И все же работа закипела. Но вот в одно прекрасное утро разнеслась весть, будто его величество дал тягу, а солдаты национальной гвардии Шампани и окрестностей Меца запрудили все дороги, чтобы его перехватить, будто всюду бьет набат, гремят барабаны; нарочные вереницей несутся друг за другом, и тот, кому удастся поймать беглеца, получит целое состояние.
О новости мы узнали от трех здоровенных эльзасцев и их жен — они проезжали мимо нас из Страсбурга в телеге. Женщины вопили:
— Господи Иисусе! Дева Мария! Святой Иосиф! Гибель пришла неминучая!
А мужчины в треуголках и красных жилетах, сидя впереди, изо всех сил погоняли лошадей. Я крикнул:
— Что случилось?
И эльзасец, державший вожжи, обернулся и ответил:
— Дьявол с цепи сорвался.
Выпив лишнее, он с хохотом отшучивался, но одна из женщин крикнула с сокрушенным видом:
— Король сбежал!
Немного погодя то же повторили человек пятьдесят, — все, кто возвращался из города с рынка, возвращался впопыхах, торопясь к себе в деревни, чтобы сообщить сногсшибательную новость. Трое-четверо проезжих зашли в харчевню и добавили, что вместе с королем бежали королева и дофин.
Вот тут я возненавидел короля: ведь до сих пор, несмотря на все, я доверял его присяге, зная о его великой набожности. Симон Бенерот очень удивился, когда я, весь дрожа, швырнул молот о стену, словно ядро, и закричал:
— Вот негодяй! Он обманул нас.
Но ко мне тут же вернулось спокойствие. Перед «Тремя голубями» собралось множество людей: мужчины и женщины обсуждали новость, спорили, и я им громко стал говорить о том, что король удрал, собираясь соединиться с нашими врагами в Кобленце, что немцы только его и ждут, собираясь вторгнуться к нам, что Вильгельм и Леопольд не решились напасть на нас до его прибытия, опасаясь каких-либо неожиданных событии в Тюильри, а теперь-то им опасаться нечего.
Был бы сейчас в Лачугах крестный Жан, он бы наверняка приказал бить сбор, но и он, и Летюмье, и все остальные унтер-офицеры нашей роты были на полевых работах. Меня охватило отчаяние. Теперь-то мне кажется это смешным: ведь тысячи патриотов охраняли дорогу от Парижа до Страсбурга, и Людовик XVI ехал не по этой дороге — бельгийская или мецская была гораздо короче, но не так рассуждаешь в юности.
Во всяком случае, все пришли к единодушному согласию: король отправился на соединение с нашими врагами и нечего мешкать и ждать, пока враг вторгнется, — таково было мнение народа, и Национальное собрание не сомневалось в этом; вот почему наутро следующего дня, 25 июня, всюду — на дверях церквей и ратуш и даже на стенах харчевен — был расклеен декрет, призывавший всех патриотов быть готовыми к сбору. Сам дядюшка Жан даже прискакал из Пикхольца и, ругая короля самыми последними словами, обзывая его лицемером, наклеил в большой горнице «Трех голубей» этот декрет. Вот он:
«Июня 21 дня, 1792 года.
Национальное собрание постановляет:
Ст. 1-я. Национальная гвардия всего королевства должна быть в состоянии боевой готовности.
Ст. 2-я. Департаменты Севера, Па-де-Кале, Юры, Нижнего и Верхнего Рейна и все департаменты, расположенные на границе с Германией, должны представить по возможности большее число людей.
Ст. 3-я. Прочие департаменты представляют от двух до трех тысяч человек.
Ст. 4-я. В силу этого каждый гражданин, желающий стать под ружье, будет внесен в списки в своем муниципалитете.
Ст. 5-я. Солдаты национальной гвардии, внесенные в списки, образуют батальоны по десять рот каждый; каждая рота будет состоять из пятидесяти человек.
Ст. 6-я. Роты будут находиться под командой двух подпоручиков, поручика и капитана.
Ст. 7-я. Батальоны будут находиться под командой двух подполковников и одного полковника.
Ст. 8-я. Роты выбирают своих офицеров, батальоны — свой штаб.
Ст. 9-я. Каждый солдат национальной гвардии будет получать пятнадцать су в день. Барабанщику будет полагаться полуторный оклад, квартирмейстеру в два раза больше рядового, подпоручику — в три, поручику — в четыре, капитану — в пять, подполковнику — в шесть и полковнику — в семь.
