— Знай, что у меня за душа, мой ангел,— сказал я,— Я — существо испорченное. Бог меня не принял. Дьявол тоже не принял. Я поднялся к солнцу, чтобы они забрали мою душу. Она была любящей, не боялась ни адского огня, ни боли. Но моим чистилищем, моей темницей стала наша земля, эта самая земля. Не знаю, как я попал к вам в тот раз. Не знаю, какая сила подарила мне несколько кратких секунд, чтобы появиться здесь, в вашей комнате, и встать между тобой и смертью, нависшей над тобой, как тень.

— Нет-нет,— в страхе прошептала она, поблескивая глазами в тусклом свете комнаты.— Он ни за что меня не убил бы.

— Нет, еще как убил бы! — сказал, я, и Бенджи произнес точно такие же слова следом за мной.

— Он напился, ему было наплевать, что он делает,— мгновенно взорвался Бенджи,— у него были здоровенные, неуклюжие, поганые руки, ему было наплевать, что он делает, а когда он в последний раз ударил тебя, ты пролежала два часа в этой постели, как мертвая, и даже не шелохнулась! Ты что, думаешь, дибук убил бы твоего брата просто так?

— Я думаю, он прав, моя красавица,— сказал я. Говорить было очень трудно. С каждым словом приходилось приподнимать грудь. Вдруг мне отчаянно, безумно захотелось посмотреться в зеркало. Я заворочался и повернулся на кровати, но застыл от боли. Их охватила паника.

— Не двигайся, дибук, не надо! — взмолился Бенджи.— Сибил, шелк, тащи сюда шелковые платки, мы его завернем.

— Нет! — прошептал я.— Накройте меня покрывалом. Если вы так хотите видеть мое лицо, оставьте его, но остальное закройте. Или...

— Или что, дибук, говори!

— Поднимите меня, чтобы я увидел, на что я похож. Поставьте меня перед высоким зеркалом.

Они озадаченно замолчали. Длинные золотые волосы Сибил улеглись и ровным льняным слоем легли на ее большую грудь. Бенджи жевал губу.

По всей комнате плыли краски. Голубой шелк, прибитый к оштукатуренным стенам, кипы богато расшитых подушек вокруг, золотая бахрома, а там, подальше, на люстре качаются стеклянные палочки, пропитанные всеми сверкающими цветами радуги. Я вообразил, что слышу звенящую песню стекла при соприкосновении палочек. Моему слабому помутившемуся рассудку казалось, что я никогда еще не видел столь неподдельного великолепия, что за все эти годы я забыл, насколько ярок и совершенен мир.

Я закрыл глаза, прижав к сердцу образ комнаты. Я вдохнул поглубже сладкий, чистый аромат лилий, борясь с благоуханием их крови.

— Вы не дадите мне посмотреть на те цветы? — прошептал я.

Обуглились ли мои губы? Видны ли им мои клыки, и пожелтели ли они от огня? Лежа на шелковой простыне, я погрузился в дремотное состояние. Я дремал, и мне показалось, что теперь можно и заснуть, в безопасности, в полной безопасности. Лилии стояли рядом. Я снова протянул руку. Я потрогал пальцами лепестки, и по моему лицу покатились слезы. Неужели они из чистой крови? Я молил Бога, чтобы это было не так, но услышал, как испуганно вскрикнул Бенджи и тихо зашептала Сибил, призывая его к молчанию.

— Когда это случилось, мне было, кажется, лет семнадцать,— сказал я.— Это было сотни лет назад. На самом деле я был слишком маленький. Мой создатель любил меня; он не считал, что мы плохие. Он думал, мы можем питаться плохими людьми. Если бы я не умирал, он подождал бы. Он хотел, чтобы я узнал побольше, подготовился.

Я открыл глаза. Я их загипнотизировал! Они опять видели того мальчика, каким я был раньше. Я сделал это непреднамеренно.

— Какой же красивый! — сказал Бенджи.— Какой ты прекрасный, дибук.

— Маленький мужчина,— вздохнул я, чувствуя, как хрупкая иллюзия растворяется в воздухе,— отныне зови меня по имени; я не дибук. Ты, наверное, подцепил это от палестинских евреев? — Он засмеялся. Он не дрогнул, когда я растаял и превратился в чудовище.

—Тогда скажи, как тебя зовут,— попросил он. Я сказал.

— Арман,— вступила Сибил,— что нам нужно сделать? Если не шелковые платой, тогда мазь, алоэ, да, алоэ подойдет, оно вылечит твои ожоги.

Я рассмеялся, но совсем негромко, желая проявить только доброту.

