Мария сдержала обещание и уже вскоре могла пересказать содержание секретной бумаги, направленной в ведомство фрау доктор. Текст гласил примерно следующее: «Проведенное по Вашей просьбе дознание не дало каких-либо конкретных подтверждений Вашим предположениям, хотя ряд обстоятельств остался не полностью выясненным. Служба... (указывался шифр) выражает глубочайшую признательность за бдительность, но из-за огромной загруженности не видит в настоящее время необходимости в отвлечении сил от более важных государственных дел, связанных с безопасностью рейха...»

Такой ответ меня вполне устраивал, особенно последняя фраза. О содержании этого документа я рассказал Вилли. С ним мы быстро сдружились. Он оказался отличным, смелым парнем и верным другом. Позже я познакомился и с его братом Рудольфом, членом подпольной компартии Австрии, руководителем одной из подпольных групп движения Сопротивления.

О братьях Кралль — Рудольфе и Вилли — стоит рассказать подробнее. Старшему, Рудольфу, едва перевалило за двадцать, а Вилли успел достичь совершеннолетия, когда 12 марта 1938 года Гитлер оккупировал Австрию. Началось планомерное внедрение фашистской системы во все поры австрийской жизни. Уже 13 марта вооруженные силы Австрии перестали существовать. Свыше 130 тысяч человек подверглись репрессиям и гонениям. Началось преследование евреев. Не избежала этой участи и семья Краллей. Был репрессирован и погиб в концлагере отец, австрийский еврей. Рудольф и Вилли были причислены к категории мишлингов (смешанная кровь), людей второго сорта. По этой причине их не брали в армию, считали неблагонадежными. Рудольф стал членом подпольной коммунистической партии. С ним наши встречи были редкими, и знал я о нем очень мало. На него легла основная забота по поддержанию оставшейся без отца семьи. Вилли еще только заканчивал образование: решил посвятить себя технике.

Уже в юности он хорошо разбирался в механике, радиотехнике, увлекался автомотоспортом, фигурным катанием на коньках. Имел несколько призов. Коротко стриженные светлые волосы слегка курчавились. Если б не очки, делающие его похожим на бизнесмена, в нем можно было бы увидеть хорошо натренированного спортсмена-профессионала. Сочетание в Вилли разнообразных талантов импонировало мне. Но больше всего нравились невозмутимость, умение владеть собой, пунктуальность, верность данному слову. Он не примыкал ни к одной партии, но симпатизировал социал-демократам. Нацизм считал абсолютно неприемлемым, да и относительно коммунизма во многом не соглашался со старшим братом. Правда, в этих спорах у Руди был убийственный аргумент: вот придет Советская Армия... Кто станет у власти? Кто накормит народ? Мы, коммунисты.

— Все это, возможно, так и будет, — отвечал ему Вилли, — только вот скажи, на чью поддержку вы, коммунисты, больше рассчитываете: на народ Австрии или на советские танки?..

— Обычно в таких спорах я предпочитал не участвовать. Для меня было главным, что они оба были серьезными противниками нацизма и так же, как я, ненавидели войну. Они оба любили Австрию, обожали свою Вену и сознательно шли на риск, проявляли мужество и стойкость, оставаясь очень скромными, добрыми людьми.

Я постепенно включался в работу группы и теперь основной своей заботой считал по возможности быстрее связаться с нашим разведцентром. Прошло немало дней, прежде чем от Вилли я узнал, что ко мне будет направлен связной. Но когда — он не сообщил.

Рядом с домом Вилли был заброшенный сад, заросший кустарником и высокой травой. Здесь подпольщики прятали свою радиостанцию. Два раза в неделю с наступлением темноты мы приходили сюда с Вилли, для того чтобы поймать Москву. Я записывал сводку последних известий с фронта и переводил ее на немецкий язык. Радиостанция включала в себя и передатчик, Однако с кем поддерживалась связь, мне знать не полагалось.

Знаю только, что если бы эту станцию запеленговали — нам бы всем не сносить головы.

