Кстати, один из таких «социально близкий», заведующий хлеборезкой и по совместительству дневальный «кума» (оперуполномоченного), в течение длительного времени воровал хлеб и недодавал его заключенным.

Долго его не могли уличить, обыски ни к чему не приводили И немудрено, он прятал пайки в надежном месте — под диваном в кабинете оперуполномоченного.

Еще один «социально близкий», числившийся на нашем участке маляром, не раз был уличен в воровстве. И вот как-то ко мне на участок пришла с запиской от. Офанасова сотрудница нашей конторы. В ее городской квартире надо было побелить потолки. Другого расконвоированного маляра не было, пришлось послать его. Через день хозяйка квартиры явилась снова, вся в слезах: украли вещи. Маляр клялся, что ничего не брал. Я не знал, что и подумать, ведь действительно нелепо воровать там, где никого, кроме тебя, не было. Он настойчиво повторял одно и то же в свое оправдание, и трудно было не согласиться с ним.

В это время в прорабскую зашел погреться бригадир штрафной бригады Алексей Костырев, известный в прошлом грабитель. Я рассказал ему о случившемся.

— Вещички сам принесешь аль помочь? — обратился Алексей к маляру.

Тот снова начал божиться, что ничего не брал. Тогда Костырев снял с гвоздя вафельное полотенце, накинул его на шею маляру, толчком в плечо повернул его к себе спиной, перехватил полотенце поближе к шее и коротким резким поворотом руки сдавил им горло. Лицо маляра побагровело и тут же начало синеть, глаза полезли из орбит, рот судорожно раскрылся, и из него набок вывалился побелевший язык. Я схватил Костырева за руку, требуя прекратить истязание, но он оттолкнул меня.

— Не мешай, я знаю, что делаю!

— Да ты ж его задушишь, может быть, он, действительно, ни при чем.

— Тебе веши нужно вернуть? Тогда потерпи и не мешай!

Алексей ослабил полотенце; маляр пришел в себя.

— Ну как, принесешь вещи?

Маляр взмолился:

— Лешенька, я не брал, я ничего не знаю!

И снова резкий выверт руки, полотенце сдавили горло. Маляр попытался еще что-то сказать, но вместо слов получился сдавленный хрип, а затем тело его обмякло и безжизненно рухнуло на пол, как только Костырев отпустил полотенце. Я подумал, что несчастный уже мертв и проклинал себя, что связался с Костыревым. Тем временем маляр ожил, поднялся на ноги и, как будто ничего и не произошло, бросил сквозь зубы:

— Ладно... ваша взяла.

Через полчаса все украденное было на месте. Мы так и не узнали, где все это он прятал и помогал ему кто-нибудь или это он все сам...

Работа на участке хотя и была более чем хлопотной и даже не безопасной, но, в общем, меня устраивала. У нас постепенно сколотилась литая команда, или, по официальной лексике, — здоровый коллектив! Что, прямо скажем, было делом редким для разношерстного состава заключенных.

В бригадах было несколько прибалтийцев - они составили костяк участка. На них всегда можно было положиться. Я уже упомянул литовца Витолдса. Исключительно добросовестный, крепкий, смелый парень. Однажды, когда вышла из строя плавильная печь, он сам полез в еще не остывшее чрево и находился там почти две смены, с небольшими перерывами, пока авария не была устранена.

Почти все зеки нашего участка получали максимальный зачет дней и полную пайку хлеба. Я подобрал надежных бригадиров. Мне здесь зачитывали два, а то и три дня за день, и я не спешил возвращаться в контору. Серафим Алексеевич уже не раз и в шутку и всерьез спрашивал:

— Не надоело бездельничать на участке? Не пора ли вернуться в контору?.. Много дел накопилось.

Я отвечал ему, что за «безделье» на участке мне засчитывают два дня за день, а за конторские дела — только полтора.

Но возвратился из длительного отпуска вольнонаемный начальник участка Азиев, и мне все-таки пришлось вернуться в контору. Правда, Офанасов вскоре снова обратился ко мне за помощью. У одной из фабричных труб начал разрушаться верх. Венчающая трубу чугунная корона весом в несколько центнеров могла упасть. Нам поручили снять корону и разобрать верхний разрушившийся участок кирпичной кладки. Задача была не из простых.