Ст. 10-я. Солдаты национальной гвардии по прекращении военной службы жалованья не получают и возвращаются в свои прежние роты.
Ст. 11-я. Будет составлен незамедлительно устав для войск этого рода».
Я переписал декрет, потому что это был первый образец созыва всеобщего ополчения. Он выдвинул великих полководцев революции, простых сыновей народа, всех тех, кто на протяжении многих лет, не десять, не двадцать, а несчетное число раз разбивал генералов Фридриха, Франца, Павла, Вильгельма, Александра. Прежние полководцы происходили из благородной расы, были «потомками наших гордых победителей», а наши — республиканцы — были из «смиренного потомства побежденных». Вот как все меняется на белом свете!
Декрет этот показывает также, какое доверие питало Национальное собрание к нашему королю, ибо оно призывало народ к восстанию не против врагов, а против Людовика XVI, который бежал, чтобы перейти на их сторону. Он был уверен, что скоро снова затянет нас в свои сети; но, слава богу, дело обернулось совсем иначе — как ему и не снилось. Вот когда пришла пора поверить, что верховное существо на стороне народа и присягнувших священников, а не на стороне двора и епископов; вот когда пришла пора восхвалять провидение, потому что, несмотря на все козни и ухищрения, несмотря на измену Буйе[127] и множества прочих мерзавцев, которые перешли к врагу, потерпев неудачу, сын почтмейстера, патриот Друэ[128], разрушил все их гнусные замыслы и принудил Людовика XVI вернуться в Париж. Короля арестовал муниципальный совет Варенна — небольшого селения, расположенного в девяти лье от границы: гусарам, посланным Буйе навстречу королю для охраны его экипажа, преградила путь самая обыкновенная двуколка для перевозки домашней утвари — Друэ и его друзья опрокинули ее на небольшом мосту.
Да, воля божья проявляется во всех этих событиях, о которых я читал с волнением в газетах тех дней. По требованию дядюшки Жана я читал вслух новости, взобравшись на стол в большой горнице, до того набитой людьми, что дышать было нечем, хотя окна были отворены настежь; в сенях, на улице перед харчевней, до самой кузницы толпились люди, стоя плечом к плечу, и, пока я читал, они топали ногами, ахали от удивления, возглашали «да здравствует нация», и возгласы эти разносились по всему селению.
Но особенно возбуждало негодование народа послание генерала Буйе, у которого достало дерзости писать Национальному собранию после того, как король в целости и сохранности вернулся в Париж. Негодяй пытался запугать нас, угрожая вторжением врага. Прочтите-ка это послание. Переписывать его я не стану целиком, а приведу несколько выдержек, из которых яснее ясного видна измена.
«Люксембург, июня 26 дня, 1791 года. Король попытался разбить свои оковы, но слепая судьба, во власти которой находятся империи, решила иначе».
Вот как оно начинается! Что же означает: «Слепая судьба, во власти которой находятся империи»? Это означает, что для них бога нет, доказывает, что все аристократы — безбожники, что нас, христиан, они считают своими рабами, ибо не верят словам создателя: «Все вы братья, все вы равны… Возлюбите друг друга!»
Но это еще не все: я приведу его угрозы. Он заявил, что король уехал, следуя его советам и намереваясь попасть к верным ему немцам, в Монмеди, и оттуда повелеть о роспуске Национального собрания и призвать другое — по своей воле, чтобы восстановить привилегии дворянства. Кончает же Буйе так:
«Поверьте мне: вельможи всего света знают, что им угрожает чудовище, порожденное вами, и в скором времени обрушатся на нашу многострадальную родину. Мне известны ваши силы; чаяние ваше призрачно, и недалеко то время, когда кара, постигнувшая вас, послужит памятным уроком для потомства — так говорит человек, у которого вы сначала вызывали чувство состраданья. Вы отвечаете за жизнь короля и королевы перед всеми королями вселенной. Если с их головы падет хоть один волос, от Парижа не останется камня на камне. Дороги мне известны, я сам возглавлю иностранные армии… Письмо это лишь предвестник заявления самодержцев; они предуведомят вас более решительным образом в войне, которой вам следует страшиться! Прощайте, господа!»
