальные памятники письменности безвозвратно уничтожены. Поэтому турист, прогуливающийся под лучами полуденного солнца по остаткам прославленного Чичен-Итс;. напоминает человека, у которого в катакомбах свеча погасла как раз в тот момент, когда он бросил последнюю невспыхнувшую спичку.

В семидесятые годы прошлого века на Юкатан, в поисках золотого клада индейцев майя, явился американский врач Аугустус ле Плонжеон. Поскольку работа лопатой и киркой была делом слишком долгим и, кроме того, дорогим, искатель кладов решил заняться археологией с помощью динамита. В Чичен-Итса он произвел варварское опустошение и своим вандальством уничтожил множество рельефов и скульптур. В один прекрасный день после очередного взрыва он стал расчищать обломки развалин и наткнулся на массивное изваяние человека, который полусидел, полулежал. Просто чудо, что изваяние не было повреждено. К тому времени подобных изваяний было найдено уже несколько, но ни одно из них не было столь совершенно, как «динамитное» Плонжеона. Открыватель тут же присвоил своей находке имя бога Дождя Чак-Моола и поторопился увезти ее в Соединенные Штаты, чтобы обратить в приличную сумму денег. По этому поводу произошел крупный дипломатический скандал, мексиканские власти в последнюю минуту помешали похищению изваяния. И Чак-Моол переселился в Мексиканский национальный музей.

Чак-Моол лежит также и перед входом во Дворец воинов, выставив согнутые колени на север и повернув лицо на запад. На животе у него круглый каменный диск, на котором когда-то зажигался жертвенный огонь. Он покорно стережет дворец, который в двадцатые годы нашего века был отрыт из груды камня, земли и дикой древовидной растительности. Он безропотно разрешает юным девам ложиться себе на живот и, подражая ему, выставлять колени на север, повернув при этом голову на запад. Тем самым бог гарантирует им обретение в скором времени молодого, красивого мужа.

Турист стоит у края Священного колодца несколько разочарованный, оглушенный видениями ночи и соблазняемый голосами, зовущими его посетить покои бога Дождя Юм-Чака. Когда-то он прыгал в этот колодец вместе с Галлибуртоном. Двадцать метров стремительно летел он по узкой темной трубе, еще более узкой от страха: чем все это кончится? Он летел в колодец. Теперь же он стоит перед прудом, который на глаз в диаметре может иметь добрых пятьдесят метров!

Ладно уж, такое романтическое безумство уже само по себе ухарство. Прыгнуть с высоты в двадцать метров только затем, чтобы проверить, как чувствовала себя невинная дева, когда ее бросали в объятья Юм-Чаку, зная при этом, что помощи ждать неоткуда, — вот это поистине репортерская добросовестность! Вот Галлибуртон карабкается из воды, судорожно хватаясь за узловатые корни, нависшие над ее поверхностью; в насквозь промокшей одежде он дрожит на утреннем холоде. Очнувшись от романтических заблуждений, он уже мечтает не столько о великолепных чертогах бога Юм-Чака, сколько о сухой сигарете и спичках.

Круг водной глади слепо взирает на небо, местами покрывается легкой рябью от прикосновения стрекозы. Некогда здесь, несомненно, произошел провал почвы, и образовавшееся при этом цилиндрическое жерло частично заполнилось водой. Стены провала по сей день служат классической коллекцией слоистых отложений морских наносов. Некоторые слои совершенно не подверглись воздействию кислорода воздуха и служат твердой опорой буйной ползучей растительности. На южном крае колодца видны явные следы какой-то оштукатуренной ступеньки, от которой к Замку-Кастильо, как археологи наименовали пирамиду, вьется полузаросшая тропинка. Предполагается, что по ней двигались торжественные процессии жрецов, по ней в периоды затянувшихся засух вели в последний путь обреченных девушек, чтобы, принеся их в жертву, смилостивить бога Дождя.

Но Фома неверный уже тут как тут.

— Вопрос ставится так, — берет он слово и смотрит на свидетелей, — сохранилось ли в каком-либо из трех уцелевших кодексов хотя бы малейшее упоминание о человеческих жертвах? Не сохранилось. Среди пяти тысяч известных рельефов обнаружен ли хотя бы один, изображающий подобное явление? Не обнаружен. Имеется ли какое-либо иное историческое доказательство тому? Кто просит слова? Франсиско

Монтехо? Отлично, Монтехо, Вы были первым испанцем, вступившим в разговор с юкатанцами…

— Да, это было в сентябре 1527 года. Мы кричали им, чтобы они сказали, как называется их страна. «Uyac-u-dtan!» — закричали они в ответ. Таким образом, мы назвали вновь открытую страну Юкатан. Только много позже мы поняли, что это была ошибка. Uyac-u-dtan на языке туземцев означало: «Послушайте, как они, — то есть мы, испанцы, — говорят». О человеческих жертвах у нас речи не заходило, так как мы не понимали друг друга…

— Хорошо, но, придя четыре года спустя в Чичен-Итса, вы уже располагали надежными переводчиками. Однако в вашем донесении его величеству о Священном колодце не упоминается ни слова!

— Действительно, это так. Ничего подобного я в Чичен-Итса не видел.

— Показания дает епископ Ланда. Днэго де Ланда, что вы писали в 1566 году в своей книге «Relacion de las cosas de Yucatan»?

— В период засух существовал обычай бросать в колодец живых людей, принося их в жертву богам. Туда же бросали и многие предметы из драгоценных камней. И если в этой стране еще имеется кое-какое золото, то исключительно благодаря этому колодцу, на дне которого покоится большая часть его. Потому что индейцы приносили в жертву также и золотые вещи.

— Диэго де Ланда, ваш «Отчет о делах юкатанских» — вынужденное добродеяние. Вы принялись писать его лишь для того, чтобы замолить свои грехи, чтобы искупить свою вину за уничтожение с вашего ведома многих тысяч ценных рельефов, за проведенное в июле 1562 года аутодафе в Мани — торжественную казнь еретиков — и уничтожение нескольких сотен кодексов, принадлежавших индейцам майя. Свой «Отчет» после этого вы высасывали из пальца. Вы не историк, а собиратель сплетен!

— Показания хочет дать Каррильо Анкона. Отлично! Прошу вас дать свидетельские показания, сеньор Крессенсио Каррильо Анкона.

— В моей «Истории» на странице сто восемьдесят один я написал, что в Чичен-Итса был обычай бросать с большой высоты в Священный колодец людей и драгоценные предметы в качестве жертвоприношений. Но я писал, основываясь на слухах, собственными глазами я ничего такого не видел!