В свою очередь Краснов старался не вспоминать разглагольствования Гиммлера о будущем России. По идее рейхсфюрера СС, население Советского Союза будет переведено на положение рабов, жителям оккупированных Германией районов милостиво позволят иметь лишь четырехклассное образование. Лучше не вспоминать, что нацистами планируется ежегодно уничтожать до четырех миллионов русских (а значит, и казаков), дабы исключить прирост в России коренного населения, что поможет немецкому народу стать неограниченным властелином континентальной Европы до отрогов Урала. Надо крепко-накрепко запомнить мудрую истину, утверждающую, что кошки не ловят мышей в белых перчатках.

— Не забудьте пригласить на рыбалку. С удовольствием посижу с удочкой на берегах Дона и Волги.

Аудиенции настал конец. Краснов понял это, увидев, как дрогнули белобрысые брови уроженца Таллина, бывшего агента белогвардейской разведки, выполнявшего в 1918–1920 годах ряд ее заданий, автора дипломной работы по проектированию крематория, как рейхсминистр склонил голову с острым раздваивающимся подбородком, как РР (так за глаза называли всесильного рейхслейтера) посмотрел мимо, словно перед ним никого не было.

Спать теперь Краснову удавалось за ночь лишь несколько часов. И виной тому была не хроническая бессонница, а заботы и дела, которые свалились на генерала. «Знаток» казака и его души (каким считал себя Краснов) начал поспешно сколачивать разрозненные в эмиграции белоказачьи силы — верных сподвижников по гражданской войне. В различные страны пошел нескончаемый поток депеш, писем. В Берлин начали съезжаться из Франции, Румынии, Словакии те, кто верой и правдой служил белому движению, кто всю жизнь посвятил борьбе с большевизмом. Не уставая (откуда только брались силы?), Краснов то и дело выступал на различных митингах, завтраках и обедах, сочинял воззвания, выезжал на встречи с высокопоставленными лицами, присутствовал на многочисленных совещаниях в главном штабе СС, Министерстве восточных областей, рейхскомиссариатах «Украина», «Остланд». И так изо дня в день.

— Признайся: часто снится тебе родная станица? — завершая завтрак, спросил Краснов хорунжего.

Егорычев ответил не сразу. Пожевал беззубым ртом, подергал левый ус и хмуро сказал:

— Уж и позабыл, какая она, станица-то. Иной раз силюсь вспомнить, а в памяти будто туманом заволокло. С годами-то не только станицу, а и свое имя позабудешь.

— Есть желание увидеть своих детей?

— Дак ежели живы они…

— Мало того, что живы! Успели наградить тебя целым выводком внуков и правнуков! Наберись терпения, старина: весной обнимешь детей и внуков.

Не выказав никакой радости, хорунжий вновь дернул себя за ус.

«Сдал старик, постарел изрядно, — отметил Краснов. — А был когда-то лихим рубакой. На скачках побеждал, лучше всех в седле держался. Глядя на Егорычева, можно представить, как постарел и я…»

— Мундир. Со всеми регалиями, — приказал генерал.

В парадный мундир в это утро Краснов облачился не напрасно: на Бендлерштрассе предстояла встреча с забрасываемой за линию фронта первой группой былых сподвижников по белому движению, а ныне агентов абвера. Десантникам поручалось «почетное» задание: первыми вступить на родную землю и, до подхода к ней частей немецкой армии, опираясь на местных жителей, осуществить ряд террористических актов и диверсий, стать во главе повстанческого движения. Где намечалось приземление, в каком районе Придонья, Краснов не имел понятия. Адмирал Вильгельм Франц Канарис не счел нужным информировать об этом старого белогвардейского атамана и его окружение. Пусть Краснов, считал шеф абвера, как идейный вождь белоказаков, благословит десантников на их миссию в советском тылу. И только. Все остальное — осуществление операции и ее строгая секретность — забота абвера.

Пятеро ожидали генерала в приемной.

Троих Краснов знал по «Русскому общевоинскому союзу» и «Комитету независимости Кавказа», четвертого — штабс-капитана Эрлиха — генералу представили неделю назад в абвере. Пятым был Камынин, рекомендованный лично великим князем Кириллом Владимировичем Романовым, кого усиленно прочили в новые монархи России.

