— Как?

— Самое простое — вырезать Смольный. Потом объявить об отделении региона от СССР, согласно праву наций на самоопределение. И заключить с немцами и финнами мир. Только потом надо будет Москву и Куйбышев брать — товарищ Сталин ничего не прощает.

Пригорюнился комполка.

— Просто плюнь ты на все, твоей вины здесь нет, а свое дело мы исполняем, и весьма хорошо, — успокаиваю его.

Они живут в чужих квартирах, хозяева которых тоже стали не нужны. Тех убили раньше, этих убивают сейчас. Через пятьдесят лет в далекой Камбодже выпускник Сорбонны прикажет забить мотыгами всех пенсионеров. Во всей стране. Такой вариант реформы социальной сферы. Реал жесток, братцы-смертники.

— Песню запевай!

— Эх, яблочко!

За всеми хлопотами наступил ноябрь. Первого числа опять урезали паек. Ладно, мы от армейского снабжения не зависели, даже остальные полки дивизии подкармливали. Быт у нас устоялся, каждый батальон занял по отдельной деревне, роты и взвода расположились в центральном укрепрайоне.

А на фронте становилось все хуже и хуже.

Советское командование вело свою войну, не обращая внимания на немцев. Не все генералы были дураками, только их фронтом командовать не ставили. И рулил Хозин, как хотел, а хотел он только успеха любой ценой, и орден во всю грудь персональный. Местом прорыва немецких позиций командующий фронтом выбрал Невский пятачок.

28 октября пришлось закончить Синявскую наступательную операцию. Официальные потери составили 55 тысяч человек. Дата и цифра взяты с потолка, просто командование в этот день узнало, что немцы идут на Тихвин, и призадумалось — чего им там надо?

Наше армейское командование решило посмотреть, что там его части делают. В дивизию приехал кто-то из армейского руководства генерал Хренемувзад. Таких генералов много было. Приличных полководцев, кого имело смысл запоминать по фамилиям, было много меньше, да и гибли они чаще. На совещание к комдиву вызывали и нас — командира полка, комбатов, начальника штаба и комиссара, как же без него. Наши замполиты, правда, очень быстро нашли свою нишу в руководстве — попробовал бы какой-нибудь старшина не доставить вовремя горячий обед на позиции — да его бы обсудили на собрании, ту же расстреляли и выговор занесли бы на могильный камень.

Короче, они занимались снабжением и распределением.

Второй батальон закончил уборку капусты с брошенного поля, и мы взяли с собой в штаб дивизии четыре грузовика кочанов. Сами по кабинам расселись, кто-то в кузов залез, и поехали. Дивизия о наших делах знала, но хранила гордое молчание. Молча ела картошку с салом и курила махорку из Шлиссельбургских складов.

На общем фоне озабоченных командиров наш полк выделялся чистой формой, выбритыми подбородками и подтянутым видом. На ремнях у всех кроме табельного «ТТ» висело по немецкому «Вальтеру». И у меня тоже, не рискнул брать «Маузер».

А то попросят посмотреть, а там надпись: «… от Троцкого». Зачем неприятности без причины? На нас и так все косились, некоторые — довольно злобно.

Представитель армии начал речь говорить, о единстве армии и партии. Начал пристраиваться поспать — комполка стал толкаться. Как дите малое, право слово. Он меня толкает, я — его, короче, мы соседнего комполка на пол уронили.

— Что там у вас происходит? — злится комиссар дивизии, завидует нашей веселой возне.

Надо выкручиваться.

— Планируем разгром немецкого укрепрайона на Черноручье, совещаемся с соседями, раз увидеться довелось, — вру и не краснею.

Не ругайте, мама, что иду не прямо, не в моем заводе нынче глазки опускать. А что порой не без греха, так где возьмешь смирней? Казарма не растит святых из молодых парней…

— Увлеклись немного, только данных все равно не хватает, — продолжаю. — Виноваты, исправимся.

— Плохо знаете противника! — армеец включается, услышав знакомые слова «нет данных». — Надо самим вести разведку, а не ждать данных от армии.

Не стал ему возражать, что в армии целый разведотдел боевой паек имеет, без всякой на то причины. Мне оно надо? Я что, хочу правду найти?

— А зачем вам Черноручье? — один из свиты спрашивает, такой же подполковник, как и я. — Там ведь одни болота.

