Дом в бессарабском селе Ниморены был крестьянским добротным под толстой как перина соломенной крышей. К дому прилегал пруд и виноградники. В погребе стояли бочки с вином для себя и на продажу и керамические высокие широкогорлые кувшины, одни с солениями, другие с брынзой. В амбаре — мешки с кукурузной мукой грубого и тонкого помола, мешки с шерстью, в углу — два ярма для воловьей упряжи. Под навесом развешаны для просушки гирлянды табачных листьев. Все любовно ухожено и учтено. Окажись хозяйство не в Бессарабии, а на противоположном левом берегу Днестра, ждала бы его участь кулацких хозяйств. Но здесь была Румыния.
Бессарабии не отыщешь на карте мира, Молдавия расположена на Мальдивских островах в Индийском Океане (так считают мои студенты), но Кишинев знают все. Кишинев — это погром. Громкая слава Кишиневского погрома 1903 года значительно превзошла его масштабы. Не опубликуй Хаим- Нахман Бялик свою поэму «Бе ир хаарига» («В городе резни», в русском переводе Зеэва Жаботинского — «Сказание о погроме»), он остался бы всего лишь каплей в кровавом море еврейских трагедий прошлого века. Бялик бросил тяжелое обвинение не в лицо погромщикам, а в лицо жертвам — он обвинил их в малодушии. Поэт последовал великой еврейской традиции — так пророки говорили со своим народом.
Современный израильский политолог, прибывший в Молдову на «празднование» столетия погрома, продемонстрировал модный, так называемый, объективный, подход к событию. Выступая на конференции перед кишиневской аудиторией, неискушенной в парадоксальном израильском элитарном мышлении, напоминающем вульгарный антисемитизм, гость отметил «сугубо положительные аспекты погрома и его далеко идущие последствия». Говорил он на иврите, языке мне понятном, и я с интересом наблюдала за комической картинкой: маски слушателей застыли в гримасе праведного гнева, приличествовавшему моменту, а физиономия переводчика выражала полную растерянность.
Нет, я не стану раскладывать пасьянс «причина — следствие» — дьявол наслаждается этой игрой. Терминология ученого гостя пусть останется на его совести, так не к месту возжелавшей непредвзятости, и на профессиональной совести бедняги толмача, переведшего «положительные аспекты погрома» так: «вообще-то…ну, конечно, лектор хотел выразить…хотя и не всегда», но далеко идущие последствия погрома — бесспорны.
«Сказание о погроме» Бялика болезненно резануло сионисткое сознание, но это не все — кишиневское событие не оставило царскому сомодержавию шанса на выживание. Еврейские американские банкиры финансировали японский флот, разбивший царскую эскадру при Цусиме, и на Россию были наложены санкции и эмбарго. Погромщики газет не читали и большой политикой не интересовались. В 1905 году в Кишиневе снова случился погром…, но уже не такой знаменитый.
Израильский поэт Ашер Райх как-то в шутку назвал меня «порождением погрома». Должна разочаровать читателя — нет такой красочной детали в истории нашей семьи. Не насиловали громилы мою бабушку. В апреле 1903 года (погром «по традиции» произошел на Пасху) бабушка была на третьем месяце беременности. Мой отец родился в Кишиневе 2-го октября.
Столетие со дня рождения Мастера Национальный художественный музей Молдовы отметил его огромной ретроспективной выставкой.
Во время погрома были убиты 42 человека, из них 4 христиан, и погром знаменит повсюду (кроме как в самом Кишиневе!). В период немецкой оккупации в городе было расстреляно 30 000 евреев, они почти не упомянуты в новой экспозиции Музея Холокоста «Яд ва-шем» в Иерусалиме. У событий, как у людей, свои судьбы и свой «успех». Бессарабские евреи жили также в местечках и в деревнях и занимали второе после Эрец Исраэль место по занятости в сельском хозяйстве. У тех, кто не эвакуировался, шанс выжить был ничтожным.