— Безмерно счастлив приветствовать доблестных борцов за свободу многострадальной России! Не скрываю свою зависть: вскоре вас ждет радостная встреча с родиной, которая, наконец-то обретет свободу от ига коммунистов-христопродавцев и богоотступников! Когда святая Русь простится с рабством, благодарные сограждане назовут вас героями-освободителями!

Краснов проговорил это напыщенно и стал здороваться с каждым за руку.

Первым он приветствовал Камынина из «Совета Дона, Кубани и Терека». Далее настала очередь Саид-бека из батальона «Бергманн» («Горец»), созданного осенью 1941 года из военнопленных кавказской национальности. Третьим стоял Эрлих, бывший сотрудник царицынской контрразведки барона Врангеля, а когда Кавказская армия оставила город, — руководитель повстанческого отряда на Дону. Рядом с Эрлихом вытянулся в струнку самый молодой в группе — Фиржин. Замыкал пятерку Курганников из РОВС. Его рекомендовал привлечь к работе сам Теодор Оберлендер — доктор теологии, руководитель «Союза немцев Востока», командир батальона украинских националистов «Нахтигаль».

— Рад сообщить вам приятную весть: германское правительство любезно и щедро обещает после победы возвратить своим союзникам в общей борьбе — казакам — все былые привилегии, землю и личную собственность, вероломно отнятые большевиками. Пока же гарантируется временное поселение на освобожденных рейхом землях, — Краснов откашлялся и продолжал: — Не сомневаюсь, что томящиеся под гнетом Советов казаки прижмут к груди доблестных поборников святого белого движения!

Генерал прятал дряблые руки за спину. Снизу вверх сквозь линзы очков он смотрел на пятерых, переводя взгляд с одного на другого. На секунду задержался на Эрлихе: бывший штабс-капитан выглядел удивительно штатским в своем сером двубортном пиджаке. А может быть, причина невольного внимания к Эрлиху со стороны Краснова объяснялась еле приметной усмешкой, которую штабс-капитан старался скрыть.

«Не верит моим разглагольствованиям? Считает, что произношу лишь набор выспренних фраз?» — подумал генерал и, приблизившись к Эрлиху почти в упор, спросил:

— Из казаков?

— Никак нет! Петербуржец, из обрусевших немцев! — довольно четко ответил Сигизмунд Ростиславович.

— Служили на Дону?

— В Царицыне! Позже, в двадцатом году, командовал на Хопре и Медведице вольным казачьим отрядом!

«Под термином „вольный“ следует понимать „банда“, обыкновенная анархиствующая банда», — мысленно поправил Краснов, отвел взгляд и шагнул к Саид-беку, затем к Камынину, Курганникову и Фиржину. Каждому генерал задавал необязательные вопросы и выслушивал короткие ответы.

Вопросы задавались лишь для порядка.

Когда со всеми формальностями было покончено, Краснов осенил пятерых крестным знамением. И, чтобы не выглядеть в их глазах немощным стариком, не сутулясь, чуть выпятив грудь и приподняв подбородок, вышел из комнаты, подавив в себе обиду на абвер и его руководство: от него, верного и многолетнего борца с большевистской Россией, скрыли место приземления группы!

— Напоминаю: в шестнадцать ноль-ноль вас желает видеть генерал Кестринг, — подал голос все это время молча стоявший в простенке майор. — Прибудет и бригаденфюрер Шелленберг.[1]

Пятеро замерли. Никто из них не рассчитывал, что сам начальник VI отдела, ведающего разведкой и контрразведкой Главного управления имперской безопасности (сокращенно РСХА), снизойдет до встречи с ними.

— Пока можете быть свободными. Но прошу не опаздывать: герр Шелленберг не любит ждать, как этого не любит, впрочем, все начальство.

«Где я раньше встречал этого майора? — подумал Эрлих. — Удивительно знакомое лицо… Кто и когда представлял нас друг другу?» — Сигизмунд Ростиславович напряг память и, сощурившись, пристально всмотрелся в майора абвера.