— Вышел я за ворота, — рассказал Монька, — вижу: ползут. Много их. Может, тысяча. Ну, думаю, поползу-ка и я. Будто я тоже белый. Пополз. А они-то ползут медленно, а я-то ползу быстро, так что скоро я обогнал передовую цепь и дальше пополз один. Вдруг слышу — солдат из передовой цепи шепчет мне вслед. «Стой, черт! — шепчет. — Стой, стрелять буду!» — «Врешь, — думаю, — стрелять не будешь. Стрелять будешь — шум сделаешь, шум сделаешь — в городе услышат». Подумал я так да поднялся на нога, да бегом. Прибегаю на вокзал, вбегаю в какую-то комнату — вижу: сидит у стола человек в кожаной тужурке, без шапки, сидит, свесив голову, и спит. А на лавке у стены лежат двое, военные. Этого у стола я узнал. Это был товарищ Ейно из ЧК. «Товарищ Ейно!» — крикнул я.

Товарищ Ейно открыл глаза, посмотрел на меня и говорит:

— Ну, что тебе?

— Товарищ Ейно! — говорю, — белые подступают.

Товарищ Ейно вскочил. Схватил меня за плечо, кричит:

— Где белые? Что белые?

Я рассказал. Товарищ Ейно к военным. «Встать!» кричит. А сам побежал в город. Один из военных кинулся к бронепоезду. Другой — ударил в колокол. Дальше известно, что было.

— Да, — сказал Саша, — спас ты, Монька, город, что говорить.

— Не я один, — сказал Монька, — все мы.

— Мы-то как? — сказал Беня.

— Да так уж, — сказал Монька, — посоветовали пойти. То да се.

На другой день к нам в приют пришел товарищ Ейно из ЧК. Нам он сказал речь, а Моньке он подарил часы.

— На, — сказал он, — Орлеанская дева, носи во славу республики.

Моньку с тех пор мы так и прозвали «Орлеанская дева».

Ледин давно заметил, что у Семена, — фамилия его была Острогорский, — неладно с правой рукой, а что — Ледин никак не мог разглядеть: Семен прятал эту руку, не показывал.

Ледин раз не удержался и спросил:

— Что у тебя, Семен, с рукой?

Семен почему-то сконфузился.

— Чепуха, — сказал он, — глупость.

И показал руку. Она была вся исковеркана: нехватало двух пальцев, указательного и безыменного.

— Отморозил? — спросил Ледин.

— Да нет, — сказал Семен, — глупее вышло.

— А что?

— А рано больно в вояки пошел, и вот — довоевался…

И рассказал эту историю о потешном бое, который начался у плотины на лугу, а кончился в больнице, в хирургическом отделении.

— Местечко наше большое, — сказал Семен, — тысяч в восемь населения. Из них большая часть живет в самом местечке, меньшая — на слободах. У нас четыре слободы. В одной живут кузнецы, в другой — гончары, в третьей — огородники, в четвертой — мужики-землеробы. Встречаются они только по воскресеньям на базаре и друг на друга глядят косо, недружелюбно. А ребята — те воевали. Крепче всех воевали кузнецы и гончары. Силы у обеих сторон были равные, примерно по тридцати ребят у каждой. Но воевали они разно. Кузнецы были храбрее, гончары — хитрее. Во главе «кузнецов» стоял Мотька Косой, или Чумовой. Во главе «гончаров» — Берка Длинный, или Крыса.

Я попал к «гончарам». Там у меня были друзья: Ошер, Тана, Мейлах. Берка Длинный долго меня расспрашивал и заставил поклясться. Я повторил за ним клятву слово в слово:

Попал я в отряд в неудачное время, весной.

Настоящие бои были зимой и летом. Весной и осенью мало дрались. Бывали иногда стычки, но пустяковые — так, забава, после которых враги садились рядом и с тоской вспоминали славные бои, когда сворачивали носы, выбивали зубы. «Чем бы заняться пока?» говорили ребята. «Придумайте что-нибудь, гончары», говорили кузнецы. «А вы-то что — котелки, что ли, дома забыли?» отвечали гончары.

И вот раз кто-то сказал: «А порох?»

В те годы в наших местах была гражданская война. В нашем местечке появлялись то петлюровцы, то деникинцы, то красные, то поляки. Иногда бои бывали совсем близко от местечка, и тот, кто отступал, бросал по пути ранцы, винтовки, консервы, одеяла, ручные гранаты, порох. Ребята все это подбирают. Ранцы, одеяла, консервы отдают родителям, винтовки, ручные гранаты несут в городскую охрану’, а порох оставляют себе, чтобы потом на дворах устраивать взрывы.

