Чтобы не так долго тянулось время между кормежками, мы с напарником решили сделать шахматы. Но вылепить их из хлеба, отрывая от мизерной пайки, было выше наших сил. Я предложил использовать песок с глиной. Его можно было набрать в тюремном дворике, куда нас выводили на прогулку. Правда, сделать это было непросто. Часовой на мостике сверху следил за каждым шагом. И все же за несколько дней нам удалось собрать несколько горстей и вылепить шахматные фигурки. Квадраты нацарапали на столе ногтями. Теперь, за шахматными баталиями время тянулось не так мучительно долго.

Как-то я обнаружил в доске своего лежака выступающую головку гвоздя. Не приобрести такой ценный инструмент было неразумно.

Несколько дней я ковырял ногтями древесину, расшатывал гвоздь, и наконец он поддался. Торжествуя, я показал вытащенный гвоздь напарнику и тут же спрятал его, воткнув между каблуком и подошвой сапога.

— А для чего он тебе, уж не бежать ли задумал? Стену гвоздем не процарапаешь — толщина не менее метра, да и вообще едва ли кому удавалось бежать отсюда. Это невозможно, — сказал он.

Я не любил слово «невозможно» и возразил:

— Бежать можно и отсюда. Для этого не обязательно рушить стены или делать подкоп. Представь: ты делаешь вид, что душишь меня. Надзиратель открывает дверь и старается тебя оттащить. Мне достаточно одного не очень сильного удара, чтобы на некоторое время сделать надзирателя недвижимым и безмолвным (нас этому неплохо научили в разведке). Этого достаточно, чтобы связать ему руки и ноги простынями и заткнуть рот. Затем ты одеваешь его форму и, щелкая пальцами, ведешь меня к выходу. В карманах у нас песок, подобранный в прогулочном дворике. Им можно засыпать глаза вахтерам на выходе. Главное — действовать энергично и смело. Конечно, шансов немного. А вдруг повезет?..

Напарник недоверчиво покачал головой, но все же попросил показать ему приемы и места, куда надо бить. Я продемонстрировал кое-что из того, что знал. Ему захотелось овладеть этими приемами: в лагере они могут пригодиться для защиты от уголовников. Но удары у него получались вялые, в них не было резкости. И весь он был какой-то рыхлый. Нет, для таких дел он явно не годился. Я посоветовал ему каждое утро тренироваться, отрабатывать резкость удара. Во время показа ударов несколько раз открывался глазок. Видно, надзирателю тоже было любопытно.

Вечером я один вышел на прогулку. Напарник пожаловался на недомогание. Вернувшись с прогулки, я не застал его в камере. А спустя некоторое время дверь распахнулась и вошли трое надзирателей. Меня поставили лицом к стене, обыскали, извлекли из кармана горсть песка с глиной, принесенных с прогулки для ремонта шахматных фигурок. Приказали разуться, вытащили из-под каблука спрятанный там гвоздь. Им все было известно.

Меня отправили в карцер — холодный, тесный. Настолько тесный, что умещался там только голый лежак, без матраса и подушки. Раз в сутки давали кусок хлеба и чуть теплый чай. Иногда эти сутки казались нестерпимо длинными, но холод здесь был еще нетерпимее, чем голод. Размеры карцера ограничивали движения, не позволяли согреться. Часами сидел я на голой доске, обхватив себя руками. Так казалось теплее.

Окна в карцере не было. День перепутался с ночью.

Однажды, по-видимому, ночью, я лежал и, как обычно, долго не мог заснуть от холода. .Двигатель не работал, и тюрьма казалась вымершей. Вдруг до слуха донеслось постукивание. Сначала я подумал, что где-то что-то ремонтируют. Но по ритму понял, что это не так. Звук был очень слабый, глухой, и трудно было установить, откуда он. Казалось, что стучат рядом за стеной, потом — что звук доносится откуда-то сбоку и снизу. Я подумал: кто-то ищет со мной общения, — и ответил стуком в том же ритме. Тут же в ответ послышалось несколько частых, торопливых ударов. Словно некто за стеной обрадовался, что ему ответили. После небольшой паузы прозвучало десять ударов, я ответил тоже десятью ударами. Потом прозвучало восемнадцать ударов, и я снова отстучал столько же. Потом четырнадцать... После паузы удары повторились в том же порядке, и так — несколько раз. Наконец я догадался, что число ударов соответствует месту буквы в алфавите. Получилось слово «кто». Я очень обрадовался своему открытию и часто застучал в стену в знак того, что вопрос понял. Повторяя про себя буквы по алфавиту, я простучал свою фамилию. В ответ мой собеседник простучал свою.