По каким каналам руководство Сопротивления осуществило связь с нашим центром, мне тоже не было известно. Организационная структура нашей группы, а тем более всего движения Сопротивления, была тщательно законспирирована. Долгое время я знал только одного Вилли и через него получал задания. Как и в Эссене, я старался знать о подполье только то, что нужно было для дела. Впрочем, когда я стал участвовать в операциях венских подпольщиков, круг моих контактов расширился.

С Марией я продолжал поддерживать видимость отношений — изредка звонил, но под разными предлогами избегал встреч. И все же мне было искренне жаль ее, на большее у меня не было ни времени, ни особого желания. Позднее в деликатной форме я дал ей это понять, и наша связь прекратилась.

Зимой 1944 года мне пришлось побывать в Кракове, откуда я привез переданные польскими подпольщиками сведения о секретном полигоне для нового оружия гитлеровцев — «фау-I» и «фау-2». Его фашисты намеревались применить теперь на Восточном фронте. Потребовались уточнения полученных сведений.

Мне было поручено узнать состав и место изготовления одного из компонентов горючего, поставляемого на полигон в закрытых контейнерах фирмой австрийского промышленника фон Кеслера.

Ему принадлежал ряд заводов по выпуску парфюмерной продукции, а также по переработке целлюлозы. Часть заводов и сырьевых баз находилась за пределами Австрии. Раздобыть нужные сведения мне посоветовали через его жену, Элизабет фон Кеслер. Она была польского происхождения со стороны матери, родилась в России и знала русский язык. С мужем у нее были весьма прохладные отношения. Фактически их связывал лишь совместный капитал, вложенный в дело. Каждый вел самостоятельную жизнь, имел свой круг друзей и знакомых. Элизабет была вдвое моложе мужа, считалась одной из красивейших женщин Вены, отличалась хорошим вкусом и острым умом. В круг ее знакомых входили видные промышленники, влиятельные чиновники и военные. По воскресеньям она посещала русскую православную церковь, а по средам — эмигрантский клуб, куда попасть можно было только по приглашению.

В ближайшее воскресенье я отправился в церковь. Этот единственный в Вене русский православный храм стал местом, где собирались почти все немногочисленные жившие тогда в австрийской столице русские. В то воскресенье здесь совершался свадебный обряд. Грузинский князь-эмигрант женил своего сына на русской девушке. На молодом князе была белая черкеска с серебряными газырями, на невесте — белое платье с длинным шлейфом, который поддерживали четыре мальчугана, тоже в черкесках, с маленькими кинжалами на поясах. Жених и невеста были молоды и недурны собой. Я оказался словно в старой, дореволюционной России.

Протиснулся внутрь церкви. Услышал церковное пение, вдохнул ни с чем не сравнимый церковный воздух, насыщенный запахом ладана и горящих свечей.

Здесь, на чужбине, было особенно дорого слышать родную речь,

Правда, она несколько отличалась от привычной мне и напоминала скорее слог героев из книг Чехова или Куприна.

Госпожу Кеслер в этот раз встретить не удалось. Позже выяснилось, что она была в отъезде. Но зато я познакомился с сестрами Колесовыми: Лилей, солисткой балета Венской оперы, и Танюшей, ученицей музыкальной школы. Я представился как студент архитектуры. Тут же они познакомили меня со своей матерью, и я был приглашен к ним домой на обед.

Семья русских эмигрантов Колесовых занимала небольшой особняк в северо-западной части города. Глава семейства, известный врач-хирург, заведовал отделением в городской клинике. Он производил впечатление человека смелого и принципиального, открыто говорил о жестокости нацистов, не скрывал симпатии к советским людям и мечтал вернуться на родину. Уже второй раз — сначала в Эссене, теперь в Вене — я говорил с эмигрантом и прямо наслаждался прекрасным, не испорченным, открытым русским языком.

Из России семья Колесовых эмигрировала в Югославию в конце гражданской войны. Перебраться за границу им помог видный полководец Красной Армии. Его ранение могло стать смертельным, если бы не хирургическое вмешательство Колесова. Тот его буквально вытащил из могилы. В Белграде Колесов довольно быстро завоевал признание своих коллег и вскоре стал заведующим хирургическим отделением в одной из больниц.