Эти мудрые души в смиренной задумчивости размышляли о своих прошлых жизнях, стараясь ответить на исходящие снизу молитвы, о чем я уже говорил. Они охраняли своих родственников, членов клана, свои народы; охраняли тех, кто привлекал их внимание эффектными проявлениями религиозности; с печалью наблюдали страдания людей, желая помочь и стремясь к этому, насколько возможно.

Мало какая из этих очень сильных и терпеливых душ пыталась снова обрести плоть. Но некоторые из них делали это в прошлом. Они спускались вниз, и рождались заново, и обнаруживали в конечном счете, что не могут в своей памяти отличить одно телесное воплощение от другого, так что нет смысла оставаться в живых! Гораздо лучше пребывать здесь, в ставшей привычной вечности, наблюдая красоту мироздания,— и оно действительно представлялось им прекрасным, как и нам.

И вот из этих вопросов, из этих бесконечных и вдумчивых бесед с мертвыми сформировался мой критерий отбора.

Во-первых, чтобы быть достойной небес и иметь у Бога хотя бы малейший шанс, душа должна понимать жизнь и смерть в самом простом их смысле.

Я нашел множество таких душ.

Далее, в этом понимании должна присутствовать высокая оценка красоты Божьего творения, гармонии мироздания, увиденной как бы оком Господним, картины природы, свитой из бесконечных, накладывающихся друг на друга циклов выживания и воспроизведения, эволюции и роста.

Многие души пришли к пониманию этого. Многие. Но многие, считавшие жизнь прекрасной, полагали смерть и печальной, и бесконечной, и ужасной и предпочли бы никогда не рождаться, буде им дан выбор!

Я не знал, что делать с такого рода убежденностью: ведь она имела широкое распространение. Зачем Он, кто бы Он ни был, сотворил нас, коли нам надлежит вечно пребывать здесь, вдали от мира, частицей которого мы никогда не станем, если только не пожелаем сойти вниз и снова испытать всю ту муку ради нескольких мгновений торжества, и который не оценим в следующий раз более, чем в предыдущий, ибо не сможем взять с собой наше знание при повторном рождении!

Действительно, придя к этой мысли, многие души переставали развиваться и изменяться. Они испытывали великую тревогу за живых и жалость к ним, но ведали только скорбь, а радость не могли себе даже вообразить. Они стремились обрести покой, и покой казался им тем идеальным состоянием, которого они желали достичь. Покой, нарушаемый порывами ответить на молитвы, было особенно трудно сохранить, но мне как ангелу это представлялось весьма привлекательным. И я долго, долго пребывал в обществе этих душ.

Теперь, если б я только мог поведать им, думал я, если б мог начать наставлять их, то, возможно, сумел бы заставить изменить свое мнение, подготовить их к встрече с небесами. Но в состоянии, в котором они пребывают, они еще не готовы, и я сомневаюсь, что они поверят моим словам.

А что, если они уже поверили и исполнены жажды небес, а Бог не допустит их?

Нет, мне следовало проявлять большую осторожность. Не годилось возвещать знание с вершины валуна, как я это делал в свое короткое пребывание на земле. Раз уж мне приходилось вмешиваться в эволюцию одного из этих мертвецов, должен быть твердый шанс, что эта душа последует за мной к Господнему Престолу.

Понимание жизни и смерти? Этого недостаточно. Примирение со смертью? Этого мало. Безразличие к жизни и смерти — наверняка это не то, что нужно. Легкое смятение и пассивность. Нет. Такого рода души теряли свою индивидуальность. Это в той же степени далеко от ангела, как падающий на землю дождь.

Наконец я достиг области, меньшей прочих и населенной лишь немногими душами. Я сейчас говорю относительно. Помни, что я — дьявол. Я провел немало времени на небесах и в аду. Если я говорю «немногими», то единственно для того, чтобы ты мог охватить разумом всю картину. Ради стройности изложения уточню: несколькими тысячами или больше. То есть я говорю о большем количестве, будь уверен.

— Слушаю тебя.

— Эти души совершенно покорили меня своей лучезарностью, спокойствием и знаниями, которые они восприняли и удержали. Прежде всего, почти каждая из них имела вполне человеческое обличье. То есть в невидимом мире они реализовали свою оригинальную или даже идеальную форму. Они походили на ангелов! Это были невидимые мужчины, женщины, дети, имеющие при себе вещи, дорогие для них в той жизни. Некоторые из душ были совершенно новыми, пронеся через смерть вдумчивость, любознательность и готовность к проникновению в тайну. Другие многое познали, будучи в преисподней и бодрствуя на протяжении столетий в страхе потерять свою индивидуальность, не важно, какие ужасы происходили вокруг. И все для меня были явно видимыми! И антропоморфными, хотя, разумеется, при этом прозрачными, как все души. Одни более прозрачными, другие — менее, но все они были различимыми для окружающих и себя.