Получилось, что в 2003 году на мою долю выпал еще один столетний юбилей — Centenaire парижского «Осеннего салона». Салон немало гордится своей славной историей — еще бы, ведь среди его участников значатся Роден, Кандинский, Модильяни, Камилла Клодель, Шагал, Сутин, Бранкуши, Пикассо и иже с ними. Салон не прекращал своей деятельности на протяжении столетия, несмотря на Большую войну (так французы именуют Первую мировую) и оккупацию Парижа немцами (1940–1944). При входе в огромный «надувной» зал-шатер на одинаковых стендах были выставлены увеличенные афиши Осеннего Салона со дня его основания. На ранних — шрифт рисованный по канону Арт-Нуво, затем, элегантный печатный. Новые сработаны по правилам компьютерной графики. Афиши 1940, 41, 42,43,44 годов…
Президент Салона назвал открытия выставок в период оккупации «Сопротивлением». Как легко, оказывается, передернуть карту и откровенный коллаборационизм назвать «Сопротивлением» — «La Resistance». Сопротивление непременно было бы подавлено гестапо, а вот коллаборационизм всячески приветствовался. Французы и не скрывают коллаборационизма многих видных деятелей своей культуры. Празднование столетия знаменитого Салона…, но об этом я расскажу позже.
Сейчас я должна вернуться в Кишинев, на этот раз в Кишинев 1941 года. Паника и до сдачи города немцам остаются считанные дни, мост-переправа через Днестр взорван, но еще можно втиснуться в переполненный вагон эшелона, отбывающего в глубь страны — поезда попадали под воздушный обстрел —, еще можно поймать машину и выбраться из города, назавтра нанять телегу, запряженную волами, — большая удача. Волна беженцев двинулась на восток и на юго-восток, используя любые средства передвижения, включая собственные ноги. Воловьи упряжки тащились медленно, не быстрее пешеходов, и, проделав иногда немалый путь, — некоторые добирались до Ростова — оказывались проглоченными линией фронта, дышавшей им в спину. В 1943 году в Москве отец начнет работать над монументальным полотном «Проклятие», изобразив трагедию тех дней. Картина выставлена сегодня в постоянной экспозиции Национального художественного музея Молдовы и составляет посмертное признание художника. Ее уменьшенные копии преподносились особо важным гостям Молдавии, и при музее трудился копеист, непревзойденный мастер по «Проклятию» Гамбурда. Но художник ничего этого тогда не знает, ему предстоит два года воевать, потом (о, счастье!) вместе с женой его приглашает в Москву находившееся в столице молдавское правительство. Мама напишет там свою лучшую серию гуашей — виды Москвы военного времени с высоты птичьего полета. Супруги обласканы и отцу даже простили учебу в Бельгии, успех в Бухаресте и космополитизм, и, прежде всего, особый облик — отметину европейского интеллигента, и нельзя предположить, что через 9 лет после окончания войны художник погибнет: откажется от предложенной властями игры и наложит на себя руки и маму, любившую его, затянет за собой в смерть. Это мне, сидящей за компьютером в июле 2007 года в обратной временной перспективе видна последовательность событий их жизни, иногда видна так четко, что кажется, я вот-вот пойму что к чему. Но это только иллюзия, я выстраиваю всего лишь литературную версию.
Где же в суматохе того дня я оставила моего героя? Сейчас он забирается в кузов попутного грузовика, едущего в сторону Ниморен, чтобы увести оттуда родителей. Но стоит глянуть на «Портрет матери художника», чтобы понять: напрасно. Незадолго до гибели своих родителей он угадал и запечатлел в рисунке ее знание конца.
Грузовик не доезжает до Ниморен и последние километры отец, худой горбоносый еврей, влюбленный в эту землю, идет пешком через поля и виноградники в мареве сумасшедшего аромата бессарабского лета. Он останавливается передохнуть в тени орехового дерева, огромного — стадо овец укрылось под ним от полуденного солнца — и любуется пластичной позой пастушка и белым палевым цветом его рубахи, через которую бьет солнце так, что пастушок оказывается весь в ореоле света. Крестьяне, потупив как обычно взгляд, здороваются с идущим: «буна зиуа», и, наконец — их виноградники, дом еще не виден, но уже кто-то из крестьянских детей бежит предупредить о его приезде.
— Собирайся, мама, скорее, возьми самое необходимое! Где папа? Кишинев бомбят. Немцы будут здесь через…
