— Револьвер, осторожно, револьвер,— встревожился я.— Сибил, отойди от него.

— Да вижу я револьвер,— с упреком откликнулась она и осторожно отложила его в сторону, как свежевыловленную рыбу, готовую вырваться из ее рук. Она стянула с жертвы носки.

— Арман, эта одежда,— сказала она,— тебе будет велика.

— Бенджи, у тебя найдутся ботинки? — спросил я.— У меня маленькие ноги.— Я встал и поспешно надел рубашку, застегнув пуговицы с ослепившей моих помощников скоростью.

— Не смотри на меня, неси ботинки,— велел я. Я натянул брюки, застегнул молнию и с помощью быстрых пальцев Сибил закрепил болтающийся кожаный ремень. Я затянул его как можно сильнее. Сойдет.

Она упала передо мной, платье окружило ее огромным цветочным кольцом, и она закатала штанины на моих босых коричневых ногах.

Я просунул руки в хитроумно застегнутые манжеты, так их и не потревожив.

Бенджи бросил на пол черные бальные ботинки, дорогие туфли-лодочки, ни разу не надетые божественным маленьким негодником. Сибил поднесла к моей ноге один носок, Бенджи подобрал второй.

Я надел пиджак, и все было готово. Приятное покалывание в венах прекратилось. Опять подступила боль, она заревела, словно меня прошили огненными нитями, и ведьма резко тянула за иглу, чтобы заставить меня содрогаться.

— Полотенце, дорогие мои, что-нибудь старое, ненужное. Нет, не надо, только не в эти дни, не в эту эпоху, даже не думайте.

Исполнившись отвращения, я осматривал его сине-бледную плоть. Он лежал, бессмысленно уставившись в потолок. На фоне жуткой бескровной кожи выделялись крошечные, мягкие, очень черные волоски в ноздрях, над бесцветной губой желтели зубы. Волосы на груди превратились в спутавшуюся в предсмертном поту массу, а рядом с огромной зияющей дырой лежала мякоть его бывшего сердца — нет, эти страшные улики необходимо убрать из мира общепринятых принципов.

Я нагнулся и засунул остатки раздавленного сердца в грудную клетку. Я плюнул на рану и потер ее пальцами.

Бенджи охнул.

— Смотри, Сибил, затягивается! — воскликнул Бенджи.

— Поверхностно,— сказал я.— Он остыл, и крови слишком мало.— Я огляделся по сторонам. Рядом валялись бумажник, документы, кожаная сумка, куча зеленых банкнот, стянутых декоративной серебряной скрепкой. Я все подобрал. Я запихнул сложенные деньги в один карман, все остальное — в другой. Что у него еще было? Сигарета, смертельно опасный кнопочный нож и револьверы, ах да, револьверы. Я положил их в карман.

Проглотив тошноту, я нагнулся и подхватил его, жуткого, вялого, белого человека в жалких шелковых трусах, с изящными золотыми часами на руке. Ко мне действительно возвращалась прежняя сила Он был тяжелым, но я без труда перекинул его через плечо.

— Что ты будешь делать, куда ты пойдешь? — закричала Сибил.— Арман, ты нас не бросишь.

— Ты вернешься! — сказал Бенджи.— Слушай, отдай мне часы, не выбрасывай его часы.

— Тише ты, Бенджи,— прошептала Сибил.— Черт возьми, ты прекрасно знаешь, что я покупаю тебе самые лучшие часы. Не трогай его. Арман, чем мы можем тебе помочь? — Она приблизилась ко мне.— Смотри! — сказала она, указывая на болтающуюся руку, свисавшую из-под моего правого локтя.— У него маникюр. Как странно.

— А как же, он о себе неплохо заботился,— хмыкнул Бенджи.— Знаешь, часы-то стоят тысяч пять.

— Помолчи насчет часов,— сказала она.— Нам его вещи не нужны.— Она взглянула на меня еще раз. Арман, ты даже сейчас меняешься. У тебя наливается лицо.

— Да, и болит,— ответил я.— Подождите меня. Приготовьте мне темную комнату. Я вернусь, как только поем. Сейчас мне нужно есть, есть и есть, чтобы вылечить оставшиеся шрамы. Откройте мне дверь.

— Дай-ка я посмотрю, нет ли кого за дверью,— сказал Бенджи и послушно помчался к выходу.

Я вышел в коридор, с легкостью неся на себе жалкий труп, чьи белые руки, свисая вниз, болтались и иногда меня задевали.