Я бродил среди них, ожидая пренебрежительного к себе отношения, но вдруг понял, что они видят меня не таким, как прочие. Они видели по-другому абсолютно все. Они были более настроены на эфемерность невидимого мира, потому что целиком и полностью приняли его условия. Если я желаю быть таким, то пусть буду, думали они, с большой серьезностью судя о том, насколько мне удается быть тем высоким созданием с крыльями и длинными волосами, одетым в развевающиеся одежды. В первые же мгновения своего появления я ощущал окружающее меня счастье. Я чувствовал, что меня принимают. Я совершенно не испытывал сопротивления, а лишь дерзкую любознательность. Они понимали, что я не человеческая душа. Они это понимали, ибо достигли высоты, откуда могли это увидеть! Им открывалось многое о каждой прочей душе, на которую взирали. И многое им открывалось о лежащем внизу мире.

Одна из этих душ приняла форму женщины, но, впрочем, то не была моя Лилия, ибо ее я так и не увидел вновь ни в каком обличье. Но то была женщина, умершая, полагаю, в середине жизни, имевшая много детей, некоторые из них были с ней сейчас, а иные оставались внизу. Эта душа пребывала в такой безмятежности, что едва ли не светилась. Иными словами, ее эволюция на незримом уровне была столь высока, что она начинала излучать нечто вроде Божественного света!

«Что делает тебя столь отличной от других? — спросил я эту женщину.— Что делает вас всех, скопившихся в этом месте, столь отличными от прочих?»

С поразившей меня проницательностью эта женщина поинтересовалась, кто я есть. Души мертвых обыкновенно не задают этого вопроса. Они обычно погружены в свои безутешные занятия и навязчивые идеи. Но она сказала:

«Кто ты и откуда? Я никогда не видела раньше подобного тебе. Только когда была жива».

«Пока что не хочу тебе открываться,— сказал я.— Но хочу спросить у тебя. Скажи, почему ты кажешься счастливой? Ты ведь счастлива, верно?»

«Да,— сказала она.— Я с теми, кого люблю».

«Так тебя не мучают вопросы по поводу всех этих вещей? — настаивал я.— Ты не стремишься узнать, зачем родилась, или ради чего страдала, или что с тобой случилось после смерти, или зачем ты здесь?»

Изумляя меня еще больше, она рассмеялась. Я никогда не слыхал смеха в преисподней. Это был тихий, успокаивающий, веселый смех — нежный смех, подобный смеху ангелов,— и, помнится мне, я тихо пропел ей в ответ, довольно непринужденно, и при этом ее душа распустилась подобно цветку, как это бывает с облеченными в плоть и обретающимися внизу душами, когда они познают любовь! Проникшись ко мне симпатией, она стала более откровенной.

«Ты красивый»,— почтительно прошептала она.

«Но почему, почему все прочие здесь так несчастливы и почему лишь немногие преисполнены покоя и радости? Да, понимаю, я смотрел вниз. И ты с теми, кого любишь. Но ведь все прочие тоже».

«Мы более не обижаемся на Бога,— молвила она.— Ни один из нас. Не питаем к Нему ненависти».

«А другие — да?»

«Не то чтобы они Его ненавидят,— мягко произнесла она, очень тактично обращаясь ко мне, словно боясь обидеть.— Просто они не могут простить Ему всего этого... того, что происходило с ними в мире, и это унылое прозябание в преисподней. А мы прощаем. Уже простили. Все мы сделали это из разных побуждений, но Бог оправдан в наших глазах. Мы согласны с тем, что наши жизни были наполнены чудесным опытом и стоили боли и страданий, а теперь мы лелеем испытанную нами радость и моменты гармонии, и мы простили Ему то, что Он никогда ничего нам не объяснял, никого не оправдывал, не наказывал грешников и не вознаграждал праведников. И вообще не делал ничего из того, что могли ожидать от Него все эти души, живые и мертвые. Мы прощаем Ему. Мы не знаем наверняка, но догадываемся, что, возможно, Ему ведома великая тайна о том, как вынести всю эту боль и все же остаться праведником. И если Он не хочет открывать этого, что ж, Он Бог. Но, как бы то ни было, мы Ему прощаем и любим Его в нашем всепрощении, хотя и знаем, что Он вправе беспокоиться о нас не более чем о гальке на побережье там, внизу».