Стратег гнойный. Разозлил он меня, нервы ни к черту.

— Ты, — говорю, — с вашим богом договорился, что зима будет теплой? А когда трясина промерзнет, и на меня навалится восьмая танковая дивизия вермахта всеми танковыми полками, чем ты мне поможешь? Эти парни Псков сходу взяли, помнишь об этом? А от меня до Волхова тридцать пять километров — час езды на «КВ». У них десятый полк ими укомплектован.

Даже сон пропал, точно, надо начинать гулять перед отбоем — свежий воздух, все дела. Комдив еще что-то говорил, но армейцы больше рта не раскрывали. Им хватило общения с нами.

Наши машины разгрузили от капусты, пожал нам полковник руки, вздыхая тяжело, и отпустил восвояси. Типа посовещались. А у Хозина с его бесконечными атаками на пулеметы, на мины, под артиллерийским огнем, возник дефицит пушечного мяса. Ну, резервы фронта еще были о-го-го, и не долго думая, генерал-лейтенант вывел с плацдарма под Ораниенбаумом четыре дивизии. Они присоединились к Невской оперативной группе. На Невском пятачке дела обстояли смертельно. Не плохо, просто смертельно. Из прежних четырех дивизий выжило всего полторы тысячи человек. Из всех. Кому интересен процент — можно посчитать самостоятельно. Немногие там выживали, это точно. Кто под Дубровкой жив остался, тот заново родился. Солдатский фольклор.

В этот момент генерал армии Мерецков набрался смелости позвонить генерал- лейтенанту Хозину и побеспокоить его сообщением, что от 44й стрелковой дивизии осталось семьсот человек, а задача по выходу к Грузино не выполнена. Генерал-лейтенант высказал свое недовольство черным военным матом. Генерал армии промолчал в тряпочку. Он еще слишком хорошо помнил, как недавно летом расстреляли товарища Павлова. Тоже генерала армии. Звания в Красной Армии ни хрена не значили. Как и советской и российской. В начале третьего тысячелетия пайки и звания делят два гражданских типа, и ничего, справляются. Правильно, не доверять же военным действительно что-то важное. Товарищ Сталин тоже так считал — пусть в атаку ходят, педерасты стратегические.

Хозин сообщением командарма пренебрег, он свою операцию готовил, ему некогда было думать о немцах. Он переправлял на Невский пятачок свежие части.

Сначала их обстреливали на нашем берегу реки, потом во время переправы. Переправа, переправа, берег левый, берег правый, берег правый как стена, этой ночи след кровавый в море вынесет волна…

А потом их начинали расстреливать прямо на пятачке — он простреливался насквозь. Люди за трупами прятались, только труп — неважная защита осенью. Вот зимой, другое дело, хорошо промороженный покойник гарантированно спасет, что от пули, что от осколка. А если мертвые тела поливать водой на морозе, то можно непреодолимую стену любой высоты и толщины построить. Лишь бы материала хватало, а на Невской Дубровке мертвецов всегда было в избытке. При выводе с пятачка 177й стрелковой всех выживших там бойцов при отходе утопили. От дивизии уцелел только штаб…

Короче, шикарное место для героев и стратегов. А наши друзья в штабе армии не забыли совещания, и когда штаб фронта приказал выделить дивизию для переброски на Невский пятачок, они сразу вспомнили о нас. И разразились громом и запахом, идите туда! Лично мне шевелиться было лень, а уж погибать за товарища Хозина и Жданова тем более не хотелось. Повертел бумажку от армейского командования.

— Значит, так, — говорю своему комполка. — Ничего не делаем. Бери начштаба, пиши письмо. В приказе не указан маршрут следования и пункты, где полки дивизии будут получать горячее питание в пути. Требуем пояснений. Загадаем им загадку, пусть головы-то поломают, а то привыкли дурачков под пули подставлять. Тут им не здесь.

— А смысл? — спрашивает Соломин.

— Большой. Время выиграем. Немцы не десятого, так одиннадцатого ноября начнут бои за Тихвин. С целью замкнуть внешнее кольцо вокруг Ладоги. Вот это будет настоящая блокада — классическая, без единой щелочки, только самолетом можно будет долететь. И что бы там не придумывали в штабах, Москва нас бросит Тихвин спасать. Посмотри на карту — это очевидно, — поясняю своему командиру.