Ну и вид у меня был в той большой одежде. Должно быть, я производил впечатление сумасшедшего, поэтически настроенного школьника, совершившего налет на дорогие магазины за самыми изысканными тряпками, а теперь, надев красивые новые ботинки, спешившего на поиски рок-групп.

— Там никого нет, мой маленький друг,— сказал я.— Три часа ночи, весь отель спит. И если разум мне не изменяет, там, в конце холла, есть дверь, ведущая на пожарную лестницу. Верно? На пожарной лестнице тоже никого нет.

— Умный Арман, ты меня восхищаешь! — воскликнул он, щуря черные глазки. Он беззвучно подпрыгивал по устланному ковром полу.— Отдай мне часы! — прошептал он.

— Нет,— ответил я.— Она права Она богата, я тоже, и ты тоже. Не попрошайничай.

— Арман, мы будем тебя ждать,— сказала Сибил, стоя в дверях.— Бенджи, немедленно домой!

— Нет, ты только послушай, она проснулась! Как мы заговорили! «Бенджи, немедленно домой! Эй, солнышко, разве тебе нечем заняться? Не хочешь, например, на пианино поиграть?»

Она невольно залилась еле слышным смехом. Я улыбнулся. Странная парочка. Они не понимали, что происходит у них под носом. Типичное явление для этого века. Я недоумевал, когда же они прозреют, а прозрев, закричат.

— До свидания, дорогие мои,— сказал я.— Подготовьтесь к моему приходу.

— Арман, ты же вернешься.— В ее глазах стояли слезы.— Обещай мне.

Я был потрясен.

—Сибил,— сказал я.— Что за фразу женщинам так часто хочется слышать, но так долго приходится ждать? Я люблю тебя.

Я оставил их и помчался вниз по лестнице, перекинув его на другое плечо, когда слишком больно стало нести. Боль проходила по мне волнами. Меня ошпарил холодный уличный воздух.

— Крови...— прошептал я. А с ним что делать? Он слишком голый, чтобы тащить его по Пятой авеню.

Я сорвал с него часы, потому что они оставались единственной уликой, по которой его можно было опознать, и, хотя меня чуть не вырвало от отвращения, вызванного близостью со зловонными останками, я потянул его за собой за руку, очень быстро, по глухому переулку, затем — узкой улице, потом — по очередному тротуару,

Я бежал прямо навстречу ледяному ветру, не оглядываясь на редкие неповоротливые силуэты, которые ковыляли мимо меня в мокрой темноте, и не останавливаясь, чтобы получше рассмотреть одну-единственную машину, ползущую по блестящему сырому асфальту.

Я преодолел два квартала за несколько секунд и, найдя подходящий переулок с высокими воротами, преграждавшими путь запоздалым нищим, быстро взобрался по решетке и забросил тушу в самый его конец. Она упала в тающий снег.

Теперь нужно было найти кровь. Времени на старые игры не оставалось — приманивать желающих умереть, тех, кто вожделеет моего поцелуя, тех, кто уже влюблен в неизведанную, далекую страну смерти.

Пришлось идти характерно неровным шагом, спотыкаться, завесив лицо длинными волосами,— болтающийся шелковый пиджак, подогнутые брюки: бедный ослепленный подросток, отличная мишень для револьвера, ножа, кулака. Долго ждать не пришлось.

Первым был пьяный прогуливающийся негодяй, засыпавший меня вопросами, прежде чем достать сверкающее лезвие и попробовать воткнуть его в мое тело. Прижав его к стене дома, я пил его кровь как обжора.

Вторым стал заурядный отчаянный юноша, весь в гноящихся ссадинах. Он уже совершил два убийства ради героина, необходимого ему так же сильно, как мне — его обреченная кровь. Я пил pice медленнее.

Самые толстые, самые страшные шрамы без сопротивления не сдавались — они зудели, дрожали и таяли лишь постепенно. Но жажда, жажда не прекращалась. Мои внутренности пенились, словно пожирая сами себя. Глаза пульсировали от боли.

Но холодный мокрый город, терзаемый мучительным шумом, на глазах становился ярче. Я слышал голоса на расстоянии многих кварталов, слышал маленькие электронные колонки в высотных зданиях. За расступающимися облаками я увидел настоящие бесчисленные звезды. Я почти пришел в себя.

Так кто же придет еще, думал я, в этот тихий и безлюдный предрассветный час, когда на теплеющем воздухе тает снег, неоновые огни тускнеют, а мокрые газеты носятся, как листья в замерзшем лесу? Я достал все бесценные предметы, принадлежавшие моей первой жертве, и рассовал их в разных местах по глубоким пустым мусорным бакам.