Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь, сотрясавшую меня с ног до головы. С губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и опустил голову, крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать.

Через некоторое время я все же заставил себя выпрямиться и заговорить, правда шепотом:

— Я вам служить не буду! Я вашу игру насквозь вижу. Мне знакомы ваши писания, ваше благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, как пауки, ткете темную, запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племени, вы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы такие же жалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну и плетите свою ложь. Я вам служить не буду!

С какой любовью они на меня посмотрели.

— Ах, бедное дитя,— вздохнула Алессандра.— Твои страдания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни — не во имя Бога?

— Я вас проклинаю!

Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, из дверей, спрятанных в земляных стенах и распахнувшихся подобно немым ртам, явились его слуги, в широких одеяниях и капюшонах, как раньше. Они схватили меня, крепко вцепившись в руки и ноги, но я не сопротивлялся.

Они потащили меня в темницу с железными решетками и земляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченные пальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.

Я лег на землю и разрыдался. Я оплакивал своего Мастера. Мне было все равно — пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, как велика моя потеря, и потеря эта была сравнима только с моей любовью, а только узнав глубину своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакал и плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, царапал ее, а потом лежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.

Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.

— Бедное дитя,— прошептала она.— Я буду с тобой, я всегда буду с тобой. Только позови.

— Ну почему? Почему? — выкрикнул я, и каменные стены отозвались эхом.— Отвечай!

— В самых глубинах ада,— сказала она,— разве демоны не любят друг друга?

Прошел час. Ночь подходила к концу.

Я страдал от жажды.

Я буквально сгорал от жажды. И она это знала. Я свернулся на полу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем -смогу еще раз выпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать, больше я ничего не хотел. Кровь...

После первой ночи я решил, что умру от жажды.

На исходе второй я думал, что погибну от собственных воплей.

Когда подходила к концу третья ночь, я мог только мечтать о крови, отчаянно плача и слизывая с пальцев красные слезы.

Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенно невыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.

Я почуял кровь из конца длинного черного коридора Я услышал запах прежде, чем увидел свет факела.

К моей темнице волокли крепкого, дурно пахнущего молодого мужчину. Он брыкался, сыпал проклятиями, рычал и брызгал слюной, как безумный, вопя при одном только взгляде на факел, которым его запугивали, подталкивая вперед. Я с огромным трудом поднялся на ноги и тут же навалился на него, буквально рухнул на его сочную горячую плоть. Я разорвал его горло, одновременно смеясь и плача, впопыхах давясь и захлебываясь кровью.

Он с ревом упал под моей тяжестью. Кровь, пузырясь, стекала по моим губам и истончившимся, костлявым, как у скелета, пальцам. Я пил, пил, пил, пока не почувствовал, что насытился. И этот элементарный процесс удовлетворения голода — жадное, ненавистное, эгоистичное поглощение благословенной крови затмило всю боль и все отчаяние.

Меня оставили одного, позволив вволю насладиться собственной прожорливостью, бездумным, непристойным пиршеством. Потом, отвалившись от жертвы, я почувствовал, что стал яснее видеть в темноте. Стены снова заискрились капельками руды, как звездный небосвод. Я оглянулся и увидел, что столь жестоко убитой мною жертвой был Рикардо, мой любимый Рикардо, мой блистательный и мягкосердечный Рикардо,— голый, грязный, откормленный пленник, специально для этого содержавшийся в вонючей земляной тюрьме.

 Я закричал.

 А потом бросился на решетку и стал биться о нее головой. Мои белолицые стражи подбежали к ней с другой стороны и в страхе попятились к противоположной стене темного коридора. Я в слезах упал на колени.

 Я обхватил руками мертвое тело.

 — Рикардо, пей! — Я прокусил себе язык и выплюнул кровь на его обращенное кверху, давно не мытое лицо, поблескивавшее жиром лицо.— Рикардо!!!

 Но он был мертв, пуст, а они ушли, оставив его гнить в моей тюрьме, рядом со мной.

 Я пел «Dies irae, dies ilia» и смеялся. Три ночи спустя, выкрикивая проклятия, я оторвал от зловонного трупа Рикардо руки и ноги, чтобы выбросить тело из камеры. С ним рядом невозможно было находиться! Я вновь и вновь швырял на решетку вздувшееся туловище, а потом, всхлипывая, упал на землю, так как не мог заставить себя разорвать его на части. Я заполз в самый дальний угол, чтобы убраться от него подальше.

 Пришла Алессандра.

 — Дитя, что мне сказать, чтобы тебя утешить? — Бестелесный шепот в темноте.

 Но рядом появилась другая фигура — Сантино. Повернувшись к ним, в каком-то случайно просочившемся туда свете, различить который могут только глаза вампира, я увидел, как он поднес палец к губам и покачал головой, мягко укоряя ее.

 — Он должен остаться один,— сказал Сантино.

 — Кровь! — заорал я и, вытянув вперед руки, бросился к решетке. Они перепугались и поспешили прочь.

 Так прошло еще семь ночей, и к концу последней из них, когда я дошел до такого состояния, что меня не воодушевлял даже запах крови, они положили жертву — маленького мальчика, уличного ребенка, со слезами молящего о милосердии,— прямо мне на руки.

 — О, не бойся, не бойся,— прошептал я, быстро впиваясь зубами в его шею.— М-м-м-м, доверься мне,— шептал я, смакуя кровь, выпивая ее медленно, стараясь не засмеяться от восторга, и на его личико капали мои кровавые слезы облегчения.— Пусть тебе приснится сон, сон про что-нибудь красивое и доброе. Сейчас за тобой придут святые. Видишь их?

Потом, насытившись, я лег на спину и начал выискивать на грязном потолке бесконечно малые звезды из твердого яркого камня или кремнистого железа, врезавшегося в землю. Я повернул голову в сторону, чтобы не смотреть на труп бедного ребенка, который аккуратно, словно подготовив его к савану, уложил у стены за спиной.

В своей темнице я увидел фигуру, точнее, маленький полупрозрачный силуэт. Кто-то стоял в тени и смотрел прямо на меня. Еще один ребенок? Я в ужасе поднялся. Призрачное видение не издавало запаха. Я повернулся и пристально посмотрел на труп. Он лежал в прежнем положении. И все-таки у дальней стены стоял тот же самый мальчик, маленький, бледный, потерянный.

— Как это может быть? — прошептал я.

Но жалкое существо не могло ответить. Оно было одето в такую же белую рубашку, что и труп, и задумчиво смотрело на меня большими бесцветными глазами.

Откуда-то издалека до меня донесся звук. Шарканье шагов в длинных катакомбах, ведущих к моей темнице. Не вампирские шаги. Я подтянулся и чуть-чуть пошевелил ноздрями, пытаясь уловить запах. Сырой, затхлый воздух не изменился. Единственным запахом в моей темнице оставался аромат смерти, бедного сломленного тельца.

Я напряг глаза, глядя на цепкий маленький дух.

— Что ты здесь ждешь? — отчаянно прошептал я.— Почему я тебя вижу?

Он шевельнул губами, как будто намереваясь заговорить, но лишь едва заметно качнул головой, красноречивым жалобным жестом выражая свое замешательство.

Шаги приближались. Я еще раз попробовал уловить запах. Но его не было, не было даже пыльной вони вампирских одежд — только приближающийся шаркающий звук. Наконец к решетке подошла высокая, похожая на тень фигура изможденной женщины.

Я знал, что она мертвая. Знал. Я знал, что она мертва, как и маячивший у стены малыш.