— Мое алоэ — кровь, детка. Мне нужен мерзавец, человек, заслуживающий смерти. Так где мне его взять?

— И что тебе даст его кровь? — спросил Бенджи. Он сел рядом и нагнулся надо мной, словно я оказался удивительным экземпляром.— А знаешь, Арман, ты черный, как смола, ты весь из черной кожи, как те люди, которых вылавливают из трясины в Европе, блестящий, а все остальное спрятано внутри. По тебе можно мускулатуру изучать.

— Бенджи, прекрати,— сказала Сибил, борясь с неодобрением и тревогой.— Нужно придумать, как нам достать мерзавца.

— Ты серьезно? — спросил он, поднимая голову и глядя на нее с другой стороны кровати. Она стояла, сжав руки, как при молитве.— Сибил, это ерунда. Проблема в том, как потом от него избавиться.— Он посмотрел на меня.— Знаешь, как мы поступили с ее братом?

Она зажала уши руками и наклонила голову. Сколько раз я сам повторял этот жест, когда мне казалось, что поток слов и воспоминаний затопил меня с головой.

— Ты просто глянцевый, Арман,— сказал Бенджи.— Но я достану тебе мерзавца, это ерунда. Хочешь мерзавца? Давай продумаем план.— Он наклонился надо мной, как будто старался проникнуть в мои мысли. Я внезапно понял, что он рассматривает клыки.

— Бенджи, не приближайся. Сибил, убери его.

— Но что я сделал?

— Ничего,— сказала она. Она понизила голос и с отчаянием добавила: — Он хочет есть.

— Поднимите еще раз покрывало, пожалуйста,— попросил я.— Снимите его, посмотрите на меня и дайте мне заглянуть вам в глаза, станьте моим зеркалом. Я хочу увидеть, насколько все плохо.

— Х-м-м-м, Арман,— сказал Бенджи.— Похоже, ты вроде как спятил.

Сибил наклонилась и осторожными руками стянула покрывало назад и вниз, обнажая мое тело во всю длину. Я зашел в ее мысли. Все было даже хуже, чем я мог себе представить.

Глянцевый жуткий труп из трясины, точь-в-точь, как говорил Бенджи, за исключением страшно выделяющихся рыжекоричневых волос и огромных ярко-карих глаз без век, плюс белые зубы, выстроившиеся безупречными рядами между иссохшими до основания губами. На плотно натянутой морщинистой коже слезы оставили густые красные полосы.

Я резко отбросил голову набок и уткнулся в пуховую подушку. Я почувствовал, как меня окутало покрывало.

— Даже если я это выдержу, с вас хватит,— сказал я.— Я не потерплю, чтобы вы смотрели на это хотя бы еще минуту, поскольку чем дольше вы будете с этим мириться, тем больше вероятность, что вы сможете примириться с чем угодно. Нет. Так продолжаться не может.

— Все, что захочешь,— сказала Сибил. Она свернулась рядом со мной.— Если я положу тебе руку на лоб, тебе станет прохладнее? Если я поглажу твои волосы, тебе станет легче?

Я посмотрел на нее из-под полуприкрытых век.

Длинная тонкая шея составляла часть ее трепетного, изнуренного очарования. У нее была пышная, высокая грудь. За ее спиной в приятном теплом полумраке комнаты я разглядел пианино. Я представил себе, как дотрагиваются до клавишей эти длинные тонкие пальцы. В голове у меня билась «Аппассионата».

Раздался громкий стук, хруст, щелчок, а потом густо запахло дорогим табаком.

Сзади расхаживал Бенджи с черной сигареткой в зубах.

— У меня есть план,— объявил он, без усилий прочно удерживая сигарету в полуоткрытых губах.— Я спускаюсь по улице. Я и моргнуть не успеваю, как встречаю настоящего мерзавца, подонка. Я говорю ему, что остался в номере, там, в отеле, вдвоем с одним мужиком, он напился, мелет чушь, совсем спятил, а нам нужно продать кокаин, я не знаю, что делать, мне нужна помощь.

Я засмеялся, невзирая на боль.

Маленький бедуин пожал плечами и поднял ладони, попыхивая черной сигаретой, а дым окутывал его волшебным облаком

— Как думаете? Все получится. Послушай, я в людях разбираюсь. Теперь ты, Сибил, ты уйдешь с дороги и дашь мне провести этот жалкий мешок грязи, мерзавца, которого я заманю в ловушку, прямо к кровати, а здесь я пихну его в лицо, вот таге, я поставлю ему подножку, вот так, и бац! — он свалится прямо тебе в руки, Арман, ну, как тебе?