Рассказ Мишеля о виденном и пережитом дополняется рассказами и письмами других действующих лиц: письма Шовеля и Маргариты, письма Никола, Лизбеты и Мареско, рассказы Элофа Коллена и т. д. Некоторые событии становятся известны по газетам и листовкам, которые читались в харчевне «Три голубя», а иногда — по толкам и слухам которые доходили до крестьян Эльзаса или солдат революционной армии (о казни короля и королевы, о сентябрьской расправе в парижских тюрьмах).

В романе широко используются подлинные материалы эпохи (королевские указы, декреты, воззвания, конституция 1791 года), и эта документальность романа, сочетаясь с живым и ярким повествованием, составляет одну из особенностей исторического романа Эркмана-Шатриана.

В «Истории одного крестьянина» мало вымышленных событий. «Все мои романы, — пишет Эркман, — состоят из личных воспоминаний и воспоминаний, услышанных от отца, родственников, друзей, знакомых. Я немного идеализировал их, но ничего не придумал»[12]. Зато авторам в детстве и в юности приходилось слушать рассказы старых солдат революции и империи. Отец Эркмана, бывший солдат республиканской армии, любил вместе с друзьями в долгие зимние вечера вспоминать о былых походах. Этими рассказами заслушивался будущий писатель. И многое из услышанного им воскресло потом в его произведениях. Сама форма повествовании (рассказ очевидца, который восьмидесятипятилетним стариком вспоминает революцию и приход Бонапарта к власти) придает событиям характер достоверности и живо воскрешает минувшие времена. Рассказчик все время повторяет, что говорит только о том, «что сам видел», о чем помнит так, «как если бы это было вчера».

Атмосфера эпохи передается зарисовками знакомого авторам деревенского быта родного Эльзаса. Песни революции, которые пелись во всей Франции в те времена — «Мадам Вето» и «Карманьолу», — в романе поют и танцуют на свадьбе Кристины Летюмье в деревенском трактире. Пфальцбург и его окрестности, вогезский пейзаж; — вот обычный фон романа. Нарочито яркому колориту прежних исторических романов Эркман и Шатриан противопоставляют простоту деревенской повседневной жизни.

В одном из своих рассказов авторы говорят о своей неприязни к выдуманным красотам: «Какой-нибудь плетень, над которым жужжит шмель, дорога в рытвинах, по которой взбирается тощая лошаденка и тащит телегу, увязающую в грязи, кнут, свистящий в воздухе, болото с утками… луч солнца на чердаке… меня привлекают гораздо больше, чем ваши колонны, ваши солнечные закаты и ночные пейзажи»[13]. И сколько поэзии видят авторы в этом обыкновенном пейзаже, сколько нежности вызывает у них какая-нибудь «тропинка, то взлетающая вверх, то сбегающая вниз, старые деревья без листвы вдоль дороги… торжественная зимняя тишина леса. В долине — деревенька… островерхая колокольня, внизу крохотное кладбище, могилы, засыпанные снегом; ветхие домишки, речка, мельница… над быстриной…».

Горячая любовь к свободе и справедливости, к революции, любовь к человеку, задушевность рассказа о простых деревенских жителях, ставших участниками гигантских исторических событий, привлекает в романе Эркмана-Шатриана. Благородство и поэтичность стиля, которые сочетаются с чисто народной простотой и ясностью, сделали этот роман классикой французской прозы.

Н. Дорогова

Многие уже рассказывали о великой революции, которую совершили народ и буржуазия, восставшие в 1789 году против знати. Рассказывали обо всем этом люди ученые, умные, взиравшие на события с заоблачных высот. Я же — старый крестьянин, и я поведаю только о наших делах. Ведь главное — как следует разобраться в своих делах: то, что ты сам видел — и знаешь хорошо. Пусть это и другим пойдет на пользу.

Да будет нам известно, что до революции Пфальцбургскому приходу и сеньории принадлежало пять деревень: Вильшберг, Миттельброн, Лютцельбург, Гультенгаузен и Гецельбург; что горожане и жители Вильшберга и Гецельбурга были на положении свободного сословия, зато крестьяне остальных деревень — и женщины и мужчины — были подневольными и не смели выходить за пределы сеньории, да и вообще отлучаться без позволения прево[14].

Прево творил суд в общинном доме, имел право судить людей и их дела, носил шпагу. И даже приговаривал к виселице.

