И вдруг, медленно повернув к Мастеру голову, он хриплым пьяным голосом едва слышно проговорил:

— Из-за Бьянки...

— Из-за Бьянки...— повторил вслед за ним я. Не в силах сдержаться, я всхлипнул и заглушил вырвавшееся рыдание ладонью.

Мой господин выпрямился. Правой рукой он разгладил влажные, спутанные волосы Мартино.

— Из-за Бьянки...— сказал он ему на ухо.

— Не надо было... не надо было оставлять ей жизнь,— со вздохом прошептал Мартино последние в своей жизни слова. Его голова упала вперед, на правую руку моего господина.

Мастер поцеловал его в затылок и отпустил, Мартино соскользнул на стол.

— Очарователен до последней секунды,— сказал он.— Глубокая душа истинного поэта.

Я встал, оттолкнув назад скамью, и выбрался на середину зала. Я плакал — я больше не мог сдерживать слезы. Я полез в куртку за носовым платком и в следующее мгновение споткнулся о лежавшее позади тело горбуна. Едва не упав на него, я слабо вскрикнул..

Я пятился от него и от трупов его товарищей, пока не нащупал за спиной тяжелый шершавый гобелен и не услышал запах пыли и ниток.

—Так вот чего ты от меня хотел,— всхлипывал я,— чтобы я это возненавидел, чтобы я плакал из-за них, дрался из-за них, вступался за них.

Он все еще сидел за столом — Христос на Тайной вечере, с аккуратно расчесанными на пробор волосами,— положив одну покрасневшую руку на другую, глядя на меня горячими посоловевшими глазами.

— Я хотел, чтобы ты оплакал в душе хотя бы одного из них — хотя бы одного! — В его голосе звучал гнев.— Разве я прошу слишком многого? Чтобы ты пожалел хотя бы об одной из стольких смертей! — Он поднялся из-за стола. Его трясло от бешенства.

Я закрыл лицо платком и только молча всхлипывал.

—Для безымянного нищего, кому постель заменяла лодка, у нас слез не нашлось, не так ли, и пусть наша хорошенькая Бьянка не страдает, раз мы поиграли в молодого Адониса в ее

постели! И из-за этих мы плакать не будем, разве только из-за одного — несомненно, самого порочного злодея,— и то лишь потому, что он нам польстил, не правда ли?

— Я узнал его,— прошептал я.— Я хочу сказать, за это короткое время я успел его узнать и...

— А ты предпочел бы, чтобы они бежали от тебя, безымянные, как лисы в кустах! — Он указал на гобелены с изображением сцен королевской охоты.— Смотри же глазами мужчины на все, что я тебе показываю.

В комнате внезапно потемнело, все свечи задрожали. Я охнул от неожиданности, но причиной всего был Мастер — он возник прямо передо мной и смотрел на меня сверху вниз,— беспокойное, разгоряченное существо, чей внутренний жар я чувствовал так остро, как будто его источала каждая пора.

— Господин,— крикнул я, глотая слезы,— ты доволен тем, чему ты меня научил, или нет? Ты доволен тем, чему я научился, или нет? Не смей играть со мной! Я тебе не марионетка — и никогда ей не буду! Чего же ты от меня хочешь? Почему ты злишься? — Меня затрясло, и слезы хлынули настоящим потоком.— Ради тебя я буду сильным, но я... я узнал его.

— Почему? Потому что он с тобой целовался? — Он наклонился и собрал левой рукой мои волосы. Он потащил меня к себе.

— Мариус, ради Бога!

Он поцеловал меня. Он целовал меня, как Мартино, и рот у него был такой же человеческий и горячий. Его язык скользнул мне в рот, и я почувствовал не кровь, но мужскую страсть. Его пальцы жгли мне щеки.

Я начал вырываться. Он отпустил меня.

— О, вернись ко мне, мой холодный белый бог,— прошептал я, опуская голову ему на грудь. Я чувствовал его сердце. Я слышал, как оно бьется. Я никогда раньше его не слышал, никогда не ощущал биение пульса в каменной часовне его тела.— Вернись ко мне, мой бесстрастный учитель. Я не понимаю, чего ты хочешь.

— О дорогой мой,— вздохнул он.— О любовь моя.— С этими словами он осыпал меня привычным демоническим ливнем поцелуев, не насмешками страстного мужчины, но своей любовью, мягкой, как лепестки, запечатлевая ее дары на моем лице и волосах.— О мой прекрасный Амадео, о дитя мое,— говорил он.