Предлагалось построить леса вокруг трубы и с них вести разборку. Сооружение таких лесов на всю высоту трубы требовало много времени, а корона могла упасть в любой момент и снести леса с людьми, разрушив строения внизу.

Начальник конторы находился в командировке, Офанасов не хотел рисковать сам и подставлять Азиева. Я же был для этого вполне подходящей кандидатурой. В случае чего, вся вина легла бы на нас, а за заключенных никому не пришлось бы отвечать. Вот чем еще была удобна система ГУЛАГа.

Я отобрал умелых, ловких и смелых ребят - Витолдса, Булку, Цоя, конечно, и еще нескольких человек из бригады, проверенных в деле. Правда, предварительно поставил начальству несколько жестких условий: заменить старые бушлаты, ватные брюки, шапки и валенки на новые и, учитывая сильный мороз с ветром, выдавать каждому после смены по сто граммов спирта. Конечно, это было неслыханной дерзостью, но я знал, что у начальства не было другого выхода. С обмундированием проблем не возникло, а вот спирт пришлось Азиеву покупать за свои деньги. Но, думаю, что при тройном окладе, с учетом заполярных надбавок и премий, он не слишком-то обеднел. Во всяком случае по миру не пошел.

Чтобы ускорить работу, мы решили не делать круговых лесов, ограничились возведением лесов только с одной стороны, противоположной той, куда сползала корона. Это раза в четыре уменьшало объем работ. Надо было спешить: с каждым днем корона оседала на сторону все больше и больше.

Чем выше мы поднимали леса, тут труднее и опаснее становилась работа. Руки немели от лютого мороза. Прожекторы, установленные внизу, не столько освещали рабочую площадку, сколько слепили. При ясном небе больше толку было от северного сияния.

Когда леса достигли примерно половины высоты трубы, стало очевидно, что наращивать их дальше опасно. Мы поняли, что совершили ошибку, отказавшись от круговых лесов. Воздвигнутая нами многоэтажная «этажерка», оказалась неустойчивой. Скобы, за которые она крепилась к трубе, могли не выдержать нагрузки, и тогда все шаткое сооружение рухнуло бы вниз. Уже сейчас верхняя площадка лесов напоминала палубу небольшого суденышка во время шторма. Было ясно, что если ветер усилится — нам конец!

Я не знал, что делать. Накануне приходил Офанасов, посмотрел, покачал головой и ушел. На следующий день он не вышел на работу, жена сообщила, что заболел.

Я остановил работу и обратился к ребятам:

— Какие будут предложения?

— Полезем наверх по скобам, — сказал Иван Булка, — сначала один посмотрит, как крепится корона и можно ли ее разобрать и спускать по частям, а потом уж будем решать, как действовать дальше.

Других предложений не было. На том и порешили. Первым вызвался лезть Витолдс. Мы собрались на верхней площадке и с замиранием сердца смотрели, как он по скобам добрался до верха и уселся на край трубы, потом продвинулся дальше, швырнул вниз несколько кирпичей и благополучно вернулся к нам на площадку лесов. По его словам, корону можно будет наверху разобрать, освободив от анкеров, заделанных в кирпичную кладку, и по частям сбросить вниз.

На всякий случай внизу соорудили защитный навес из толстых досок. Теперь наверх полезли Витолдс и Булка, захватив ломик и гаечный ключ.

И вот первый чугунный сектор со свистим и гулом пронесся мимо нас и, ударившись о навес, срикошетил в снег под наше дружное «ура!». К концу смены вся корона была разобрана и сброшена. Осталось разобрать только разрушившийся участок кладки. Я разделил спирт и объявил следующий день выходным. Теперь можно было не спешить. Серафим Алексеевич еще не вернулся из командировки, остальное начальство, видимо, не решалось появиться... Спирт от Азиева поступал регулярно. Я только побаивался, как бы в этом спиртном раже они всю трубу по кирпичикам не разнесли!

Через неделю известили Офанасова: