— Люди современного тебе мира, мира конца двадцатого столетия, никогда не переставали верить в Него. Дело в том, что они ненавидят Его, они негодуют на Него; они озлоблены на Него. Они считают... они считают...

— Считают себя превыше Его,— спокойно произнес я, со всей остротой понимая, что сейчас он говорит те же слова, которые я говорил Доре.

— Да,— сказал он.— Да, ты считаешь себя превыше Его.

— И ты тоже.

— Да. Я не могу продемонстрировать населяющим ад Его раны. Это вряд ли убедило бы их, этих жертв, этих скорбящих, негодующих страдалиц, вынесших боль, которую Ему не представить. Я могу лишь сказать им, что это отцы-доминиканцы Eго именем заживо сожгли их тела, считая их ведьмами. Или когда их семьи, кланы и деревни истреблялись испанскими солдатами, то это было нормально, потому что на знамени, которое люди несли в Новый Свет, было Его изображение с кровоточащими руками и ступнями. Ты думаешь, это заставит кого-нибудь покинуть ад, чтобы выяснить, почему Он позволил такому случиться? И позволит другим душам, вознестись без единой капли боли?

Если бы я начал их обучение с этого образа — Христос умер за тебя,— сколько, по-твоему, времени ушло бы на обучение души в аду?

—Ты не сказал мне, каков ад и как ты проводишь там обучение.

— Я делаю это по-своему, могу тебя заверить. Я поставил свой престол над Его Престолом — как выражаются поэты и интерпретаторы Священного писания,— ибо знаю, что для того, чтобы душа попала на небеса, никогда не требовалось страдания, что полное понимание и приятие Бога никогда не требовало поста, бичевания, распятия, смерти. Я знаю, что человеческая душа превзошла природу, и для этого душе понадобилось лишь научиться ценить красоту! Иов был Иовом до того, как страдал! И оставался им после! Чему такому страдание научило Иова, чего он не знал раньше?

— Но как ты обставляешь это в аду?

— Я вовсе не начинаю с рассказа о том, что человеческий глаз одинаково отображает для Него совершенство творения, когда с ужасом смотрит на изувеченное тело и мирно взирает на сад.

И Он настаивает, что все дело в этом. Твой Сад Зла, Лестат,— вот его версия совершенства. Все это развилось из одного и того же семени, и я, Мемнох-дьявол, с моим недалеким ангельским разумом, не в состоянии это уразуметь.

— Тогда как же ты борешься с Ним в аду и отвоевываешь небеса для проклятых? Как?

— Что, по-твоему, представляет собой ад? — спросил он.— У тебя достаточно было времени, чтобы на этот счет появились какие-то соображения.

— Прежде всего это то, что мы называем чистилищем,— сказал я.— Никто не избежит искупления. Я понял это из твоего спора на поле брани. Итак, какие страдания должны принять души в аду, чтобы их безоговорочно аттестовали для небес?

— И какие же, по-твоему, должны они принять страдания?

— Не знаю. Мне страшно. Мы собираемся отправиться туда, верно?

— Да, но мне хочется узнать, чего ожидаешь ты.

— Я не знаю, чего ожидать. Я знаю, что существа, лишившие других жизни — как я,— должны пострадать за это.

— Пострадать или заплатить?

— А есть какая-нибудь разница?

— Ну, допустим, тебя представился бы случай простить Магнуса, вампира, втянувшего тебя во все это. Предположим, он нетал бы перед тобой и сказал: «Лестат, прости меня за то, что я вырвал тебя из привычной человеческой жизни и поместил вне природы, заставив пить кровь, чтобы жить. Делай со мной что пожелаешь, но только прости меня». Как бы ты поступил?

— Ты выбрал плохой пример,— сказал я.— Наверняка я бы его простил. Магнус не ведал, что творил. И вообще, мне на него наплевать. Он был сумасшедшим. Чудовищем Старого Света. Он повиновался какому-то извращенному, обезличенному рефлексу. Я даже не думаю о нем. Мне до него нет дела. Если ему и надо просить у кого-то прощение, пусть просит его у смертных, которых он убил в течение жизни.