— Люби меня, люби меня, пожалуйста,— прошептал я.— Люби меня и забери меня с собой. Я — твой.

Он обнимал меня в наступившей тишине. Я дремал у него на плече. Подул ветерок, но он не потревожил тяжелые гобелены, где французские вельможи и дамы скользили по густому вечнозеленому лесу в окружении борзых и гончих, которые никогда не прекратят лаять, и птиц, которые никогда не прекратят петь.

Наконец он отпустил меня и пошел прочь, ссутулившись, низко склонив голову. Потом ленивым взмахом руки он поманил меня за собой, но вышел из комнаты слишком быстро.

Спустившись по каменной лестнице, я выскочил за ним на улицу. Двери были открыты. Холодный ветер осушил мои слезы и развеял зловещую жару той комнаты. Я бежал и бежал по каменным набережным, через мосты, следуя за ним к площади.

Мне удалось нагнать его только в районе Моло — он шел мимо Сан-Марко по направлению к гавани, высокий человек в красном плаще с капюшоном. Я побежал за ним. С моря дул сильный ледяной ветер. Он ударил мне в лицо, и я почувствовал себя окончательно очищенным.

— Не оставляй меня, Мастер,— воззвал я. Мои слова проглотил ветер, но Мариус их услышал.

Он остановился, словно решил внять моим мольбам. Он повернулся и подождал, пока я поравняюсь с ним, а потом взял мою протянутую руку.

— Мастер, выслушай мой урок,— сказал я.— Суди мою работу.— Я поспешно перевел дух и продолжил: — Я видел, как ты пьешь кровь плохих людей, людей, осужденных в твоем сердце за какое-то серьезное преступление. Я видел, как ты пируешь,— и это твоя природа, Я видел, как ты забираешь кровь, без которой не можешь жить. И повсюду вокруг тебя существует мир зла — пустыня, полная людей, которые ничем не лучше животных, и они снабжают тебя кровью такой же густой и сладкой, как кровь невинной жертвы. Вот что ты хотел мне показать, и я это увидел.

Его лицо оставалось бесстрастным, а устремленный на меня взгляд — изучающим. Казалось, снедавшая его лихорадка медленно затухает. Его лицо освещали факелы с далеких галерей, оно постепенно белело и вновь становилось твердым В гавани скрипели корабли. Издалека доносилось чье-то бормотание и крики тех, кто, вероятно, не мог уснуть или никогда не спал.

Я взглянул на небо, опасаясь, что увижу роковой свет. Тогда он уйдет.

— Если я вот так, Мастер, выпью кровь злодея и тех, кого я одолею, я стану таким, как ты?

Он покачал головой.

— Многие люди пьют чужую кровь, Амадео,— сказал он тихим, спокойным голосом. Рассудок возвращался к нему, равно как и привычные манеры — своего рода внешнее отражение его души.— Хочешь ли ты быть со мной, стать моим учеником, моим возлюбленным?

— Да, Мастер, навсегда и навеки — или же на тот срок, что отпустит нам судьба.

— Нет, я говорил не ради красного словца. Мы бессмертны. Только один враг способен нас уничтожить — это огонь, и не важно, будет ли источником его вон тот факел или дневное светило. Приятно сознавать, что, когда мы все-таки наконец устаем от этого мира, существует еще восход солнца.

— Я твой, Мастер.— Я крепко обнял его и попытался завоевать его поцелуями. Он терпел их и даже улыбался, но не шелохнулся и никак на них не ответил.

Но когда я оторвался от него и сложил правую руку в кулак, как если бы намеревался его ударить,— конечно, я бы на это не осмелился — он, к моему изумлению, начал сдаваться.

Он повернулся и бережно обнял меня сильными, но неизменно ласковыми руками.

— Амадео, я не могу без тебя жить.— В его ослабевшем голосе слышалось отчаяние.— Я хотел показать тебе зло, а не развлечение. Я хотел показать тебе безнравственную сторону моего бессмертия. И мне это удалось. Но при этом я и сам ее увидел, она затмила мне глаза, мне больно, я устал.

Он прижался ко мне головой и обнял еще крепче.

— Делайте со мной что хотите, сударь,— сказал я.— Заставьте меня страдать и стремиться к этому, если вам так угодно. Я ваш раб. Я ваш.

Он отпустил меня и поцеловал, на сей раз довольно холодно.