Теперь мы решили этот порох пустить в дело. Устроить пороховой бой. Берка Длинный написал условия боя:

Условия подписали в воскресенье, а бой был назначен на среду. Эти два дня мы, «гончары», готовились. Надо нам было, во-первых, достать побольше пороху, во-вторых, сделать так, чтоб он легко взрывался, и, наконец, устроить «пушку».

Порох достали. Но сделать так, чтоб он легко взрывался, было не просто. Сначала мы пробовали так: порох всыпали в пустую бутылку, к бутылке привязывали шнур, и шнур зажигали. Но взрыва не получалось. Шнуры не горели, или порох был сырой, или другая какая причина, но не получалось взрыва — и точка. Берка долго думал и придумал. Он взял бутылку, насыпал на дно сухой песок, утрамбовал его, сверху насыпал порох, затем забил бутылку паклей, смоченной керосином, к бутылке приделал короткий шнур из пакли, тоже смоченной керосином, и шнур зажег. Бутылка с треском разорвалась на мелкие куски.

— Снаряд готов! — крикнул Берка. — Теперь нам, ребята, нужно сколотить пушку.

Снова Берка ходил по двору, думал-думал и придумал. Он взял доску. Вбил в доску два гвоздя. К гвоздям приделал две резинки. К резинкам привязал палку. Палку оттянул вдоль дощечки до самого конца. На дощечку перед палкой положил бутылку пороха с горящим фитилем. Потом палку отпустил. Резинки потянули палку вверх, палка толкнула бутылку, бутылка полетела через забор, упала и взорвалась.

— И пушка есть! — крикнул Берка. — Теперь нам нужны пушкари.

Берка выбрал самого здорового детину из гончаров, рябого и курносого Зелика, и назначил его «главным пушкарем». Меня и Ошера Берка назначил помощниками Зелика и назвал нас «младшими пушкарями».

Весь же отряд он назвал так: «команда усиленных пушкарей имени товарища Буденного».

— Держись, ребята! — крикнул Берка Длинный. — Покажем же теперь кузнецам. Не обрадуются!

В среду, в десять часов утра, оба отряда собрались у реки. После долгих споров луг поделили так: часть луга, так называемый «выгон», дали нам, гончарам, часть луга у моста — «Заливной» — дали кузнецам. Стали мы каждый на своем месте и ну ругаться.

— Переломаем вам горшки, гончары! — кричали кузнецы.

— Пошли бы лучше кляч ковать! — кричали гончары.

— Чего нам уходить! — кричали кузнецы. — Нам плевать. Не нас бить будут.

— А то нас, что ли? — кричали гончары.

— А то кого же? — кричали «кузнецы». — Бабку Гапку, что ли?

Между тем, начальники, Чумовой и Крыса, договаривались, чем драться. Сошлись на мелких камешках и на небольших палочках. Берке потребовал еще песок. Мотька удивился, пошел к себе в лагерь посоветоваться. Но потом вернулся и сказал, что согласен. О пушках пока не говорили.

Тогда выступили трубачи с бумажными трубами в руках. Они сыграли зорю. Над лугом полетели первые камешки.

Бой начался.

Наша позиция — «выгон» — была во многом выгодней позиции кузнецов. Во-первых, рытвины, во-вторых, постройки. Было их на нашей стороне две: направо — пустой домик с выбитыми окнами и с развороченным полом, налево — ближе к мельнице — широкий навес, под которым лежала груда бревен. Так что у нас были и «окопы» и «форты».

Еще до начала боя Берка Длинный разбил нас на четыре отряда и поставил по местам. Двенадцать бойцов во главе с Мейлахом Хромым залегли в рытвины. Они должны были выдержать первый натиск. Восемь бойцов во главе с Айзиком Казаковым спрятались под навесом за бревнами. Это была засада. Мы втроем — «команда усиленных пушкарей» — залезли на крышу домика, который мы называли «штабом». Пока что, до «пушки», у каждого из нас был мешок с песком. Наконец, семь бойцов во главе с Калманом Коротеньким засели внутри дома. Это был резерв. Сам Берка перебегал от отряда к отряду, указывал, приказывал, проверял запасы камешков и палок, хлопотал, одним словом.