В его башне было подземелье, заполненное трупами молодых мужчин, внешне напоминавших меня,— тех, что он приводил туда, очевидно, для испытания и потом убивал без всякого посвящения. Я все еще помню их, груды молодых тел, все со светлыми волосами и голубыми глазами. Молодые люди, лишенные энергии и самой жизни. Прощение он должен получить от всех тех, кого лишил жизни тем или иным способом,— ему придется заслужить прощение каждого из них.

Я снова начал дрожать. Этот признак гнева был мне хорошо знаком. А какой гнев испытывал я много раз, когда прочие обвиняли меня в дерзких нападениях на смертных мужчин и женщин. И детей. Беспомощных детей.

— А ты? — спросил меня Мемнох.— Что, по-твоему, необходимо тебе, чтобы попасть на небеса?

— Думаю, достаточно будет того, что я на тебя работаю,— произнес я с вызовом.— По крайней мере, это вытекает из твоих слов. Но ты не открыл мне в точности, чем занимаешься! Ты рассказал мне только историю сотворения и страстей, твоего пути и Его пути, ты описал свое противостояние Ему на земле, и и могу представить себе последствия такого противостояния — мы оба сенсуалисты, мы оба верим в мудрость плоти.

— Аминь.

— Но ты не дал полного объяснения тому, чем занимаешься в аду. И каким образом ты можешь выиграть у Бога? За счет того, что быстро передаешь души Ему в руки?

— Быстро и с веской аттестацией,— сказал он.— Но сейчас речь идет не о каком-то конкретном предложении для тебя. И не о моем противостоянии Ему; я спрашиваю тебя вот о чем: учитывая все, что ты видел, каким, по-твоему, должен быть ад?

— Боюсь отвечать. Ибо место мое — здесь.

—Ты ведь никогда ничего не боялся. Продолжай. Сформулируй свои соображения. Каким в твоем понимании должен быть ад, что должна вынести душа, чтобы стать достойной небес? Достаточно ли сказать: «Я верю в Бога. Иисус, я верю в Твои страдания»? Достаточно ли сказать: «Сожалею о всех своих грехах, потому что они оскорбляют Тебя, мой Бог»? Или: «Мне жаль, потому что, пребывая на земле, я в действительности не верил в Тебя. А теперь я знаю, что все это правда, и я не буду больше делать ничего порочащего меня, и, пожалуйста, пусти меня поскорей на небеса».

Я не отвечал.

— Суждено ли всякому попасть на небеса? — спросил он.

— Нет. Этого не может быть,— ответил я.— Такое невозможно для существ, подобных мне, существ, мучавших и убивавших других существ. Невозможно для людей, умышленно вызывавших своими действиями наказания столь жестокие, как болезни, или пожар, или землетрясение,— то есть людей, совершавших грехи, принесшие столько же или больше зла, чем природные катастрофы. Неправильно было бы им отправиться на небеса, даже если они знают, даже если понимают или начали постигать совершенное ими! Небеса очень скоро превратятся в ад, если всякая жестокая, эгоистичная, злобная душа попадет на небо. Мне бы не хотелось встретить на небесах подобных исчадий зла! Если такое возможно, то страдания этого мира страшно близки к...

— Страшно близки к чему?

— К тому, что не заслуживает прощения,— прошептал я.

— Что же заслуживает прощения — с точки зрения души, умершей в боли и смятении? Души, знавшей, что Богу все равно?

— Не знаю,— признался я.— Когда ты описывал тех избранных из преисподней, первый миллион душ, что ты провел через небесные врата, ты не говорил о преображенных чудовищах; ты говорил о людях, простивших Богу несправедливость мира, не так ли?

— Верно. Именно таких я взял с собой к небесным врагам — да.

— Но ты говорил так, словно эти люди стали жертвами несправедливости Господа. Ты ведь не исправлял души виновных? Таких, как я,— грешников, виновных в совершении несправедливостей?

— Ты думаешь, что им нечего сказать в свое оправдание?

— Некоторые могут иметь свои оправдания, коренящиеся в собственной глупости, простодушии, страхе перед властями.

Но  многие, очень многие злодеи просто-напросто такие, как я. Они знают, насколько плохи. Им на это наплевать. Они делают то, что делают, потому что... потому что им это нравится. Я люблю делать из людей вампиров. Я люблю пить кровь. Мне нравится лишать людей жизни. И всегда нравилось.