Когда обвиняемые не желали признаваться в преступлениях, их допрашивали под сводами мэрии, где ныне гауптвахта. Судебный служитель и палач пытали их, да так жестоко, что вопли слышались даже на площади. А немного спустя, в базарный день, под старыми вязами сооружали виселицу и палач вешал осужденных, нажимая ногами на их плечи.

В те поры лишь человек, доведенный до крайности, смел задумать какую-нибудь дерзкую выходку.

Право проезда через Пфальцбург обходилось недешево; за подводу с таким товаром, как сукно, шерсть и тому подобное, на заставе платили флорин[15], за телегу с кольями, тесом, досками для выделки бочек и прочим деревянным товаром — шесть лотарингских грошей; за телегу, груженную дорогою тканью — бархатом, шелком, тонким сукном, — тридцать грошей; за вьючную лошадь — два гроша; за корзину со всякими товарами — полгроша; за повозку, груженную рыбой, — полфлорина; за повозку, груженную маслом, яйцами, сыром, — шесть грошей; за бочку соли — шесть грошей; за резаль[16] пшеницы или ржи — три гроша, овса — два гроша; за сотню подков — два, за быка или корову — шесть пфенингов[17]; за телку, борова или овцу — два пфеннинга, и т. д.

Таким образом, жители Пфальцбурга и его окрестностей не могли ни есть, ни пить, ни одеваться, не отвалив изрядный куш герцогам Лотарингским.

Далее шла соляная пошлина, а это вот что означало: содержатели постоялых дворов, кабаков и харчевен в Пфальцбурге или же в окрестных деревнях обязаны были поставлять его высочеству шесть кувшинов вина либо пива с каждой меры, проданной или припасенной в погребе. Затем его высочеству причиталась пошлина на право продажи ленного владения, а именно; при продаже домов или наследованного имущества — пять флоринов с каждой сотни. Затем шла мерная плата за зерно, а это означило, что со всех злаков — пшеницы, ржи, ячменя, овса, проданных на рынке, — одно су[18] с каждого резаля полагалось его высочеству.

Далее взималась пошлина за стоянку на ярмарке. В году встарь было три ярмарки: первая на св. Матвея, вторая на св. Модеста, третья на св. Галля. Два досмотрщика устанавливали цену на места в пользу его высочества.

Далее шли городские поборы: одно су с сотни, вырученной за шерсть, муку и прочие товары; далее — штрафы, которые налагал сам прево, но их размеры устанавливали и назначали советники герцога в пользу его высочества; далее плата за право пасти свиней и собирать желуди, за право рубки леса, за право на валяние сукна и молотьбу; затем — большая десятина, из которой две трети отдавалось его высочеству, а оставшееся — церкви; затем малая десятина зерном в пользу одной лишь церкви его высочество в конце концов отнял у нее это право, ибо себя он любил еще больше.

Ну а теперь, если кто хочет знать, каким образом столько добрых людей попало под иго его высочества, всех этих прево да бальи[19], сенешалов[20] да советников, пусть вспомнит, что лет эдак за двести перед тем, как стряслась эта великая беда, некий сеньор по имени Георг Иоганн, курфюрст Пфальцский, герцог Баварский и граф Вельденцкий, который по милости германских императоров владел в наших краях обширными лесами, не извлекая из них ни гроша, потому что некому там было жить, не было ни дорог для перевозки бревен, ни судоходных рек для их сплава, повелел оповестить жителей Эльзаса, Лотарингии и Пфальца о том, что все те, кто переберутся в леса и умеют работать, получат землю и будут как сыр в масле кататься, что он, Георг Вельденцкий, поступает так во славу божию, а поскольку Пфальцбург стоит на перекрестке дорог во Францию, Лотарингию, Вестрих и Эльзас, то ремесленники и торговцы, тележники, кузнецы, бочары, башмачники найдут там хороший сбыт своим товарам, равно как и слесари, жестянщики, кабатчики, ткачи и прочий мастеровой люд, и так как милость божья должна осенять почин всякого важного предприятия, то тех, кто переберутся в его город Пфальцбург, он освободит от повинностей, им позволено будет строить себе дома из дарового леса. Для них возведут храм, дабы проповедовать в нем чистосердечие, простодушие, честность, построят школу, дабы прививать детям истинную веру, ибо ум у отроков — это дивный сад, где насаждаешь чудесные растения, благоухание коих возносится до самого господа бога!