На взаимное представление ушло, как мне показалось, не менее часа. Затем человек за стеной предложил ускоренную систему. Смысл ее заключался в следующем: алфавит делился на три группы. В первых двух по десять букв, в третьей — остальные. Сначала стуком обозначалась группа, а после небольшой паузы порядковый номер буквы в группе. Например, буква «т» передавалась двумя ударами, обозначающими группу, и после короткой паузы восемь ударов, обозначающих место буквы в своей группе. Всего десять ударов, вместо восемнадцати. Освоив новую систему, я прежде всего сообщил фамилию «подсадной утки» и просил, чтобы предупредили соседей, если есть с ними связь. От стучания по каменной стене у меня распухли суставы, но радость общения заглушала боль. Каждую ночь, точнее, в то время, когда не работал двигатель, мы продолжали наш разговор.

После карцера меня поместили в небольшую камеру, где уже были два человека. Один высокий стройный красавец в кителе морского офицера, с небольшой бородкой. Другой — невысокого роста, пожилой, с круглым скуластым лицом без признаков растительности, с приплюснутым носом и щелками монгольских глаз. Он сидел на кровати-лежаке, поджав под себя ноги.

Я мысленно окрестил его «чучмеком». Мы представились друг другу. Моряк оказался капитаном польского военно-морского флота, но разговаривал он на чистейшем русском, без всякого намека на польский акцент.

Сначала я решил, что «чучмек» плохо говорит по-русски, и все больше обращался к моряку. Но вскоре выяснилось, что «чучмек» прекрасно говорит не только по-русски, но знает французский, английский, китайский, японский и несколько мусульманских языков. Окончил два высших учебных заведения, одно из них во Франции. И был это не кто иной, как великий имам Дальнего Востока. Ему при жизни сооружен памятник в городе Дайрене. В 1918 году у него была встреча с Лениным. В Лефортово его доставили из Дайрена вместе с каким-то японским наследным принцем после капитуляции Японии в 1945 году. Хазрату, так мы обращались к нему, шли многочисленные посылки из многих стран. Общаться с ним было очень интересно. От него я много узнал о магометанстве, о жизни и религии мусульман, дважды в день он совершал молитвенный обряд. Потом делился с нами продуктами из полученных посылок. На вопросы, а точнее, на беседы вызывали только Хазрата.

Судя по всему, гэбисты хотели перетянуть имама на свою сторону, с далеко рассчитанными наперед целями...

Следствие по делу моряка было закончено. Его подозревали в связях с иностранной разведкой.

Мой путь по лефортовским ухабам продолжался.

Всхоре меня снова поместили в одиночную камеру. Когда опять привели на допрос, я увидел моего следователя в благодушном настроении.

Он угостил меня «Казбеком» и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Ну вот что, все, о чем мы с тобой до сих пор говорили, все это ерунда. Теперь мы займемся настоящим делом. Нас интересует твоя связь с Интеллидженс Сервис...

Услышав такое, я невольно рассмеялся.

— Если так, то вам придется освободить меня. Это явная нелепость.

— Ну что ж, увидим...

Снова каждую ночь допросы. Только я засыпал, входил надзиратель, тряс меня, спрашивал фамилию, хотя в камере я был один, и вел к следователю. Допрос продолжался до утра. Следователь часто отлучался и его подменял человек в штатском, который внешне немного походил на меня.

Этого человека интересовала Вена, мои связи, круг знакомых, подробное описание города, характерные особенности венцев, система образования и многое другое. На следователя он не походил, и его роль так и осталась непонятной, хотя...